01. Чужая история. Часть первая (18 +)
Часть первая
(от начала до конца выдуманая, а потом еще и здорово приукрашенная, вот так то...)
«Каждый из нас имеет свою историю,
но я не слышал еще ни одной счастливой...»
Ганс-Христиан Андерсен
(из письма к профессору Августу-Вильгельму Шлегелю, 1835 )
1
Федору тогда было почти пятнадцать лет. Веселый, компанейский, пацан каких много, но уж очень симпатичный на мордаху: блондин с нежными волосами и почти девичьим личиком, скуластенький такой с лукавым прищуром и белесым пушком на верхней губе. И сложен был прекрасно – бег, плаванье и перекладина: школьное троеборье в котором он если и не стал чемпионом края , то только из-за тренера, которому на спортивные успехи юниоров было наплевать, сам он больше по литроболу тренировался.
И когда перешёл Фёдор в новую школу с началом восьмого класса, то проблем с новыми одноклассниками у него не возникло. Девчонки уже на третий день стали ему записочки в стол подсовывать, а ребята даже и не жужжали, посмотрев как он ничуть не стесняясь, на перемене снял пиджачок и поиграл бицепсами на публику. Да, не Геракл, но мало не покажется. А после еще и на физре про свое троеборье объявил и сходу в бокс записался, который физрук по четвергам в спортзале вел. Учителя к нему относились без всякого напряжения. Школа непростая - много детей из номенклатурных семей, а этот и простой, и на все предложения соглашается, и всем помочь готов, активный мальчик, симпатичный; даром, что звезд с неба не хватает, а и не зарывается – знает свое место.
Федор точно знал свое место. В школу эту он по великой материной радости перевелся: вышла она замуж за железнодорожника с большой трехкомнатной квартирой (бывший НКВДэвский дом) и длинным балконом, недалеко от вокзала. Радость конечно: теперь и детям каждому по комнате и кухня огромная с кладовкой (говорят коморка для прислуги была) и от работы недалеко. Мама его была женщиной простой и часто Феде повторяла, что лучше будет, если свое место знать. Всем лучше будет. Учись, делай, что говорят, нос не задирай и всё будет хорошо.
Очень быстро и школьные приятели образовались, не долго ему пришлось к старыми друзьями на край города вечерами ездить, в сентябре уже пригласил его на день рождения новый одноклассник – Олег. На первый взгляд - обычный вроде мальчик, воспитанный только очень. Но как на Олега учителя смотрят и как Олег с учителями себя держит - Федор сразу отметил, не «просто так» мальчик. Худенький - соплей перешибешь, а говорил со всеми «свысока», директриса с ним только что не за руку здоровалась и улыбалась ему очень доверительно.
Когда Фёдор матери сказал, что деньги на подарок нужны и кому назвал, та сначала отказала, мол денег нет, надо бы до зарплаты подождать. Но как муж с вечерней пришёл, и поговорили они, так и деньги сразу дала и добавила: «Ты дружи с ним».
Дело разумеется не в самом Олеге было, в его родителях – отец в крайисполкоме, а мать где-то в здравоохранении, не на последних ролях. Олегу же приходилось просто «соответствовать». В школе все было давно схвачено. Собственно, школьная программа сложностей не вызывала, да и учителя «не подводили», если когда случалось ему полениться и чего-то не доучить. Ходил он, начиная еще с пятго класса, на всякие кружки в медицинский институт, готовил там рефераты, литературу дополнительную почитывал. И потому в школьных делах активного участия не принимал. Времени не было, на мелочи размениваться.
Когда в восьмом классе Олег сам вызвался принять участие в подготовке Осеннего Бала, классная руководительница была удивлена. В учительской же на новость мало кто внимания обратил –«... мало ли, влюбился поди, мальчик же, с кем он там заседает в подготовительном комитете? С Леночкой Черняховской? Ой, ну так ничего удивительного! С такой красавицей любой бы согласился «участие принимать»! Она еще и новенького привлекла, как его звать?Ах, да – Федя! симпатичный мальчик...»
Кроме Олега сдружился Фёдор еще с одним пареньком из параллельного класса - жгучим брюнетом грузинских кровей и с невероятной фамилией, которую русские одноклассники быстренько сократили до удобопроизносимого Котяра, ну или Котя - для девочек. Был он глазами лучист, не по-детски мускулист, но скромен и стеснителен до слез, особенно когда под девчоночьи визги выскакивал из школьной раздевалки с пылающими ушами и щеками. Девочки любили его. А он любил заниматься самбо, побеждал в районных соревнованиях и показывал Фёдору, как они на тренировках «танцуют» имитируя захваты и броски через бедро.
Фёдор с Котей даже больше времени проводил, чем с Олегом. Родители у Олега хотя и были подчеркнуто радушны к любым его гостям, да видно было, что у них дома гости редки, не было там тепла. Котяра же был парень простой, отец его на тепловозах машинистом служил, дома когда бывал - больше отсыпался. Жили они друг от друга недалеко – через площадь перейти. У него теперь Федор и пропадал. Домой к себе он не очень любил с ребятами приходить. И мать вечно днем дома, и с отчимом не всё ладно – взрослый уже парень, ему независимости хотелось, понимания, признания что ли... А отчим так чужим для него и оставался.
