01. Айлин

Дом купца Абафольда являл собой одно из самых богатых и благоустроенных жилищ в Кашнуре. Те избранные, кто его навещал, говорили, что хоромы торговца изысканностью не уступали покоям самого эладжика. Возможно, они и преувеличивали, но Абафольд, сколотивший состояние на живом товаре, действительно любил роскошь и непрочь был ею похвастаться.

Знойным полднем в утопавшем в тени раскидистых пальм внутреннем дворике, куда не проникали ни огненное дыхание близлежащей пустыни, ни трескучий гул уличной толчеи, купец принимал заморского гостя. Абафольд, толстяк с остриженной веером и крашеной хной бородой, развалился в вычурно изрезанном креслице, щурясь, словно от яркого солнца, и шумно сопя. Посетитель был полной противоположностью хозяину — болезненно-бледный, худощавый, сутулый, с очень глубоко посаженными светлыми, почти бесцветными, глазами, над которыми топорщились густые клочковатые брови. Облачение, как и внешность, выдавало в нём уроженца некоей дальней северной земли.

Перед ними на цветной мраморной кладке кружилась и извивалась в замысловатом танце совсем юная девушка. Лёгкая одежда оставляла почти обнажённым её стройное коричневое тело, угольно-чёрные волосы были гладко прилизаны, в ушах колыхались длинные и тяжёлые нефритовые серьги. На полных губах играла томная улыбка, но в миндалевидных глазах под широкими бровями читалась неизбывная печаль.

— Хороша, не правда ли? — наконец, произнёс Абафольд с бахвальством в высоком пискливом голосе. — Айлин, моя лучшая танцовщица, лучшая во всём Кашнуре. Да и красотой не обделена. Её мать тоже была превосходной плясуньей — знают орисы толк в этом искусстве. От матери Айлин унаследовала дарование и ещё миленькую родинку на пятке, — купец ухмыльнулся и указал на босые ноги девушки.

Гость кивнул и вкрадчиво осведомился:

— А кто был её отец?

Абафольд засопел ещё громче и взвизгнул:

— Прочь, Айлин! Живо, если палок не хочешь!

Девушка поклонилась и убежала.

— Тебе какое дело? — запальчиво спросил купец гостя. Тот насмешливо улыбнулся.

— Друг мой, ты держишь в невольницах дочь рыцаря из Каркосы. Это чревато неприятностями.

Абафольд погладил бороду и прикрыл глаза.

— Из Каркосы? Это, кажется, купеческий город по ту сторону моря? Оттуда привозят...

— Не стоит притворяться. Хотя допускаю, что ты и в самом деле не знаешь каркосцев.

— Чужеземец, не ходи вокруг да около. Что тебе нужно?

— Айлин и вправду красавица — этого у неё не отнимешь. Но отсюда и опасность. Ты слыхал о Железном Кубке?

— Никогда, — ответил торговец, не поднимая век.

— Послушай-ка поучительную историю. В моей стране, в горах Севера, свирепствовала разбойница — настоящее чудовище в женском облике. Её прозвали Сорокопуткой, поскольку она развлекалась сажанием своих жертв на колы, как сорокопут накалывает других птиц на шипы. Что она творила! Убивала людей забавы ради. Но Сорокопутка была смазливой, и в неё влюбился каркосский арбалетчик из именитого рода. Он охранял купцов, которых она пыталась ограбить. Потом каркосец уехал на войну, а она продолжила зверствовать. Теперь, поступив на службу к местному князю, начала истреблять существ, чья вина состояла лишь в том, что они были эльфами — это такие... не суть важно. В городке, население которого она тоже собиралась вырезать, её бесчинства пресёк мечом прекрасный человек, великий воин Геральт. Причём он этого не хотел, пытался её уговорить, Сорокопутка сама вызвалась на поединок. И что ты думаешь? Её каркосский любовник снова явился на север, из засады убил Геральта и сделал из его головы кубок для пива, оковав железом череп. Он отлично знал, какой злодейкой была его зазноба, но горевал о ней до конца жизни. Таковы каркосцы, Абафольд. Прими сие к сведению, если и ты не хочешь лишиться головы. А прикончить тебя куда проще, чем Геральта.

Абафольд раскрыл один глаз.

— Благослови тебя боги за заботу обо мне, но твои волнения напрасны. Девчонка у меня уже два года. Купил, когда преставилась её матушка. Её отец тоже давно умер. Эти страшные каркосцы ничего не знают.

— Они могут узнать.

— Чего ты хочешь?

— Продай Айлин мне.

Абафольд затрясся и заливисто загоготал, брызжа слюной. Угомонившись, он прокряхтел:

— Чужеземец, в моём доме я оказал тебе гостеприимство, а ты им злоупотребил. Вне стен этой скромной обители я не могу поручиться ни за что. Убирайся подобру-поздорову.

— Не передумаешь?

— Вон! — завизжал купец, вскочив на ноги.

Костистое лицо гостя исказила злобная усмешка, он передёрнул тощими плечами и удалился.

Из-за сильного ветра дым курильницы не поднимался кверху, а стелился над примыкавшими друг к другу надгробиями. В разрывах охряной пелены проступали высеченные в коралле слова:

КАМОНДОР АРГО ГОРМАЗ ИЗ ДОМА КАТРАЦЦИ.

РЫЦАРЬ ЖЕЛЕЗНОГО КУБКА.

344 ГОД ФОНТЫ

Проходит слава, но не меркнет честь,

Не гаснет пламя любви,

Как долг незыблем, так священна месть,

И мир стоит на крови.

Вторая эпитафия была менее цветистой:

МАМБРИНА КАТРАЦЦИ ИЗ ДОМА КРИСКО.

346 ГОД ФОНТЫ

Высшее счастье — прялка и колыбель.

«Недостаёт третьей могилы, — с горечью подумал Фассан. — Нет, так или иначе были бы две».

Отец и мать исполняли долг. Пламя любви в семье Катрацци даже не теплилось.

А та, другая? Записи Глашатая, исповедывавшего Арго, раскрывали мало — в них лишь говорилось, что настоящая и единственная любовь отца погибла от руки убийцы, чья голова потом стала Железным Кубком, далеко за Северной Подковой. И ещё упоминалось её имя, так чуждо звучащее.

Фассан загасил фитиль и выпрямился. Дрожащий рокот прибоя — погост прилегал к морю, и захоронения защищал от волн отвесный обрыв — раздавался как никогда громко и как никогда зловеще.