Что делать? Как быть? Куда податься?

На другом берегу реки Наташа видела орды людей, и, хотя она не знала наверное, кто это такие, чутьё подсказывало ей: кончина города — их рук дело.

Благовоспитанная барышня из благородной семьи не должна останавливаться в трактирах — так уж заведено. По большому счёту, и путешествовать в одиночку она тоже не должна, и одной же разгуливать по улицам ей нельзя…

Но эти правила, как и любые другие, работают лишь в обыденной жизни, которая вся расчерчена ими вдоль и поперёк; когда же привычное устройство рушится, правилами можно пренебречь.

Наташа молчала, теребила кисточки на концах шали, кусала губы — и ничего не могла придумать. Где-то вдали кричала, сетуя на трудности, птица; приглушённый её голос нарушал тишину, и от него делалось ещё тоскливее.

«Крикнет чётное число раз — уедем, нечётное — останемся», — загадала Наташа. Если уж судьба завела её в этот тупик, то пусть она и рассудит, пусть покажет нужную дорогу; Наташа была не в силах разрубить Гордиев узел, и теперь ей оставалось только положиться на волю случая.

— Ну, что ж? Остаёмся, что ли? — нетерпеливо проронил Захарьич.

Наташа, кутаясь в шаль, стояла на балконе.

Окна с этой стороны выходили не в парк, а в поля, которые по прихоти не то архитектора, не то хозяев прилегали почти вплотную к заднему двору. Лицо обдавал холодный и влажный воздух, солоноватый запах костра смешивался с запахом прелой пшеницы.

Жюли вглядывалась в темноту зеркального коридора, в котором плясали насмешливые огоньки свечей, и не могла рассмотреть ничего, кроме собственного лица — бледного, точно снег в эти январские морозные дни. Верно, что-то она сделала не так, как велела ей нянюшка, и оттого жених и не показывался в зеркале. Отражения множились, коридор убегал вдаль, глаза слипались; в ушах всё ещё звучала зловещая песня про богатых мужичков, под которую вытащили колечко Жюли, и той делалось не по себе.

На следующий день ремонтёры решили отбыть. Владимир Николаевич никак не объяснил Наташе их скорый отъезд, но она понимала: делать им здесь нечего, задерживаться не до́лжно. Как ни желала Наташа помочь им, — и как ни боялась прослыть прижимистой, — лошадей продать она не могла. Вдруг ей снова придётся уезжать — где тогда в спешке достать коней?

У неё не выходило отделаться от ощущения, что она поступает неправильно — в этом ли или в чём другом.

Приехали мы третьего дня в имение — верстах в пятнадцати отсюда, не дальше. Тоже за ремонтом, вот как и к вам. Деревушка рядом плохонькая, маленькая. Ну, нам-то до деревни дела нет: не крестьянских же кляч покупать будем, а барских коней.

Подъезжаем к усадьбе, смотрим — дом не дом, а дворец настоящий. Видели вы Зимний в Петербурге?.. Хорошо, думаю, человек тут богатый живёт, значит, и кони хорошие.

«Продайте, — говорю хозяину тамошнему, — лошадей».

«Не продам, — говорит, — хоть убейте».

Бричка замедлила ход, плавно остановилась.

Наташа сидела не шелохнувшись и не решалась отнять руки от лица. Наверно, так чувствует себя попавший в силки зайчонок или воробей, которого вот-вот схватит кошка. Покорность судьбе — «Будь что будет» — и вместе с нею отчаянное нежелание покоряться причудливо смешивались, рождая в душе Наташи чувство, доселе неизвестное ей. Если б не страх, она, пожалуй, даже насладилась им — таким непривычным, похожим на радостное ожидание, когда все члены легонько трепещут, а дыхание чуть замирает.

Нет ничего хуже езды на своих — на долги́х — лошадях в конце августа, да ещё и в открытом экипаже. Дорогу размывает, холодные капли дождя и брызги из-под колёс летят в лицо, и конца путешествия ждёшь уже не как подарка — как избавления от несправедливо наложенной кары.

Бричка снова увязла в грязи, дёрнулась и остановилась.

— Nathalie, ma chérie¹! — говорила Наташе невестка спустя неделю после рокового дня. — Это просто ужасно!