07. И не погаснут факелы...

Костас решил продлить своё пребывание в Равенне. Он клял себя на чём свет стоит — ведь это он организовал злополучный контракт с домом Marrone. Конечно, по логике вещей ему не в чем было себя упрекать — предположить, что Мадина совершит какое-то правонарушение и дело закончится арестом, фотограф не мог. Но владевшее им чувство выходило за рамки логических построений.

Что она наделала? Неужели и вправду употребляла наркотики, как думала та негритянка в «Палатине»? Или это провокация? Какой смысл? Холодная война закончилась с распадом СССР, и даже если бы она продолжалась и в Равенне хозяйничали западные спецслужбы, они вряд ли избрали бы мишенью никому не известную девушку.

В комиссариате VGPE — «Почтенной гвардии принца-электора», как по старинке называлась равеннская полиция — Костасу сказали, что начато следствие, и прокуратура запретила публиковать или обсуждать с кем бы то ни было обстоятельства дела. Когда он спросил, есть ли у Мадины адвокат, полицейский чиновник пришёл в ярость и приказал Костасу выйти вон, если не хочет сам очутиться за решёткой.

Отец Мадины тоже не пожелал с ним говорить — должно быть, винит во всём его. Облокотившись на ограду пустой террасы небольшого отеля на набережной, выходившего фасадом на бухту, Костас едва не плакал. «Agapi mou», — повторял он шёпотом, качая головой. Стоял чудесный солнечный день, на вздымаемой свежим ветром пенной ряби блистали ослепительные блики. А Мадина... Как ей тошно в тюремной камере, как, наверное, страшно!

В бухте тренировались яхтсмены на «финнах». Он и сам до недавнего времени увлекался этим видом спорта, требовавшим быть «мангасом», обладать немалой силой и выносливостью, и подавал надежды. Лишь серьёзная травма помешала ему участвовать в европейских состязаниях.

Как же раньше это не пришло ему в голову! Нужно связаться с казахстанским консульством в соседней стране. Может, там что-нибудь знают. Отец Мадины, большой начальник, наверняка уже туда позвонил.

Костас повернулся и увидел человека в одежде кельнера отеля, стоявшего в ведущих с террасы вовнутрь дверях. В вытянутых руках он держал пистолет с привинченным глушителем.

Костас плашмя растянулся на изразцовом полу, и в это же мгновение прозвучал хлопок, словно раскрыли бутылку шампанского. Над головой просвистела пуля. Ползком подавшись вперёд, Костас схватил шезлонг и швырнул его в «официанта». Сбитый с ног, тот снова выстрелил, вторая пуля с глухим звоном отлетела от чугуна ограды. Костас вскочил и бросился на стрелка. Они схватились, как борцы, Костас больно ударился о дверной косяк, но сумел вывернуть противнику запястье. Равеннец взвыл, выпустил из руки пистолет, и Костас коленом отшвырнул оружие в сторону.

— Что здесь происходит?! — раздался испуганный женский голос. Над ними возвышалась девушка-администратор. Видимо, она услышала потасовку. За ней, вытаращив глаза, маячил какой-то постоялец.

— Он вдруг кинулся на меня, — сказал Костас, тяжело дыша и вставая. Только бы они не заметили пистолет! — Пьяный, наверное.

Лже-кельнер тоже поднялся и, оттолкнув администраторшу, пустился бежать в сторону фойе. С истошным воплем «Стой!» девица устремилась за ним. Турист спросил:

— С вами всё в порядке? — у него был явный немецкий акцент.

— Всё о'кей, — буркнул Костас. — Лучше ей помогите.

Немец кивнул и исчез. Костас подобрал пистолет и засунул его под брюки. «Ещё пригодится», — подумал он.

Если бы не его реакция швертботиста...

В совпадения Костас не верил.

Мадине прививали хорошие манеры трое блюстителей порядка. Очкастый держал казашку, придавив её бёдра к топчану, толстый комиссар, громко кряхтя, умело орудовал розгой, третий полицейский снимал происходящее на видеокамеру. Каждый новый удар, обрушивавшийся на голые ступни Мадины, был ощутимее предыдущего. Сперва девушка только стонала, стиснув зубы, потом, когда боль стала совершенно нестерпимой, оглушительно закричала. Сорвав голос, начала хрипеть.

Через полчаса Эрноре вопросительно взглянул на Лафкадио. Тот недовольно поджал губы, но опустил розгу и сделал констеблю знак прекратить съёмку. Пятки и своды ступней Мадины распухли и приобрели ярко-пурпурный оттенок. Она тряслась, извивалась и глухо ныла, истекая слезами.

— Мы убили одним выстрелом двух зайцев, — удовлетворённо произнёс Лафкадио. — Его высочество будет доволен, а папаша должным образом впечатлён.