12. Приют "Чёрная роза"

Юную попутчицу можно было назвать симпатичной. Аристократическая бледность придавала её облику хрупкость, утончённость. Льняные кудряшки красиво обрамляли овальное личико. Большие синие глаза с длинными чёрными ресницами смотрели на мир наивно и чуть-чуть удивлённо. Платье цвета июньского неба, проносившегося за окном, очень шло ей. Но... Но было в этой девочке что-то тёмное, опасное.

- Меня Лилей зовут, - щебетала блондиночка. Голос её напоминал пение крохотной экзотической птички. Вот только... вот только был он слишком мелодичным. Приятным до тошноты, если можно так выразиться. - Мамка у меня в больнице. Сердце у неё больное. И осталась я с отчимом один на один. Вот он и напился. Рассердился на меня за что-то, стал оскорблять. Стул бросил в стену, так что он на щепочки разлетелся. Вот я и сбежала. До утра на чердаке пряталась. А как только рассвело, стала попутку ловить до областного центра. У меня там тётечка живёт.

От всей этой шаблонно-слезливой истории веяло фальшью. Так же, как от Лилиных светлых кудряшек и наивных синих глаз. «И к чему эта "тётечка"? Было бы Лиле три года или хотя бы пять, а то... Девчонка-старшеклассница, а сюсюкает. Что-то в этом не то. Сплошное притворство», - Татьяна невольно отодвинулась от неприятной соседки.

Город кончился, и за окном замелькали сосны. У Татьяны в голове возникло странное видение. Из земли в сыроватой сосновой глуши вылезает человек с окровавленными руками. Лицо у него покрыто толстой коркой грязи и засохшей крови. Глаз нет. Или же их просто не видно? Он тянет вперёд руки с чёрными от запекшейся крови ногтями и идёт, как слепец или призрак. Натыкается на сосны, ещё больше кровавится и ревёт, словно дикий зверь.

А деревья стоят вокруг, такие же эгоистичные, как всегда. Сосны никогда не меняются. В бледные, словно предрассветные видения, январские дни, в звонкокапельное переменчивое апрельское время, в красный июльский зной и дышащее золотистой роскошью сентябрёвье они остаются суровыми, равнодушными и замкнутыми. Им не страшен даже конец света. Высокие, малахитоголовые, сосны будут безучастно взирать на выжженную пустыню, пахнущую горелой плотью. Так какой же след может оставить на них страдание или убийство одного человека?

Татьяна открыла глаза. «Ну и чушь мне привиделась! Я спала всего два часа. Дело, наверное, в этом», - женщина тряхнула головой, отгоняя мрачную картинку. И видение послушалось. Улетело в открытое окно, словно отвратительное насекомое с тёмно-зелёными крылышками. Щебет Лили действовал на нервы. Да что там, вызывал настоящую ненависть. Девушка рассказывала о своей подруге Полине, мечтающей поступить в медицинский институт.

И Татьяне вдруг захотелось задушить Лилю. Она с тайным торжеством представила, как исказится и посинеет красивое личико, обессмыслятся и станут постепенно стекленеть сапфировые глаза. «Господи, что со мной? - ужаснулась Татьяна. – Я ведь никому и никогда не желала зла. Даже мужу своему. И в конце концов, что в этой девочке такого плохого? Ну сюсюкает немножко, строит из себя маленького ребёнка. Разве это грех?»

В машине становилось всё жарче, и всё время что-то омерзительно жужжало. Казалось, где-то в салоне обосновалось целое полчище мух. Но никаких насекомых не было. У Татьяны начинала болеть голова.

Татьяна вдруг оказалась на берегу пруда. Неприятного, снулого наполненного забвением и гнилой водой. От плеснево-зелёной поверхности поднимался тяжёлый запах разложения и чьих-то старых, заскорузлых воспоминаний.

Вдали топорщился хмурый безрадостный лес. И вот оттуда вышла Вера. Ноги и подол её белого платья были перепачканы кровью. Вера прижимала к груди голую фарфоровую куклу без головы. Из чёрной дыры вытекало что-то красное, густое.

- Мне её дяденька подарил, - бледное лицо Веры исказилось. Только теперь Татьяна заметила у дочери на скуле безобразный синяк. - Там, в леске. Разбитая кукла это ведь я. Такая же сломанная. Годная только на выброс.

Татьяна вскрикнула и проснулась.

- А я везу Татьяну Сергеевну в областной центр. Дела у неё там, - соловьём заливался Арсений.

«Зачем он рассказывает обо мне этой молодой дряни?» - мысленно возмутилась Татьяна, но из деликатности промолчала.

- Вы такая бледная. Головка болит? Ох, уж эта жара! Выпейте таблеточку, - проптичила тоненько фальшивая Лиля.

- Спасибо, не нужно, - неожиданно грубо отрезала Татьяна.

- Ну тогда просто выпейте водички. У меня холодненькая, - и девушка достала из сумки пластиковую бутылку ядовито-зеленой газировки.

Татьяна хотела помотать головой, но вдруг провалилась куда-то. Декорации сменились.

В дрожащей руке женщина держала пластиковый стаканчик, полный жидкой изумрудной гадости. Фальшиво улыбалась Лиля, молчал ошарашенный, перепуганный до полусмерти Арсений и жужжали, жужжали мухи. «Да, я, наверное, запивала таблетку. Но когда? Не помню», - женщину обдало каким-то нездешним холодом.

Татьяна пила воду и знала: как только стаканчик опустеет, ей придёт конец. И так жаль, до невозможности жаль стало Веру, маму и саму себя. По щекам текли слёзы и капали в воду, и звучало, усугубляя ледяную безысходную тоску, отвратительное мушиное пение. Татьяна оплакивала умершие раньше времени надежды, сиротство дочери, молчаливое горе матери, несбывшиеся мечты и прерванную на полуслове жизнь. А мухи подпевали её грусти. Голубоглазка гладила Татьяну по голове и всё время повторяла: «Не плачь. Чего ты плачешь? Ты же среди своих»

«Лиля не человек. Просто фарфоровая кукла. Если бы кто-нибудь мог её разбить, всё было бы спасено. И то же самое ждёт Арсения. Сначала умру я, а через полчаса он. Тоже будет пить воду или охлажденный чай, а потом...» - голова у Татьяны уже не болела, мысли стали резкими и ясными, как начищенные до блеска ножи. Вот только... вот только выхода из сложившейся ситуации не предвиделось.

А количество газировки в стаканчике медленно, но верно уменьшалось, и приближалась смерть. Лживая голубоглазая гибель с льняными кудряшками.

Голова Татьяны откинулась назад. Взгляд стал стеклянным, а потом... Потом глаза закрутились, затанцевали и застыли, остановились навек. И, покинув глазницы, упали женщине на колени.

Продолжение следует