Олег тоже с Котярой сошёлся, хотя вроде и общего у них ничего не было. Но, видно устав от своего надменного одиночества, он между своими вечерними медицинскими кружками (а иногда и вместо них) приходил тоже - в картишки перекинуться, покурить тайком на балконе, а когда и просто «за жизнь» поболтать. Увлечение своё медициной Олег очень просто и доходчиво объяснил высокой идеей служения людям. Пафосностью фразы он не смущался, так как уже прочитал книги Юрия Германа о враче Устименко, которые много объясняли его юношеский пыл и восторженность. Котяра на книжную романтику не повелся, а Федор заразился тоже, и читал запоем, иногда и до утра, прекрасные добрые сказки о бескорыстной и самоотверженной работе простого советского врача.
Ах, как хорошо понимали они друг друга, Олег и Федор! Ах, как радовался Олег тому, что и Федор таким же романтиком оказался, что так легко устремился он вместе с Олегом к прекрасной светлой цели... И так переполняла его гордость за то, что сумел он донести и до Федора свою идею высокого предназначения, что смотрел на него уже едва не с обожанием и был готов теперь с другом последним поделиться! О последнем тогда, разумеется, речи не шло, но, чем мог, он делился совершенно бескорыстно. Носил книги из дому почитать (по тем временам было это настоящей ценностью), японскую жвачку, Пепси новосибирского разлива или еще чего нибудь экзотического, что ему дома, как любимому сыну ответственных родителей полагалось. Прихватывал иногда и сигареты, но с этим дома строго было, мама блюла, поэтому слишком не рисковал. Котя, мальчик практичный, не увлекшись романтическими идеями, тем не менее был рад новым друзьям. Он имел в собственном распоряжении комнату, где можно было собраться всем троим после школы, мог незаметно тырить у отца сигареты, которые все втроем и курили, ну а когда его мама приходила со службы, то все получали еще чего-нибудь сладенкое к чаю.
Федор в окружении новых друзей был счастлив, как мог быть счастлив мальчишка, которого понимают, с которым дружат такие замечательные ребята, умные и начитанные, как Олег, и простые и верные, как Котяра. Он загорался любой новой идеей и поддерживал любое, даже безрассудное, предложение. И без разницы, похулиганить его звали или подряжали помогать пенсионеркам из партийного «сталинского» дома. Душа-парень, он умудрился уравновесить собой романтичность Олега и практицизм Котяры в их мальчишеском трио. Месяца не прошло после первого знакомства, а он уже цитировал Вознесенского из взятого у Олега сборника, помогал Котяре на огороде, когда его туда отец загонял, планировал поступать вместе с Олегом в медицинский и ходил с ним на кружок в анатомку, сам пошёл и втянул Олега дежурить в ДНД от кружка самбистов (не оставлять же Котяру с бандитами один на один), в школе после уроков рисовал стенгазету, дружил со всеми девочками в классе и мог запросто их «шутя» облапать в раздевалке,что очень облегчало теперь жизнь Котяры, - он уже не так смущался в общей свалке, но что раздражало Олега – не любил он когда Федя на других отвлекался, а сам он в дамских игрищах участвовать избегал.
В ноябре, когда уже снег лежал и плотный наст схватил на реке белые волны сугробов, собрались классом на шашлыки, тайком, без учителей, праздновать день рождения Федора. Ехать автобусом было не далеко, а от конечной остановки по распадку между сопками на излучину реки - рукой подать. Там подрытый бурным весенним течением берег образовывал над песчанным пляжем навесы с неглубокими нишами, которые среди молодежи назывались «пещерами», и где в летние месяцы студенты часто устраивали шашлыки. Для восмиклассников такая поездка должна была бы неменуемо закончиться грандиозным скандалом с вызывом родителей, поисками зачинщиков и карающей десницей педсовета. Но странным образом всё устроилось. Девочки-активистки взяли организацию поездки в свои руки, сами порешали, кто точно должен быть, а кому можно и «дома поболеть», распределили между собой необходимые покупки, обошли всех, кто был приглашён, и собрали по сорок копеек, закупили все необходимое, после короткого совещания разрешили мальчикам взять с собой вина и назначили время встречи на остановке автобуса в воскресенье утром. По-итогу в поездку отправилось всего-то десять человек. Кроме наших трех друзей было еще два мальчика повиднее, ну а девичий контингент количественно соответствовал: один к одному.
Федя был королём праздника. Как только выехали из города он без труда занял лидирующее положение и уже не уступал его никому. Во главе маленького отряда он прокладывал в сугробах тропинку, за ним гурьбой весело галдя сыпали девочки, а мальчики несли сумки в аръергарде. Собственно шашлыков, как таковых, и не было. Устроили костер, пожарили хлеб с колбасой, випили вина и просто бесились. Прыгали с кручи в сугробы, катались по склону сопки кубарем, девчонки голосили по всякому пустяку, мальчики посмеивались и соревновались - кто чаще руки подставит: снизу подтолкнуть или в объятия принять...
Только Федор не соревновался – его самого со всех сторон лапали, стоило только притвориться, что падает – тут же пара одноклассниц кидалась его поддержать, еще кто-нибудь с другой строны руку тянул подхватить, а если уж скатывался с горки на боку один, то вниз он уже обязательно в чьих-нибудь объятиях прикатывал. Смех, визги, раскраснелись все... Вспомнили, что еще одна бутылка вина припрятана, до последней капли всем поровну разделили и выпили. Утомились немного. И костер почти прогорел, а времени то совсем ничего – полдень только. Тут опять активистки инициативу проявили:
– Ребята, айда за хворостом! Да потолще ветки принесите.. Федя, а ты куда? Нет, ты останься, поможешь....
