10. Айлин

Айлин слыхала жуткие рассказы о чудовищах, но до сих пор ей не встречалось ни одно. При виде страшного гостя Хаиты, уставившегося на неё неподвижными охряными глазами, её обуял ужас. Девушка словно лишилась своего дара — передвигалась тяжело и неловко, то и дело сбиваясь с размера мелодии, руки вяло висели. К бренчанию инструментов примешивались насмешливые возгласы Хвен.

— Если такова лучшая из танцовщиц Кашнура, это говорит о многом, — проскрипел Хлемун. — Но Тунг-Тунд избирает посвящённых не за их умение вертеть пупком. Уважь божью волю, Хаита, и благословение не покинет твой дом.

— Ишь чего захотел! Шире карман держи! — рявкнул Хаита. Перепугавшиеся музыканты прекратили игру.

— Как ты смеешь перечить первожрецу Кумахана?! — взвизгнула Хвен.

— Заткни пасть! — шикнул на неё Хаита.

— Одумайся, — сказал Хлемун. — Человеку не пристало спорить с богом. Тунг-Тунд щедр, но суров.

— Паучий истукан мне не страшнее юродивого, ему прислуживающего, — процедил сквозь зубы Хаита и поднялся. — Убирайся, Хлемун. Можешь взять с собой эту завистливую колоду и скормить её своему...

Хвен вскочила.

— Это я — колода?! Пока ты не пригнал сюда орисскую кобылицу, вот эти сиськи, — в ярости она сорвала шаль, оголив пышную грудь с ярко-розовыми сосками, — тебя до беспамятства доводили!

Хлемун тоже встал. Пристально глядя на Хаиту, он произнёс:

— Пройдёт ещё день, и наступит ночь,

Семь у неё дочерей,

В ловушку захватит седьмая дочь

Хаиту и Хвен, как зверей.

— Ступай морочить голову своей белибердой кому-нибудь другому, старый шут! — крикнул Хаита. Побелевшая Хвен залилась слезами.

— Айлин опять нездоровится, благородный господин, — сказала Номбо Хаите, когда наутро он вышел во внутренний дворик, чтобы освежиться в бассейне, — а отвары закончились. Надо бы к лекарю сходить.

Потан сокрушённо тряхнул белокурой копной.

— Бедняжка! Нежный лотос. Вот и иди. Возьми у Шадзи пять джиров.

Разжившись монетой у экономки, Номбо выскользнула на почти безлюдную ещё улицу. Она отправилась не к пользовавшему Айлин лекарю, а к Мулхе, травнице-банзийке, которая исцеляла тех, кому не по карману были услуги врачевателей.

— У дома Хаиты ошиваются бродячие собаки, — пожаловалась Номбо сморщенной чернокожей старухе. — Проходу от них не стало, а по ночам лают и воют. Хозяин велит отравить.

Мулха извлекла из одного из бесчисленных медных сосудов кипу стеблей с заострёнными, багровыми по краям, листьями.

— Прокипятишь, вымочишь в вареве мяшо и ражброшаешь кушки шобакам, — прошамкала она, сверля Номбо пронизывающим взглядом. — Привкуша не почуют, а швалит и вола. Два джира.

— А если в воду подмешать?

— Крашноватой штанет. Лучше добавь в вино.

Номбо побледнела.

— Собаки вино не пьют.

Потрескавшиеся губы Мулхи скривила хитроватая усмешка.

— Ешть такие, что пьют жа милую душу. Благошлови тебя боги, шештра.

Хаиту постигло приятное удивление — Айлин, обычно принимавшая пищу в своей комнате, сама напросилась поужинать с работорговцем, пожелав, чтобы прислуживала дарованная ей невольница. За трапезой Хаита отметил перемену в поведении девушки — её улыбка больше не была вынужденной, а дивные чёрные глаза смотрели на него не со страхом, а с игривой лаской. Он чувствовал себя мечтательным и счастливым. Хвен же кипела злобой и почти не ела.

— Прости за вчерашнее, Хаита, — сказала Айлин, с удовольствием уплетая сладкое мясо. — Это страшилище так меня напугало!

— Не беспокойся, легкокрылая ласточка, — ухмыльнулся потан. — Я всё уже забыл. Попробуй-ка вино — дар лучших поморских погребов.

Айлин жалобно надула губы.

— Не гневайся — не могу. Я пью отвар, а с хмелём он не идёт.

— Да уж, недостаёт только блевотины в трапезной! — выпалила Хвен и, против правил, сама обратилась к рабыне: — Вина, Номбо.

Номбо наполнила её бокал. Хаита разъярённо хватил кулаком по резной крышке низкого стола.

— Я по горло сыт твоими выходками! Палок хочешь?

— Хочу ту палку, что ты суёшь в грязную задницу этой помеси! — огрызнулась Хвен.

Побагровевший Хаита замахнулся, чтобы наградить её оплеухой, но Айлин сжала его запястье.

— Не нужно. Женская ревность иссушает, словно ядовитый сок ягод габила. Выпей ещё вина, — Айлин взяла у Номбо бутыль и налила Хаите, — за нас обоих.

— Свет звёзд этой ночью ярок, как никогда, — произнёс Хаита, опустошив наполовину свой бокал.

Два обнажённых женских тела — смуглое, точёное и гибкое, и кремовое, коренастое и излучающее здоровье, каждое по-своему прекрасное... Вдруг они подёрнулись белёсой мутью и расплылись. Полуослепший Хаита ощутил дикую боль в солнечном сплетении, в следующий миг будто жидким огнём растекшуюся до промежности. Согнувшись в три погибели, он завыл. Хвен глухо застонала, скатилась с ложа, выгнулась дугой, заколотила пятками по циновке и обмякла. Хаита в корчах повалился ничком рядом с ней, несколько раз дёрнул ногами и тоже затих. Оба были мертвы.

Черты Айлин озарились радостью и торжеством.