Приветствуем во Фрикшоу! Часть 03

Предупреждение: в данной главе частично демонстрируются сцены насилия над несовершеннолетними и верующими; автор данного текста категорически осуждает подобные действия и ни в коем случае не приемлет попыток к совершению их в жизни. Также употребляются ругательные выражения, за что искренне прошу прощения. Ну, и стоит упомянуть, что часть получилась крайне длинной, как, впрочем, и всегда: похоже, это не лечится... да. На этой неловкой ноте, думаю, можно уже и начать.

Удар ремнём по детским рукам породил очередной болезненный визг, слёзы ручьями лились из глаз семилетней черноволосой девочки.

— Чё ревёшь, паскуда?! — слух резали торжествующие гадкие вопрошения пятнадцатилетнего тирана. — Думаешь, раз сдала меня, так значит умная самая, а?!

Ещё удар. Бедолага, красная от следов ремня, зажавшись в проржавевшем углу, со страху начала взывать к Господу, нашёптывая дрожащими губами молитвы, чем ещё больше разозлила юношу, и получила ещё один безжалостный шлепок - по лицу; монологи обессиленной - глас вопиющей в пустыне, призыв не столько к Богу, сколько к самому Марку очнуться, перебороть безумие, в котором он утопал с головой - его бесили. Конечно, в глазах девочки родной брат сильно изменился, когда пришла война всех против всех. Раньше он не был жестоким. Да, он отказывался верить в Господа, не ходил с ней в церковь, не носил креста и утверждал о справедливости законов физики с такой же уверенностью, с какой утверждают о любви к своим родителям. Но горячо любимый брат не избивал её, не мучал её лишь из-за разницы в воззрении на мир. Лишь иногда посмеивался, говоря: "Вырастешь - поумнеешь", — на что девочка, конечно, возражала, с возмущением подпрыгивая на носочках, доказывая юному атеисту свою уже достаточную взрослость. На что он со снисходительной улыбкой обычно угощал её яблоком или печеньем с соком в знак примирения. Водил её в парк аттракционов, заступался за неё перед одноклассниками, успокаивал малышку, когда ей не спалось от кошмаров... Любил, как настоящий брат. С порывом плача вырвалось:

— Я не сдавала, честно... я клянусь! — выпалила Иви, перемежая слова со всхлипами и рёвом.

— Да неужели?! — разъярённый подросток вновь ударил девочку ремнём, на ходу сбив с полки полупустую канистру из-под бензина. — Ты одна видела, как мы продавца пришили, кому как не тебе меня предкам сдать, а?! Признавайся, мелкая ты мразь, ты это сделала!!!

Очередной удар пришёлся на щеку несчастной, края ремня с силой врезались в нежную кожу, оставив два параллельных пореза, сочащихся капиллярной кровью. Сестрёнка дёрнула руками в попытке закрыть лицо, но запястья грубо сжали юношеские пальцы, резко отодвинув вниз. Ремень приземлился на ранку, заставляя лицо лопаться, как спелую ягоду, слёзы скатывались прямо в обнажённое мясо, вызывая нестерпимое жжение. Крики утопали в тяжёлом ночном воздухе... Да, первые три часа после полуночи - время самое тяжёлое, угнетающее, сама материя заряжается словно бы ненавистью к людям. Обычно именно в это время происходят самые изощрённые действа; немногочисленные жертвы, прежде чем отправиться в мир иной, испытывают на себе все возможные орудия убийств от иголки до колёс автомобиля.

Марк начал пропадать. Сначала на полдня, затем на целые сутки. Возвращался в молчании с кровью на руках, принося с собой запахи спиртного, дыма... В таком же молчании встречали его мать и отец, источая вселенские холод и равнодушие как к брату, так и к сестре. Иви боялась его. Боялась видеть его сутулую угрожающую фигуру, которая маячит в проходе, пока она ложится спать; сестрёнка боялась и представить, как юноша, жаждущий крови, склоняется над нею спящей, приставляет кухонный нож к её животу... Боялась наткнуться на брата на улице во время его злоключений, пока пытается добежать как можно быстрее от дома до церкви и обратно...

— Ты!!! Ты это сделала!!! — голос гудел в её ушах.