Помощь невелика была нужна - в «Бутылочку» играть. В честь Дня Рождения был Федя единственным целователем назначен и сидел вне круга на камне, как Ермак Тимофеевич на троне. А девицы-красавицы ему по очереди уста подставляли. А он -то уж, кот-лакомка, только щурился хитро и лобызал, и лобызал...
Когда ребята с охапками сухих веток вернулись, он успел не только по два раза всех пятерых обцеловать, но и тех, кто поддатлевее был, крепче к груди прижал, и руками по грудочкам огладил, а красавице Леночке Черняховской под распахнутым пальто еще и кофточку из рейтуз теплых наружу вытянул, ей потом перед всеми заправлять обратно пришлось. Но никто не засмущался. Ребята тут же в игру вошли, всем радости хватило наобниматься и нацеловаться вдоволь. Маленькая заминка только вышла, когда «бутылочка» Олегу на Федора показала, но игра есть игра: «Целуйтесь давайте!» засмеялась Леночка...
Олег резко поднялся со своего места, перешагнул через бутылку, стал клониться к Федору, но оступился и неуклюже повалился на него, опрокинув на спину.Упал к Федору на грудь лицом к лицу, глаза в глаза, рот в рот – и замер так среди поднявшегося хохота.
«Целуйтесь, целуйтесь!» визжали девчонки.
Олег лежал на Федоре, дыша прямо ему в лицо, и не решался прикоснуться губами.
- Целуй же,- тихонько скомандовал Федор - Чего ты?
И Олег, выпятив губы, поцеловал его в полуоткрытый рот, смачно, со звуком, громко...
- Ого!- поднялась опять волна хохота.
- Покраснел –то, ой-ёй! - Котяра веселясь ткнул локтем под бок поднявшегося Олега.
-На тебя посмотрю, как ты целоваться будешь... – Олег отряхивал колени и старался на однокласников не смотреть.
-Ну вас к чёрту! – он занял свое место и игра закрутилась по новой. Однако когда пришёл черед Коте с одним из мальчиков целоваться, он схитрил и, улыбаясь всем лицом и манерничая, объявил:
- Я Мариночке уступаю,- и подтолкнул соседку в круг.
Мариночка радостно не возражала. Так дальше и продолжали играть, уступая соседкам мальчиков целовать, а соседям – девочек.
Домой вернулись из поездки довольные, веселые, до нитки мокрые от снега, но никто не заболел, и главное все вовремя до дома добрались, в четыре часа подружки уже созванивались, и впечатлениями делились.
Ребята тоже сначала по домам отправились, переодеться да помыться, а после, как темнеть стало опять у Коти собрались. Разговор вокруг поездки крутился, да вокруг девочек, которые, как оказалось, вовсе и непротив были с мальчиками целоваться. Котяра себя героем чувствовал – и ту целовал и эту ухватил... Федор улыбался на его реплики, поддакивал и лукаво щурился, опять переживая в памяти минувший день... Олег тоже возбужден был, всё никак успокоиться не мог- так много впечатлений в один день! Вся эта затея с поездкой ему с самого начала не нравилась, но он дал себя уговорить и как-будто всё без скандала обошлось, даже и весело было...
- Олег, а ты целоваться не умеешь! – Федор улыбнулся другу.
- Да уж!- Олег фыркнул, – практики маловато было....
-Ой, а покраснел опять! - Котяра победно улыбался, вспоминая свою всегдашнюю мучительную красноту.
- Хочешь - научу? – Федор спросил так просто, словно «который час?» спрашивал.
Олег рот открыл, чтобы только выдохнуть, слов ответить не нашлось...
А Федор легко поднялся на ноги , подошёл, взял голову Олега в ладони , притянул к себе и - поцеловал в губы. Беззвучно, но крепко и нежно, прижался губами к Олеговым губам, слегка потянул в себя и задержал так, пока Олег не стал задыхаться, не догадавшись дышать через нос .
- Понял как надо? - Федор отодвинул голову Олега от себя, но рук не убрал, словно собирался повторить урок.
- Да, ага – Олег замер с открытым ртом...
Котяра тоже сидел вытаращив глаза и открыв рот.
- Ну, чего пялитесь? Это меня сегодня Черняховская научила. Эх! Что за баба! А сиськи какие у нее! Я ей в трусики залез, пока вы за дровами ходили. – голос Федора сделался бархатным и он потянулся, закинув руки за голову - Эх, что за красота! Я бы умер у нее на груди...
- Ну ты, Федя, даешь! – Котяра сделал глаза уже совсем круглыми,- И что она тебе сказала ?
- Кхы! А что она должна была сказать? Котяра, ты что с дерева упал? Она ведь баба, ей ведь тоже хочется .
- А когда ты ее будешь ... – Котяра чуть слюной не подавился.
- Так сейчас поужинаю дома и пойду. – Федор хитро прищурился и улыбнулся Олегу, - Ты останешься или тоже пойдешь? Смотри уже темно на улице.
