09. Птицедева

Осознав, что просто так мне не уйти, я спросила:

– Что я должна сделать, чтобы вернуться?

– Всего-то прожить жизнь. Это так мало, люди проживают и не замечают, что уже ее прожили. Оглянулись, а уже ее нет – ни молодости, ни зрелости, одна дряхлая старость – плачут, сожалеют, дурашки. Вот и ты проживешь, а я посмотрю. Люди на Первой Земле смотрят кино и сериалы, а это так плоско, мне нравится смотреть жизнь, это куда интереснее.

– Зачем вам это? – испуганно охнула, представив, что жизнь – это так долго, а меня Карен ждет, тетушки, Макошь что-то от меня хочет.

– Скучно. Хочу посмотреть на ту, которую выбрала Макошь. Ей думается, что в тебе есть что-то особенное, вот и я хочу посмотреть на тебя в моей игре.

Я решила все-таки поторговаться, хотя поняла, что дела мои плохи:

– А может, вы, уважаемая, отпустите меня и будете смотреть, как моя жизнь складывается на Земле, а не в Мире Иллюзий? Обещаю, что не буду прятаться, честно, не собираюсь скрываться, моя жизнь как на ладони, вся прозрачная, и тайны больше никакой нет. Известно, где родилась, где училась, где была. Прозрачно всё, смотрите, не жалко.

– Не пытайся меня перемудрить, это невозможно, – свысока усмехнулась Дама. – Ту жизнь уникальной птицедевы ты пишешь сама, ну, с небольшой помощью, а я хочу посмотреть, как ты проживешь чужую жизнь, и сможешь ли не сломаться. Условия в ней будут тоже не сахар, только начнешь ты ее на Первой Земле. Посмотрю, как справишься.

– Да я и на этой земле не очень понимаю, чего от меня хотят и что я собой представляю. А вы меня в другой мир собираетесь отправить.

– Ну и что? – равнодушно пожала плечами Дама. – Другие изначальные условия, другой мир, другая жизнь, другие мужчины, вот посмотрим, как ты в них разберешься и не потеряешь себя. А то тебя тут тетушки учат, Макошь страхует, принцы на белых конях возят. А я хочу посмотреть, как ты сама себя поведешь.

Я гордо вскинула голову. Но так хотелось вернуться домой, к теткам! Ну, как меня сюда занесло? Ведь предупреждала же Гамаюн, предупреждала. «А может, и знала, – мелькнуло в голове, – только изменить ничего не могла». От этой мысли стало совсем грустно.

– Догадливая… – усмехнулась Майя. – Куда же тебя направить? Ладно, в совсем уж низшие слои населения Индии, типа неприкасаемых, отправлять не стану. Родишься в приличной семье, но жизнь тебе ту ещё устрою... Не сломаешься, научишься, выстоишь, поймешь, кто тебе нужен и зачем, или не нужен и почему – отпущу; нет – еще много жизней проживешь. Заодно развлекусь, на это глядя.

– А что я должна понять? И кто, и что мне нужно? Что вы имеете в виду?

– Много чего нужно – и работа, и дети, и мужчины, конечно, тоже. Ты же отдала туфельки Карену и Михелу, значит, и на этой Земле их будешь искать. В другой ипостаси, конечно, только разобраться должна, кто есть кто, кто из них тебе нужен и почему. И в себе разобраться тоже. Получится – хорошо, не получится – еще один круг. И так долго, нудно, и больно, а для меня развлекательно.

Я поняла, что не вырваться, что придется вступить в игру, но захотелось узнать правила.

– А когда начнем и какие правила?

– Да прямо сейчас, чего тянуть-то. Ты живешь жизнь, в ней много чего, как в любой жизни, случается – горе и радость, рождение и смерть. Только ты не вспомнишь, кто ты, что зовут тебя Лотта. Другое имя, другая Земля, другие мужчины. Идея игры в том, чтобы не потерять себя и понять, кто Карен, а кто Михел, чем отличаются. Ты ведь и сейчас до конца не знаешь, кто тебе нужен, вот и там интрига сохраняется. Но, еще раз повторяю, ты станешь жительницей Первой Земли, простой девушкой, ничего волшебного.

– А как вы за мной следить будете?

– О, за это не волнуйся, видящих или следящих мы обеспечим, не забудут тебя, присмотрят. Ну что, начнем? Чего тянуть время, я, Майя-Иллюзия, не упущу своего.

Она взмахнула рукой, и я выпала из реальности, меня не стало.

Я не я и судьба не моя, а чья?

Я, Вероника Иванова, сорока лет от роду, читала очередную поучительную книгу перед сном. Уже залезла в постель и случайно взглянула в окно. Так как штора была не полностью задёрнута, увидела, что они появились снова.

