Моё поколенье врастает в пятнистую «флору»,
Солнце войны и мёртвых выжгло её добела.
Мы бились в ущельях, в сырых блокпостах за забором,
В Бамуте и в Грозном, когда к нам подмога не шла.

А я за плечами таскаю, хоть небольшое, но кладбище
Нежно любимых – из снов и живу до сих пор за них,
За снайпера с чуткими пальцами да с душою-пожарищем,
Порвало на части гранатой, а я за него – этот стих.

Мне тянет Цхинвал в память ветки горелые, в саже,
«Огонь на себя», потому что давай «На меня огонь!»
Сирийский песок скрипит на зубах всё гаже,

«Ты моя пчёлка», - говорила ей мама, когда Майя была ещё совсем крошечной. Во всех стихах и сказках, которые ей читали, пчёлки трудолюбивые, умные, лёгкие. А Майя толстая. У неё круглое лицо и тонкие пушистые волосы.

Вечером внизу гремела дискотека, а мы с Витей сидели в полутемном холле третьего этажа на чёрном бархатном диване, допивали вторую бутылку вискаря и ждали. Шампанское стояло наготове, как ствол со взведенным курком. Когда по коридору зацокали каблуки, я надеялся увидеть Сказочницу.

Сгонять в ближайший магазин за бухлом мы успели ещё до окончания завтрака. Возвращались бодро, шуршали пакетами с красной буквой «М». Несли колу, вискарь, шампанское и какие-то коктейли. Рядом с корпусом на качелях сидела тонкая и бледная девушка-подросток. Она отдаленно напомнила мне сестру Надю. Массивная конструкция качели-скамейки неуклюже поскрипывала. Через светлые и пушистые волосы девушки проходил свет, и казалось, что она сияет, как ангел.
- Глянь, какая Лолита, - восхитился Витя.

Во время ужина в пансионате звучала живая музыка. Сегодня это был уставший гитарист в дешевой шляпе карнавального ковбоя, который пел мимо нот про отель «Калифорния». Интересно, сколько здесь платят таким вечерним певцам. Мне бы гитару – и я спою лучше. На фоне стен из толстых, полупрозрачных квадратов мутного бутылочного стекла, высоких колонн и мозаики типовой столовой, ковбой казался грубо вырезанным из детского комикса. Писатели расселись пестрыми стайками. И совершали налеты на шведский стол, нагребая огромные порции макарон, тушеного мяса и салата оливье.

Осень наступила внезапно, без прозрачных и хрупких тёплых дней – сразу полили студеные дожди. Узкие аллеи старого, советского пансионата были завалены каштанами. Гладкие желуди, похожие на крошечные торпеды, норовили садануть по плечу. Они хрустели под моими берцами, как панцири насекомых. Я грел кулаки в карманах летней полевой куртки и прижимал руки к бокам – так было теплее.

Лето растопырилось в синеву неба пятернями белых зонтичных цветов. Над дорогой от КПП до остановки висели клубы мелкой серой пыли, солнце протыкало эту пыль горячими иглами. За воротами части Яшка расстегнул воротник выгоревшей полевой куртки...

Зря я не надел отцовский колючий шарф. С Волги дует холодный ветер, забирается под куртку, даже стоячий воротник толстовки не спасает. Мы с Катей, как две рыбешки в людском течении, оно несёт нас на площадь, к дворцу спорта.

В голове у Миши тишина. Он в ней, как космонавт в скафандре. Миша искал в интернете любовь. Маша читала откровения глухого, отвечала смайликами, присылала смешные картинки.

Миша решился поговорить серьезно:

- Верю, что меня кто-то сможет полюбить и принять таким, какой я есть.

В ответ появилась системная запись: «Маша записывает голосовое сообщение».

Миша захлопнул ноутбук.

Если хотите прочитать рассказ, то можно погуглить "До конца сеанса" или "Белые лилии". А это не рассказ. Это воспоминание, кусок мемуаров, оторванный от сердца. Привет поклонникам "Короля и шута".