- Да, конечно, я тоже... – засобирался спохватившись Олег
- А меня одного оставляете? Да? Я тоже хочу...- Котяра решительно соскочил с дивана.
- Да успокойся ты! – Федор засмеялся – Никуда я не пойду! Шуток не понимаешь? Мне еще уроки делать надо, и мать сказала, чтоб не задерживался. Пойдем, Олег.
Когда они уже подходили в слабо разбавленной фонарями темноте к дому Федора, Олег неожиданно и без предисловий вдруг спросил:
-А ты уже баб е-еба..? – и замолчал, судорожно сглотнув и скомкав окончание.
- Да. Уже много... – Федор лукаво прищурился.
- Врешь ведь..!
- Вру, конечно! - Федор опять рассмеялся – А ты думал, что я - ухарь-
террорист?
- А сегодня ты правда в трусы к ней залез?
- Правда, но это же руками. Что ты всё спрашиваешь? Хочется, да?
- Н-н-н-да!
- О! Ты что, заикаешься? Я не замечал.
- Я-а-а-а редко! Теперь!- трудно выдохнул Олег.
Федор смутился тем, что он подтрунивал над приятелем, а Олег всё так серьезно принимал и разволновался, до заикания. Хотелось подбодрить , обнять, сказать, что вместе горы свернем, что вместе...
- Ты-ы-т меня п-оцеловал.
-Так ты же не умел, я и показал, ты извини...
- Нет-нет, эт-т-то хорошо было!
- Да ты не волнуйся, Олег, всё нормально, я ведь тебя по-дружески только поцеловал. Это ничего. Это так.
-Нет, нет – Олег как всхлипнул и, навалившись на Федора, неловко обхватил его за плечи – Ты извини... –Федор подхватил его :
- Олег, что ты?Опять на ногах не стоишь?
- Всё нормально, п-п-рости! – Олег резко отвернулся и заспешил к своему двору
- Пока, Олег! - Федор еще с минуту постоял, глядя на удаляющуюся тень друга, вздохнул глубоко и вошёл в подъезд своего дома.
2
Воскресная поездка таки была открыта уже на следующий день. Оживленная болтовня со смехом и шуточками по поводу воскресных забав прекратилась с первым же звонком на урок, потому что войдя в класс, учительница химии окинула строгим взглядом лица учеников и резко проговорила едва открывая рот:
- Черняховская - к директору! Здравствуйте дети, садитесь!
Вслед за Леночкой в директорском кабинете по очереди побывали все пятеро девочек – заводил и участниц, а на перемене учительница отконвоировала к директорскому закутку и четверых мальчиков.
В школьном коридоре на них показывали, растерянно переглядовались и пожимали плечами. Котяра подскочил к группе подконвойных :
- Что? вы куда?
- Тихо. Иди отсюда...
- Постой, Котариниванджидзе , - химиня усмехнулась –Тебя тоже Александра Ивановна пригласила – и она слегка развела руки в стороны, словно приглашая мальчика присоединиться к товарищам, но одновременно и отрезая путь к бегству.
В кабинете, Александра Ивановна, женщина дородная и властная,сидела за своим столом, справа и слева от нее восседали завуч и старшая пионерская вожатая - тоже женщины не мелкие, за ними у окна скромненько стояла их классная руководительница, Ирина Владимировна , кутая плечико директорской гардиной. Мальчиков рассадили пред грозные очи трибунала.
- Так, молодые люди... - Александра Ивановна взяла паузу и тяжелое напряженное предчувствие неменуемой беды легло на плечи пятерых молодчиков. Котяра сразу же вспотел, и лоб его блестел бисером капель. Двое мальчиков, почти случайно попавшие в поездку, старательно не смотрели на своих соседей. Олег кусал нижнюю губу и пытался поймать взгляд старшей пионерской вожатой или уж завуча. Но напрасно – обе смотрели в стол, а Александра Ивановна, безошибочно выбрав жертвой Котяру, безжалостно и пристально рассматривала его длинные черные ресницы, на котрых вот-вот уже должна была появиться слеза раскаяния...
В этот-то напряженнейший момент психологического воспитательного воздействия Фёдор вдруг громко всхлипнул, и, словно переломившись пополам, наклонился вперед и закрыл лицо руками...
«Эх, передавила, кажется!» просебя пожалела ребенка Александра Ивановна, а вслух прогрохотала так, что бахрома переходящего красного замени закачалась:
- Успокоились все! ЕЩЕ никто никого не наказывает! –
От этого «ЕЩЕ» Котя сжался на стуле до лилипутских размеров. Ребята замерев, держались за стулья, как за борта шлюпки с тонущего корабля. Федор начал раскачиваться взад вперед и от пальцев, прижатых к лицу, до пола потянулась прозрачная ниточка слюны, он опять громко всхлипнул и потянул носом...
Олег посмотрел на него и так больно губу прикусил , что сам вздрогнул. Краска стыда за Фёдора залила его лицо:
«Как это Фёдор плачет? Да он рыдает! Как маленький, которого сейчас накажут!» Он вдохнул и поднялся рывком на ноги:
- Мне надо позвонить! Я должен позвонить папе!
- Я уже говорила с Вашей мамой, Олег, - Александра Ивановна сходу перешла на товарищеский тон.
- Я отцу позвоню! - Олег уже не спрашивал. Ноздри его трепетали, краска сошла и бледное яростное лицо выстрелило в директрису черными точками глаз.