Они появились снова! – и словно удар по голове. Сколько лет их не было? Почти что пять лет я их не видела, и вот опять. Зачем, почему, что изменилось? Подкатило глухое отчаяние – зачем, зачем, зачем, и что будет? Сейчас мне не было страшно, как в детстве, я не смотрела с непониманием, как в юности, теперь в голове быстро-быстро, сменяя друг друга, проносились ожидание, непонимание, раздумья. С совершенно ясной головой стала разглядывать силуэты за окном, силуэты существ, которые, не отрываясь, смотрели на меня. Если бы кто-то спросил, как смотрели, какие у них глаза, лица, на что они похожи, я бы не сказала – не знаю. Вдруг страшно захотелось плакать, так как четко осознала, что что-то опять изменится, что это, конечно же, неспроста, что просто так ничто не возвращается, тем более они.

Силуэты за окном зашевелились, началось кружение, к стеклу то и дело прижимались и отходили разные особи Глядящих, как я их прежде называла, а я пыталась вспоминать и пробовала трезво осмыслить происходящее. Они не были плотью моей фантазии или больного воображения, уверена, их видели многие, но сразу забывали или старались забыть, придумать оправдание своей короткой памяти. Выбрасывали важную жизненную подсказку из головы, чтобы оставаться, как все, как другие, как многие непонимающие.

Никаких звуков из-за окна, придающих происходящему ощущение реальности, не доносилось. Происходящее за окном не издавало шума, как сексуальный маньяк, повадившийся подглядывать в наше окно по вечерам, когда мы с почти мужем ложились в постель. Он гремел подоконником, залезая и перемещаясь вдоль окна, выискивая место поудобнее и щель между штор пошире, чтобы подглядеть чужую жизнь и приобщиться к чужому счастью, сексу или скандалу.

Когда он только появился, я страшно нервничала. Боялась: как так – кто-то подсматривает, как мой мужчина прижимает меня к себе, устало трется щекой по виску, вдыхая запах волос. Желает понять мое настроение, узнать, есть ли у меня хоть капля желания уделить ему чуточку тепла, или просто поговорить о случившемся за день.

Мы быстро простили придурка, даже пожалели и перестали тщательно бороться со щелями в шторах, больше не выбегали наружу, посмотреть, кто оставил следы на снегу. Однажды вечером вообще возникла смешная ситуация: мы еще не легли спать, а в дверь требовательно позвонили. Я открыла и увидела двух дружинников, держащих за шиворот мужичка лет тридцати пяти, виновато пытавшегося увернуться. Плюгавый, на вид вполне вменяемый, он не походил на больного. Ребята объяснили, что поймали его у нас на подоконнике и привели на опознание. Мы с почти мужем смеялись и уверяли, что на больных не обижаемся, знаем мы его и претензий к нему не имеем, пусть они его забирают. Мужичка увели. Тогда он, этот смотрящий в окно, был совершенно материальным.

Эти были иными в прямом и переносном смысле. Силуэты за окном не пропадали, и я начала вспоминать, когда они появились, начиная с детства.

Все детство я боялась ночи. Наверное, не я одна, многие дети видят тени за окнами, под кроватью, в углах комнат. Дрожат, лежа в кроватках, просят не выключать свет. У меня всё было гипертрофировано. Вспоминая, жалела маму. Она терпеливо, часами, сидела возле моей кровати, напевала колыбельные или тихо рассказывала сказки, шептала, что бояться нечего, что я храбрая девочка, а папа военный и сильный, никто не даст меня в обиду, и вообще мне это только кажется.

Но, вероятно, мама тоже о них знала. Иначе, никто бы не няньчился со мной так долго, почти до семи лет.

Они, позже я называла их «Глядящие», иногда «Подглядывающие», очень разные, но не голубые и красные, а серые. Не злые, но приставучие: всё время хотели ко мне прикоснуться, пощупать. Большинство не могли проникнуть в комнату и кружились возле окна, прижимаясь безликими лицами к стеклу. Некоторые, как мне казалось, каким-то образом оказывались под кроватью, и мама, по моей просьбе, каждый вечер мужественно выметала их веником, крича: «Кыш, бессовестные, дайте девочке заснуть!». Но каждый вечер они появлялись вновь. Хотя нет. Они пропадали несколько раз. Первый – когда меня отправили к бабушке. Она была строгая, педантичная и почти не улыбалась. Когда смотрела на меня, мне хотелось сесть и быть тише мыши под веником. Бабушка, буравя меня взглядом, приковывала к месту, и я боялась прыгать и даже смеяться. Они, Глядящие, покрутились немного и пропали.

Мне казалось, что мама меня разлюбила, бросила, что я одна в этом мире. И еще эти, к которым я уже привыкла, тоже бросили меня совсем одну в чужом мире и городе, в новой, совсем непонятной мне правильной жизни.

Мама появилась неожиданно, зимой. Воспитательница вывела меня в коридор. Я не помню лица мамы, только черную котиковую шубу, к которой прижималась, пытаясь в ней раствориться. Мир стал яркий и удивительно прекрасный. И тут за окном, среди бела дня, появились Они. Я страшно удивилась, даже обрадовалась, и подумала: «Может, это мама их привезла с собой?».

Сейчас, вспоминая то событие, думаю, что они питались эмоциями – может, моими, может, мамиными, а может, просто появлялись в тот момент, когда происходило что-то значимое. Вот и гадай теперь, а гадать надо. Не просто же так они явились сейчас к уже немолодой дамочке, жизнь которой прошла не очень гладко.