Да. Днём ранее она застукала его с тремя сверстниками; те выволакивали на улицу из супермаркета еле трепыхающееся тело продавца. Ещё молодого. Иви хотела убежать прочь, не оглядываясь... Но ноги девочки словно вмёрзли в землю, требуя: "Нет уж, тебе стоит досмотреть до конца этот очаровательный спектакль!" — и ей пришлось с немым ужасом наблюдать, как жертва плачет, захлёбывается в своей крови, надрывно кашляет и вновь плачет, пока не испускает дух, будучи выпотрошенной, как подушка, в перьях которой игрались радостные псы, и брошенной посреди асфальта. Иви не боялась самого вида крови, но убийство вживую она видела впервые и готова была поклясться чем угодно: это самое ужасное зрелище за всю её жизнь. Его неотвратимость, отвратность всех его подробностей, неспособность помочь - в голове бедняжки каждое из этих чувств, подогреваемое адреналином, сворачивалось в густой хаотический комок ужаса, медленно отравляющий детское сердце.

Парень отстранился, когда всё лицо девочки было оранжево-красным, покрытым полупрозрачной корочкой сукровицы. Левая щека признаков жизни не подавала. Лицо террориста озарила гадостная ухмылка, он взял с полки, где не так давно покоилась канистра, моток проволоки и начал связывать по рукам и ногам сопротивляющуюся, у которой уже не оставалось сил кричать. Сквозь туманный взгляд, занавешенный невыносимой болью, Иви едва различала фигуру брата, разливавшего по подолу её ночной рубашки бензин, и только увидев перед собой яркий всполох, вновь задёргалась, закричала, силясь заглушить шум огня, что уже начинал съедать малышку заживо. Секунда, две - и живая спичка вот-вот выгорит дотла. Гараж погрузился в вакуум беззвучности, жестяные раскалённые стены обросли плотным занавесом мрака, заглохло всё: треск огня, шипение вскипающей плоти, биение перепуганного девичьего сердечка.

Следующие... Минуты? Часы?... Девочка провела в пустоте между жизнью и смертью, потеряв связь с реальностью, не до конца понимая, жива она или нет. Она не помнила, как на ней сбивали пламя, как жар сменился холодом гладкого полированного камня. Сквозь бред слышались шаги двоих. Один величественно цокал каблуками, время от времени звеня чем-то металлическим - у Иви откуда-то появилась твёрдая уверенность, что это когти, именно на птичьих лапах - другой семенил рядом, шаркая по полу тканью. Сквозь пелену слышались голоса: низкий и механический у первого, доносящийся приглушённо из-под чего-то плотного, звучащий официально и обстоятельно, как у диктора или, скорее, учёного; тонкий и писклявый у второго, даже слегка плаксивый.

— Слишком слаба. Даже если она устойчива к воздействию Х_____, не факт, что она выживет после и________и... — еле разборчиво проскрежетал первый с деловым тоном, взмахивая гигантскими крыльями - на то, по крайней мере, был похож звук; на секунду умирающей показалось, что в помещение вторгся бес, суровый и мрачный, как сама ночь, с пастью, нафаршированной зубами, и маленькими рожками, как у козлёнка... А возможно и сам Дьявол, раз уж на то пошло. В чёрных одеяниях, со зловещими красными глазами, как раскалённые угли в сердце пожара. — Точно ли стоит тратить на неё время?

— Кристиан! — пискляво возразил второй. — Помнишь, что нам говорил Л_______? Ни в коем случае не у______ _____ ___ ________ ____а, иначе... это может плохо для нас кончиться!... так? Да и потом... Даже если она слаба, ей стоит дать шанс!

Имени на литеру "Л", как и большинство слов она не услышала. Даже если бы и старалась расслышать изо всех сил, толку было бы мало: вместо упоминавшегося была лишь первая буква, остальная же часть была скрыта за инородным шёпотом, словно цензурой.

Первый - Кристиан - вновь взмахнул незримыми крыльями, шумно вздыхая.

— У_______сс вряд-ли настолько самонадеян, чтобы пренебрегать хорошими кадрами, но то, что девчонка не может дать отпор, ещё не значит, что она обладает _________... Впрочем... Попробую обсудить с ним. Пока что иди прочь.

— ...н-но... — хотел возразить некто второй, явно дрожа.

— Я сказал, иди прочь, Край. — отстранённо повторил Кристиан, наклоняясь к девочке всё ближе. — Оставь нас наедине.

Спутник крылатого создания, не в силах противиться, засеменил прочь, что-то бормоча про себя тихим жалобным тоном.

***

— Мне удалось уговорить его. Завтра я приведу его к кубу так скоро, как только смогу. Много времени это точно не займёт.

Хайд смирно стояла, вслушиваясь в тишину, на фоне которой билось гигантское сердце, вросшее в бесконечно тянущуюся вверх и вдоль стену из чёрного мрамора. Сосуды уходили вглубь, вростив в камень серый живой орган, дающий жизнь их сумрачной утробе; никто не знал, где заканчивается их убежище, был лишь сухой факт, что стена была, и что в неё вживлён кусок мяса, бьющийся в страстной ненависти.