-Я отцу ПОЗВОНЮ!!! – прошелестел Олег и на нижней губе его выступила капелька крови.
Александра Ивановна окаменела, потом встрепенулась. Сама схватила телефонную трубку и прижала ее к правой подмышке .
- Да-да, позвонить! Идите дети! Нина Владимировна – проводите! Проводите ребят! Я позвоню. Я сама позвоню! - Александра Ивановна поднялась наконец на ноги, вернувшись к нормальным человеческим размерам (стоя она была ниже среднего роста, однако за столом всегда возвышалась над всеми на пол-головы) и суетливо начала подталкивать из-за стола своих верных помошников по трибуналу.
- Я сама сейчас и позвоню, идите дети, идите!
Все поднялись на ноги. Фёдор, по прежнему зажимал руками рот, но глаза его не плакали, а словно подпрыгивали в безумном смехе, лицо раскраснелось, волосы на голове торчали во все стороны. Он первым вылетел из кабинета, едва не падая на колени, перебежал коридор и, толкнув двери, выпал на крыльцо. Когда Котяра и Олег выбежали из школы, Фёдор уже лежал в сугробе запрокинув назад голову и заливался хохотом! Он хохотал как безумный, безудержно, с подвизгиваниями и перекатыванием с бока на бок , с «Ой, ой, не могу больше!», он не мог остановиться .
Котяра, глядя на него, тоже улыбался, смахивая ладонями со лба захолодевшие на морозе капли пота . Олег же лишь недоуменно вглядывался в лицо друга.
- Что с тобой!? Придурок!! Заткнись наконец! Что ты ржёшь? Можешь сказать. Что случилось?
- Ой, я не могу, я помру сейчас на месте, мама-мамочка родная, ой умираю... и-и-и...!
Котяра стал тянуть Федора из сугроба и тоже смеяться. Они сцепились руками и Федор, подтягиваясь, вновь зашёлся смехом:
- Они как три, ой не могу, как три толстяка, ой мамочки мои родные, и как три поросенка , ой- и-и-и-и !!! три слоника....
Котяра отпустил руки Фёдора, и тот снова упал в сугроб, продолжая хихикать. «Смешинку поймал», - Котяра косо улыбаясь переглянулся с Олегом. Тот тоже улыбался, но совсем не весело.
- Фёдор, ты - дурак!- Олег развернулся и пошёл в школу. Котяра таки дождался, когда Фёдор придет в чувство и помог ему подняться.
История с поездкой была срочно забыта. Александра Ивановна еще раз дозвонилась до Олеговой матери и тысячу раз извинилась за внушение, но «это же в воспитательных целях, и пойдет всем на пользу, и разумеется надо внимание уделять внеклассной работе с подростками - вот в следующие выходные с физруком в лес поедут и учителя разумеется поддержат и примут участие. Да конечно же баловство с поцелуйчиками. Но девочки все воспитанные, ответственные, вот и Черняховской Лены папа предложил сам транспорт выделить, может так и лучше, еще тысячу раз извините...»
3
В жизни каждого из друзей и поездка, и разговор тот нелепый в деректорском кабинете стали поворотом к новой , другой жизни.
Олег обиделся на Федора и неделю ходил мрачный как туча. В классе демонстративно на друга не смотрел, на робкие попытки заговорить не реагировал и к Коте домой тоже не приходил. На кружках для школьников в мединституте старался подальше от Федора отодвинуться и во время препаровки уходил к другому столу.
Дома для него никаких последствий телефонные извиниения директрисы, как и вся воскресная история, не имели. Мама заметила его подавленный вид и раздражение, но, зная сына, не очень обеспокоилась и с расспросами не приступала. Конечно-же неприятно, когда отчитывают, да еще за чужие поступки отвечать приходится – кому понравится? Но оно может и лучше: должен же уже понимать, что не со всеми стоит дружбу водить. В жизни всегда так – каждому свое.
Федор, и так-то вниманием не обиженный, стал не только в своем классе, но и среди всех восмиклассниц признанным героем-любовником. Что и говорить - девочки седьмых и шестых классов, так же как и старшеклассницы, на каждой переменке ловили каждый взгляд молодого красавчика. А он , купаясь в лучах девичего внимания, только прищуривал хитренько один глаз и помалкивал. И видно было, что нравится ему, такие роли именно для него и писаны! На младших он не смотрел. Главное внимание его было обращено на выпускных королев, но и своих одноклассниц он не обижал. Куча-мала, которую устраивали школьники в раздевалке после уроков часто заканчивалась для него горячими объятиями с девочками на куче сорванных с вешалок пальто.
Котяра, верный Федоров товарищ, был срочно и навсегда переименован в Котеньку, и пользовался не меньшим успехом у слабого пола, но один в девичий котел ринуться не решался, с другом оно вернее было. Так и повелось, что Котя Федора после окончания уроков дожидался и уже вместе они за пальто шли, вместе и из «окружения вырывались» и часто потом сразу же к Коте домой и направлялись.
Олег, за всю неделю не промолвив ни одного слова Федору, с понедельника вдруг перестал ходить на занятия. Заболел. Федор забеспокоился. Он хотя и не чувствовал за собой вины, но ясно было, что Олег на него из-за чего-то обиделся.