Возвращение домой тогда, в детстве, кроме радости, ознаменовалось возвращением Глядящих. Они снова приросли к окну, как будто ожидая от меня каких-то действий, пытаясь подтолкнуть к чему-то, но совершенно не давая никаких подсказок. И… жизнь побежала быстро-быстро, так быстро, как я бегала – никто не мог догнать в играх. Мы гоняли по горкам, дрались – замечательный период жизни, очень яркий и счастливый. Особенно здорово летом, когда мы выезжали в военный лагерь, и там была речка, лодки, лес, грибы, солдаты на полигонах и полная, почти ничем не ограниченная свобода в передвижении и познании мира.

Мамочки, что мы творили! Мой вид тогда можно описать так – драная, грязная, с незаживающими коленками, чаще сидящая на ветке дерева, чем на скамейке, юркая и упрямая, счастливая. Перед школой, когда мне исполнилось шесть лет, произошло судьбоносное событие. Меня отдали на фигурное катание, и жизнь перестала быть только моей жизнью, она принадлежала льду. Утром или вечером тренировки, сборы, общая физическая подготовка, хореография, акробатика…

Ладно, об этом потом, а сейчас подумаем о Смотрящих.

Сегодняшняя ситуация потребовала от меня усиленной мозговой деятельности. Смогу ли осилить?

Лежу, гляжу в окно и думаю, думаю, что же они от меня хотят? Чего ждут, зачем? Вариантов много, кто бы знал, какой правильный. Скорей всего назревает поворот, неужели, судьбоносный? Или жизнь заканчивается? Хотя сколько той жизни, только сорок исполнилось. Или уже сорок, потому пришли проверить и потребовать отчет о прожитом? То, что жизнь задалась не сахар, понятно, но что дальше-то, что нужно от меня – ее надо осмыслить, проанализировать?

Внимательно посмотрела в окно. За стеклом активность усилилась. Глядящие будто пытались растолкать друг друга, чтобы лучше меня увидеть, и я подумала, что, вероятно, не ошиблась – им нужно, чтобы я проанализировала свою жизнь. Да, именно этого они хотят. По их реакции вижу – читают, гады, мысли. Времени у меня хватает – думай, Ника, думай, вспоминай свою жизнь.

И я начала вспоминать и пытаться понять, почему так все получилось, где была не права и что сделала не так.

Чужая жизнь. Вероника

Я знаю, как на мед садятся мухи.

Я знаю смерть, что рыщет, всё губя.

Я знаю книги, истины и слухи.

Я знаю всё, но только не себя.***

Интересно, с какого момента надо анализировать?

С прихода на каток? Наверное, но что в нем судьбоносного, разве только то, что я стала такой, как стала? А потом… нет об этом чуть позже. Каток вспоминался с удовольствием. Общение там было особенное – и соревновательное, и дружеское, и поинтереснее, чем в школе. Мы были разными: одни музыкальными и гибкими, артистичными, растяжка хорошая, но не могли прыгать, а я? Да, прыжки мне давались легко, пружинкой взлетала, без труда поднимала свой вес, костлява была всегда и прыгала и два, и три оборота. Наверное, на прыжках я и выезжала, места занимала. Хотя сказать, что в чемпионы особо рвалась, не скажу, не последняя и ладно, а потом пошло... На чемпионате страны – второе место. Это о-го-го. Почувствовала, что могу, спорт мог стать профессией, о чем подумывала и я, и мама. Девчонки собирались, кто в наш физкультурный институт поступать, а кто и в столицу. Вот и я думала, а вышло...

В десятом классе к нам пришел новый мальчик, Алексей. Высокий, умный, до этого в математической школе учился, и очень смазливый, румянец на пол-лица. Все девчонки ахнули. И меня немного зацепило, окинула его, скажем, не совсем равнодушным взглядом – красивый, очень даже. Вздохнула – не про меня, и когда влюбляться? Три-четыре часа тренировок в день, а еще школа, выпускной класс, про себя думать некогда, не то, что про мальчиков. Но подспудно хотелось чего-то девичьего, нежного, удивительного, вот и поглядывала на него исподволь. Да, симпатичный, но не про меня. Алексею все легко давалось – улыбнулся вовремя, слово нужное сказал – и ситуация решена. Начитанный, слово умное, где надо, вставит. Он собирался поступать в строительный – у него бабушка архитектор, поэтому не раздумывал, куда идти, и не опасался, что не поступит.

Ему подходил жизненный девиз: «Иду по жизни, улыбаясь, легко и радостно». Вот такой красавец-парниша. А я? Девчонки говорили, что хожу, как королева. Еще бы, десять лет тренировок. Рост, как у модели. Пластика оттуда же, недаром кроме ОФП два раза в неделю хореография. Мордашка – ну, не так, чтобы очень, но необычная, немного монголо-татарская. Но мальчики на меня всегда смотрели с интересом, а может, мне так казалось.

Продолжение следует