04. Цветок померанца

Всё шло именно так, как и задумала Лизавета. Родители и впрямь собрались уезжать, а Лизавете даже не пришлось притворяться нездоровой. От жары ли и духоты, от бессонной ли, наполненной переживаниями ночи или от не менее беспокойного дня у неё разболелась голова. «Что ты так бледна?» — встревоженно спросила мать. Чего-чего она не посоветовала Лизавете — и выпить воды с лимоном, и поплотнее задёрнуть шторы, и просто прилечь; последний совет пришёлся Лизавете по душе, и она отправилась в свою комнату.

Время тянулось медленно, точно текут неспеша привольные воды широкой реки. Но как в самой спокойной реке бурлят порою водовороты, увлекая мелкие ветки и листья, так и Лизавета волновалась сейчас и тревожилась.

Она пробовала вышивать — пяльцы падали из рук, а игла пронзала канву вовсе не там, где было нужно. Хотела было плести кружево — коклюшки стучали друг о друга, лишь путая нити. Взялась за книгу и даже прочитала несколько страниц — но вместо Эраста и Лизы виделся ей образ Николы.

Ожидание томило Лизавету, ей не терпелось свидеться с ним; это будет их первый настоящий разговор — и в то же время последний. Временами она начинала бояться, что и сегодня им не суждено встретиться, ведь Никола может не прийти на праздник, но она гнала эти мысли, словно назойливых мух.

В осьмом часу пополудни Лизавета уже который раз выглянула в окно. Во дворе закладывали дрожки, а мать и отец уже дожидались нерасторопного конюха. Оба они были одеты нарядно, хотя и несколько старомодно. На матери был масака роброн, на отце — кафтан и башмаки; балов родители давно не давали, — это требовало слишком больших расходов, — и потому не нуждались в более современном платье.

Лизавета тоже готовилась переодеться — только в платье совсем иного рода. Утром она посулила горничной колечко, если та достанет ей простую крестьянскую одежду, и Василиса тотчас же принесла сарафан, рубаху да лапти. Этот странный костюм — единственный её проводник в близкий Николе мир. Если плотник не хочет говорить с нею, — гуторить с барышней, — то ей надо притвориться крестьянкою, и тогда… О, какие сладостные минуты общения ожидают тогда Лизавету!

Она позвонила в колокольчик и, даже не подождав Василисы, поспешно принялась раздеваться. Крючки на платье не поддавались, рвались завязки нижних юбок — Лизавета никак не могла совладать с волнением, и пальцы плохо слушались её. Наконец явилась горничная, и дело пошло на лад, но Лизавета всё ещё была недовольна. Теперь время летело стремительно, и минутная стрелка кружилась по циферблату, будто вальсирующая пара.

— Скорее, ради Бога, скорее! — торопила Лизавета Василису.

Как преобразилась она — и каким непривычным стало её отражение в зеркале! Простая грубая замашковая рубаха и льняной сарафан совсем не походили на прежнее кисейное платье; волосы Лизавета запела в косу и перекинула её через плечо — а раньше она собирала их по-гречески в пучок; яркий кушак перехватывал талию на несколько вершков ниже обычного пояса. Только один предмет туалета остался неизменным: чулки. Онучи показались ей чересчур неудобными, а разглядеть, что у ней на ногах, другим, пожалуй, будет почти невозможно.

Но долго рассматривать себя было ни к чему. Она потратила четверть часа, — целую четверть! — а ведь ещё надо было добраться до деревни.

Головную боль как рукой сняло. Лизавета, радостно улыбаясь, сбежала по лестнице — на крыльцо — на дорожку — за ворота усадьбы. Такое воодушевление, такой восторг она никогда не чувствовала — даже перед первым своим балом Лизавета была спокойнее.

Она бежала навстречу мимолётному счастью. Деревня располагалась восточнее барского дома, и Лизавета видела заходящее солнце, спускающееся за острую кромку бора. Оранжевые, багряные, золотые полосы, розовые облака расцвечивали сизое небо — и такой же пожар бушевал сейчас в душе Лизаветы.

А между тем за спиною у неё небо покрывалось тяжёлыми грозовыми тучами, и молнии уже сверкали холодным светом, рассекая иссиня-чёрные громады, хотя гром пока и не слышался.