Котя пытался было ему объяснять, да не смог. По всякому выходила нелепица: Федор рассмеялся, а Олег на это обиделся. Надо было объясниться, но Олег сам лишил его такой возможности. А теперь еще и заболел... Решили сначала позвонить. У Коти дома был и сам телефон и телефонная книга. Нашли нужный номер по фамильному списку, через железнодорожный комутатор попросили выхода на городской и - звонок пошёл. У трубки был Котяря, и как только Олег ответил, то сразу же засыпал его вопросами:
-Ты что, заболел? Простыл, да? Давай мы придем? Ты дома один? Хочешь чего нибудь? У меня еще сигареты остались...
Олег курить не хотел, но, чтобы пришли, согласился, и уже через 10 минут стояли друзья перед Олеговой дверью на 4 этаже большого сталинского дома. Олег открыл им, молча отступил, пропуская перед собой в квартиру, но уже в прихожей и не выдержал:
- Федор, ты дурак!
- Да что я сделал такого?!
- Нихрена ты не понимаешь!
- Не понимаю! Ты хоть скажи, чего ты обиделся? Я что, над тобой что ли смеялся?Да они как три бегемотихи сидели, ты что не видел? Слонихи! Три толстяка перед тортом, сейчас есть нас начнут..! ну и что такого..?
- Ничего! - Олег ушел в кухню, оставив друзей в своей комнате.
Федор переглянулся с Котярой, но тот только руками развёл, мол говорил же - сам не всё понимаю.
Олег заварил чай, поставил чашки на стол и позвал друзей. Уже сидя на кухне за чаем и шутливо отгораживая ладонью розетку с вареньем от Котяры, Олег вдруг совершенно не в тему, ни к кому не обращаясь, сказал:
- Я думал - ты плакал.
- Я тоже так думал! , - Кот словно знал, что Олег об этом заговорит.
- Ой, ну вы даёте! Чего бы я плакал-то?- Федор дурашливо вытаращил на приятелей глаза. – Маленький я, что ли?
- Да так... Котяра - вон обосрался. Я ж видел.
- Да ладно, Олег, чего ты. Сам-то тоже наверное...
- Я убил бы ее, тварь! – Олег так зло ответил, что Котя испугался и покраснел, а Федор замер.
- Тогда я думал, что ты испугался её и стал плакать, - Олег смотрел мимо Федора, - Поэтому я ее так... А ты ржал, придурок!
- Но я же не виноват... – Федор развел руки в стороны, словно открывая себя всего: «Вот, все смотрите. Я точно не виноват!»
- Не виноват,- согласился Олег - Я тоже дурак. Извини.
- Ну слава тебе, Господи! – Котя улыбался во весь рот и cверкал глазами, - Наконец-то! Помирились! А я-то думал, что такое случилось между вами, ничего не понимал! Давай еще чаю, варенье есть еще?
- Есть варенье, - Олег заулыбался на Котину прожорливость и выставил из-под стола почти полную трехлитровую банку с вареньем - Ешь! Только в банку руками не лазить! Сейчас в блюдце наложу!
Напряжение растаяло, все улыбались. Разговор вернулся к школьной теме, про то, как Котя теперь в раздевалке с девочками целуется, почти как «на пещерах», да и Федору «кое-что перепадает», про учителей, про одноклассников, про то, что кто-то же «заложил» их поездку, наверное из зависти, а теперь в выходные с класнухой и физруком все должны будут ехать – не очень то и хотелось! И так без конца, пока входная дверь не хлопнула .
- Мама пришла! -спохватился Олег,- пойдемте ко мне в комнату...
- Чай пьёте? – словно удивилась мама Олега войдя в кухню прямо из прихожей, - А чего печенье не достал? Ну ничего, сидите. Я сейчас. Мешать не буду, - она поставила сумку у холодильника и ушла в комнаты.
Но разговор уже прервался. Котя вспомнил, что ему еще в магазин нужно идти, и Федор тоже засобирался.
- Ты долго еще болеть будешь? Когда в школу придешь? – уже в дверях Котяра вдруг вспомнил причину визита.
- Не знаю, может через неделю... - Олег нерешительно оглянулся назад, в открытые двери зала, но довольно громко произнес:
-Мне нового Вознесенского привезли, приходите, почитаем.
- Э нет, это без меня, - Котяря замахал перед грудью руками, а Федор улыбнулся и закивал головой.
- Завтра после уроков и приходите! - Олег тоже улыбался.
На другой день Федор пришёл один. Олег накормил друга обедом и увёл в свою комнату, на диван, читать «Дубовый лист виолончельный». Читал вслух Олег хорошо, с чувством, немного подражая поэту. Федор легко заражался от Олега поэтическим вдохновением, он чувствовал Олега и то как он воспринимал стихи. Он чувствовал его волнение и волновался сам. А Олег, когда они уже не сидели рядом, а лежали прижавшись друг к другу на узком диване, всё продолжал читать, волнуясь все больше, до дрожи в голосе, до слез ... И Федор тоже был готов расплакаться, и его тоже переполняло чувство вдохновенной радости. Чувство почти счастья... Не хватало только какой-то малости. Вот сейчас что-то должно произойти! Вот сейчас оно будет! Оно! Счастье!