И прямо перед ним одинокий стол. Ничем не примечательный прямоугольный серый стол с круглыми металлическими ножками, от которого так и веяло безысходностью и вялостью, сколь бы крепким он ни был на самом деле. Когда хозяин стола в гневе бил по нему крепкими кулаками или, что ещё хуже, опрокидывал на его гладкую поверхность тело одного из своих подчинённых, мёртвой хваткой сжимаемое за горло, элемент мебели жалобно скрипел ножками о каменный пол, словно умоляя: "Только не ломайте меня!" — но всё равно оставался цел и невредим. Единственным, кто понимал безрадостную участь стола и разделял её, был такой же серый и непримечательный стул; на него садились, с силой облокачиваясь на беззащитную спинку, его швыряли в ярости в серых людей. О, да, этот стул пережил столкновения с грудной клетью каждого уродца, начиная самой почитаемой персоной командующего, заканчивая бывшим психологом, которому, впрочем, не привыкать.

На стуле с видом памятника восседало существо, выслушивавшее доклад своей подчинённой без интереса, отстранённо постукивавшее облачёнными в белую перчатку пальцами о полированную деревянную поверхность. Пальто, брюки и цилиндр с разводами, волосы, коварно вылезавшие из-за полы громадного головного убора, костяные отростки в форме крыльев - всё это недвижимой бездыханной окаменелостью было полностью противоположным тому, что обычно люди видели с плакатов. На афише воображаемого Фрикшоу - места, играющего миллиардами красок - он был живым, загадочным, чернота его одежд завораживала, поглощала своей бездонностью. В глубине же Фрикшоу реального он был тусклой статуей самого себя, блеклой и источающей только мерзость и упадок, изредка дёргающейся в порывах негодования, когда его неосторожно побеспокоит какой-нибудь живой и динамичный подопечный.

— ...прекрасно... — безэмоционально ответил он. Голос был тихим, призрачным, но на фоне громадного сердца, пульсирующего в ровных сосредоточенных ударах, он походил на ходячего мертвеца. В нём можно было сосредоточить все самые неприятные и тошнотворные звуки в мире: скрежет детского плача, визг терзаемого чем-то острым стекла, смешанный со скрипящими нотками трущихся друг о друга кусков пенопласта, вопль несмазанных дверных петель и ещё целая палитра им подобных, смешанных с самой обычной юношеской монотонной речью. Его боялись даже самые уравновешеные, самые непробиваемые на эмоции личности. К этому ужасу, терзающему барабанные перепонки с маниакальным упоением, просто невозможно привыкнуть. — ...уведомите заранее Норда, чтобы приготовил операционный стол... ...через день мы уходим отсюда...

— Стол уже занят. — Хайд слегка отпрянула, когда плечи лидера дёрнулись, как зверь в высокой траве: каждое внезапное телодвижение уродца в цилиндре могло означать всего одну из двух вещей: гнев или недовольство. В последнем случае докладчик отправлялся в больничный отсек, где на недолгий срок мог почувствовать себя погребённым заживо, в первом же это чувство настигало несчастного сразу после вздрагивания предводительского плеча на ещё менее долгий отрывок времени. — Кристиан и Край нашли девочку... ...маленькую... — плечи, прислоненные к спинке стула расправились. Уродка попятилась, съёжившись от тьмы, сгустившейся вокруг неё, сжавшейся вокруг её шеи когтистой кистью. — ...она... ...обладает... ...э-это ещё проверяется...

Фигура хозяина вернулась в прежнее положение, что Хайд восприняла с величайшим облегчением.

— Обладает, говоришь?... — безразличие сменилось некоей заинтригованностью, вкрадчивостью. — Так тому и быть... Но Норд обязан управиться с ней за эту ночь. Генеральная уборка и так слишком затянута: у нас ещё последние три столицы остались на десерт.

Хайд вновь неуверенно шаркнула ногой.

— Но... Есть ещё один нюанс... Она верующая.

Хозяин рассмеялся. Рвано, отрывисто, отвратительно, из горла вылетал лай стаи бешеных псов.

— И это должно меня беспокоить? — он хохотал хрипло, монотонно, жизнерадостность его была как уже побывавшая в зубах жевательная резинка, безвкусная, дырявая, лишённая самой себя. — Передай Кристиану, чтобы ждал моего визита... Пусть это невинное создание узнает истинных богов в лицо.