Старший сержант Яковлев лежал, закинув ноги в берцах на мутно-железную дугу казарменной койки. Слушал музыку, воткнув в одно ухо наушник, похожий на крошечное свиное рыльце. Среди потока песен в его mp-3 плеере была одна, которую он особенно ждал...

Рина стояла за забором на куче песка, нерешительно и слабо махала бледной ладонью в густом синем небе. Второй рукой прижимала к животу свёрток-пакет – принесла Жекин пиджак, в котором сбежала с тусовки творческого бомонда.

Калитка была закрыта, окольцована черной камерой от детского велосипеда, прижата к серому столбу. Отец снял резиновое кольцо, толкнул лёгкую вертушку на одном гвозде – и заскрипела, растягиваясь, ржавая пружина. Жека оглянулся на сверкающую машину...

На месте, где стоял дом, остался серый песчаный прямоугольник. За забором буксовал грузовик, увозивший последние сломанные доски, битые кирпичи, бревна, рассыпающиеся оранжевой трухой. Старые вишни и яблони испуганно топорщили узловатые ветки в пустоту, будто искали стену сруба - прежнюю надежную опору - и не находили её.

Разбитый, серый лёд лежал по обе стороны дорожной колеи, в его сколах дрожали искры весеннего солнца. Хруп-хруп. Яшкины берцы гнали по дороге тёмно-синюю волну. Такая же вода плескалась в застывших глазах Чайкина. Жека тормознул его плечом.

Перед Новым годом Жека стал думать о том, что скоро дембель, скоро-скоро «сто дней до приказа». Только бы до весны дожить. А на Кавказе что-то даже и зимы настоящей пока не было. Изредка начинал сыпать снег, тяжелый, встрёпанный, похожий на мокрые перья из разорванной подушки. Перья падали на чёрный асфальт, в кофейные лужи – и тут же растворялись. Сафрон поднял воротник бушлата, пробираясь на почту. Там его ждала посылка от родителей.

Вернувшись из отпуска, Сафрон узнал, что приписан теперь к редакции гарнизонной газеты. Без харизматичного Лиса «поющая эскадрилья» перестала быть эмоциональным мотором воинской части. Два отделения переформировали, а бытовку снесли. Яшка после госпиталя снова уехал в командировку и больше не вылезал из боевых выездов, а если и приезжал в часть, то зависал в офицерской общаге и глушил там шило с корешем-старлеем. Кот был этому рад, он стал избегать Чайкина, тревожно ждал, что тот сам подойдет к нему и скажет, что ему позвонила или написала Леночка.

Сначала он долго и муторно оправдывался в аське перед обиженной Риной, которой не писал неделю. Он не мог ей рассказать про Южную Осетию. Тогда всё, что хотелось забыть, как страшный сон, обросло бы железными печатными словами и стало невыносимой реальностью.

На ночлег Кот устроился в кузове «Урала» - залез в самый угол и задремал, уткнувшись лбом в холодную стенку. Звуки бронированного каравана полностью не растворялись во сне, но становились всё непонятнее – где-то далеко в небе заныли самолеты, окутали пронзительным, тревожным гулом.

Снова брезентовое, обжигающее нутро «Урала» - другого «Урала» - и снаружи – клубы горячей пыли. Жека сам не понимал, как оказался здесь, и куда едет. Из-за дурного Яшки всё.