Олег замолчал, повернул голову к другу. Федор лежал приподнявшись на локте и откинувшись на спинку дивана, глаза его сияли. Олег дотронулся пальцами до щеки друга, и, замерев перед Федором лицом к лицу, глаза в глаза, губы в губы, прошептал:
- Научи меня целовать тебя...
4
Школьная жизнь текла своим чередом: домашние задания, вредные и добрые учителя, директриса, каждое утро стоящая у главного входа, полугодовые контрольные, сочинения, торжественные линейки, с нетерпением ожидаемые зимние каникулы с новогодними елками в школе, в Доме железнодорожника, в городском Театре Драмы, в ТЮЗе, в Горисполкоме, а кому-то и в московском Кремлевском дворце... это уже от родителей зависило, кто как расстарается для своего чада. Олегу отец с боем пробил эту кремлевскую елку и еще неделю каникул в Москве, подключив свои крайкомовские связи, да и сам в городе оставаться не собирался – в Москву! всей семьёй! Сына на представление да по экскурсиям, а сам с женой делом занялся – пора уж пора! дальше карьеру двигать, грех в провинции засиживаться, когда есть возможность в центр перебраться, эх бы! Только бы удалось, только бы не сорвалось! И для жены как-будто в Минздраве что-то отыскалось ... Ах, как хорошо всё складывалось тогда!
А Олег в Москве скучал. Без друзей. Без Федора. Елочное шутовство его раздражало. Днем экскурсии для школьников развлекали не долго, вышел уже он из того прекрасного возраста, когда готов был всему новому поражаться и восхищаться. Походы с родителями по магазинам и «в гости» - утомляли. Оставался вечерами чаще в гостинице, читал или телевизор смотрел. Душа томилась. Пару раз пытался дозвониться до Кота, но с разницей во времени не угадал и оба раза на Котину маму попадал, передал привет. А у Федора и телефона дома нет, звони – не звони...
После того дня, когда Олег, зачарованный стихами и близостью мальчишеского тела, близостью его губ, его дыханием, его присутствием, попросил у Федора немного любви для себя – вдвоем они больше не оставались.
Первый страх тогда был, что Федор просто засмеется и оттолкнет его от себя. Но не заcмеялся. Продолжал лежать откинувшись на спинку дивана, на лице его не было испуга или недоумения. Он молчал и смотрел на Олега спокойно и внимательно. Даже слишком внимательно. Губы, его губы, такие желанные и такие близкие тогда, сжались светлым мягким бугорком...
Олег съехал с дивана и стал на колени, продолжая держать открытую ладонь у лица Федора, но уже не касаясь его. А Федор лежал, откинувшись назад, и смотрел Олегу в глаза. Мгновение вытянутое в бесконечность.
«Я же люблю его! Почему он молчит? Что он мне скажет? А если он не захочет... если он ударит?! Что я сделал!? Какой я дурак! Что я наделал?!»
Олег и ждал и боялся ответа. Он пережил за это мгновение всё, от ожидания звенящего счастливого «Я люблю тебя!», до ухнувшего в пустоту сердца и удара в лицо парализующим «Нет!»
- Не надо, Олег. Не надо...
Значит «НЕТ». Закрыв лицо руками он опустил голову на диван перед Федором и замер. «Какой ужас! Какой позор! Что я наделал?!» Олег чувствовал себя полным идиотом. Ведь он почти признался ему в любви. Что же это? Почему? Волшебство момента пропало, как и не было никогда. Будто и не говорил он Федору ничего, а может и не говорил, а может только подумал... А почему же тогда он плачет? А Бог знает почему...
- Олег! Не надо, слышишь меня? Слышишь меня, Олег?
Федор стоял рядом, тоже на коленях и держал Олега за плечи.
- НЕ НАДО! Олег! – он слегка потряс его за плечи, - Ты не плачь... я пойду, хорошо?... Ты не плачь...
Федор ушёл, не сказав больше ни слова. Олег не смог дома оставаться тоже. Его сотрясала внутренняя дрожь и вопрос: «Что я наделал?!» не шёл из головы. Не долго думая, он отправился к Котяре, но тот уехал на свое самбо. Пойти к Федору Олег побоялся, кружил вокруг его дома, пока не стемнело.
Вечером уже вернулся домой, сказал матери, что утром пойдет в школу и закрылся в комнате. Второй страх овладел им: «А если он всем расскажет?» Ночью так и не уснул. Страх открыться? Нет. Страх быть проклятым. Страх стать неприкасаемым, отверженным... Представил, как утром придет в школу и на перемене услышит за спиной что-то про себя, что-то унизительное, гадкое. Как директриса улыбнувшись в лицо, за спиной прошипит «педераст», или еще хуже – позвонит маме и скажет это ей! «Боже мой! Она же обязательно позвонит! Она и отцу позвонит! Боже мой! Что я наделал?! Неужели Федор рассскажет всем? Нет, не может быть. Он не станет. Он же меня сам поцеловал, тогда, первым! А я даже не целовал, только сказал... Я тогда скажу, что это неправда. Что это ложь. Мне поверят больше. А может он не станет говорить? Ведь я его люблю. Он теперь знает, что я его люблю, может и он тоже...полюбит... Но он ничего не ответил. «Не надо!» Что не надо? Ни слова больше не сказал. Ничего не понимаю. Только бы не сказал никому. А если Коту скажет? Боже, какой я дурак, что я наделал...»
Утром в школу Олег шёл на «ватных ногах», заставляя себя делать каждый шаг. Мама после завтрака посоветовала ему еще дома остаться, куда торопиться, бледный какой... Но он не мог остаться. Надо было увидеть Федора. Надо было понять, как быть дальше. Он шёл, а сердце замирало страхом от каждого звука, от каждого движения направленного к нему... Он искал глазами Федора и шел медленно, еще и нарочно притормаживая. Вдруг увидел его с Котом уже перед входом в школу, побежал догнать, ввалился в тамбур, подскользнулся на обледенелой плитке, едва не упал и выкрикнул уже в спину «Привет!»
Федор с Котом обернулись одновременно:
- А-ха, привет! Уже выздоровел! Пойдем быстрее...
Кот что-то рассказывал, Федор кивал головой и посматривал на Олега. Улыбался? Нет не улыбался! И не хмурился. Всё, как обычно. Совершенно обычно. Как всегда! Как-будто и не было вчера разговора...
Котяра пошёл в свой класс и исчез в толпе школьников, махнув рукой на прощание. А Федор подхватил Олега за руку повыше локтя, и повел к кабинету. Так он никогда прежде не брал Олега. «Как-будто держит меня, чтобы не убежал...»- мелькнула страшная мысль. Ноги снова стали ватными. Федор шёл немного склонив к плечу голову и поглядывая на Олега. Он не улыбался, говорил что-то о математике, и вдруг, на мгновение, как-будто споткнувшись, приостановился, развернул Олега к себе, и, не меняя тона, произнес:
- Всё нормально, Олег!
И они пошли дальше, в класс. Как всё просто! От сердца отлегло. «Всё нормально! Он не выдаст! Всё нормально!» Уселся за стол, обернулся назад. Федор кивнул ему с задней парты: «Всё нормально, Олег!»
«Всё хорошо! Всё прекрассно! Всё замечательно! Я его люблю! Всё нормально!» - Олег был готов петь.
На большой перемене столкнулись все трое (Котя тоже подошёл) у дверей столовой, как обычно штурмом взяли прилавок, купили пончики и по стакану молока, и отступили под напором волны младших классов. Прижатые к стене, доедая и допивая на ходу, отшучиваясь и отбрехиваясь от одноклассников, оказались Федор и Олег друг против друга. Тогда и Олег спросил его, мол, а ты-то как?
- Да, нормально всё! Ты мне Вознесенского дашь домой почитать?
- Дам конечно. Завтра принесу.
- Вот спасибо! - и Федор замолчал, глядя Олегу в глаза. Олег и потом часто замечал, что Федор замолкал рядом с ним – вдруг, ни с того, ни с сего.
После того дня хоть и звал Олег друзей к себе, да всё никак не получалось у них собраться всем вместе. Даже и у Кота не собирались. Перед новогодними праздниками вдруг обнаружилось, что везде надо успеть, мало что уроки, так и кружки, и рефераты, и спортивные секции -всё это как лавина обрушилась и похоронило под собой – только успевай вынырнуть, схватить минутку покоя, и опять – в круговерть домашних заданий и уроков. Потому и каникул ждали с нетерпением - не столько повеселиться на праздниках, сколько просто отдохнуть. Отоспаться.
Олег улетел в Москву еще до начала каникул. А в классе у них девочки активистки вновь собрали свой штаб и постановили, что Новый год праздновать следует весело! Вновь закипела организаторская работа, итогом которой стала замечательная вечеринка в ночь с 31 декабря.
Собрались все в квартире девочки из параллельного класса, ее родители были в отъезде и доверяли своей дочери принимать гостей в свое отсутствие. Все жили неподалеку, потому каждый с собой что-то к столу принес, ребята пришли с вином. Без Федора и Коти разумеется тоже не обошлось. Оба приятеля были бы нарасхват. Да только Леночка Черняховская сумела на своем поставить – Федор в тот вечер только ей мог комплименты говорить, и все её соратницы как-будто согласились. Поэтому Котя должен был отсутствие Федора для всей компании компенсировать, и честно сказать – старался на совесть. Еще несколько ребят из приглашенных не сразу в ситуации разобрались, и уже изрядно подпили, когда до дела дошло, но тоже старались от души. Праздник вышел на славу. Утро встретили кто-где, по углам. Хозяка квартиры в родительской спальне с двумя мальчиками уснула, Котя очередной своей визави про приемы карате рассказывал, кто-то уже и домой ушел... А Федор с Леночкой как заперлись часов в десять вечера в ванной комнате, так до утра там и пробыли, благо туалет был отдельный, никто в дверь не барабанил.
Коте Федор потом объяснил:«Мы шубу овчинную на пол бросили, сначала я ей стихи читал, а потом уснули, не заметили, как и утро наступило». Вероятно так всё в действительности и происходило, потому что Леночка и сама одноклассницам про Вознесенского рассказывала, - не понравился ей современник, Есенин понятнее.
5
Олег, проскучав новогодние праздники в Москве, хотел только одного – быстрее домой! Родительские хлопоты о карьере, о почти уже решенном переводе отца в Главк, о подарках для «нужных людей» дома, о еще тысяче мелочей – раздражали и утомляли его. Столько времени было потеряно впустую. Как всегда в одиночестве, наблюдатель за чужой жизнью, он своей пока не имел. Как можно было бы назвать его одинокое существование жизнью, если даже ему самому было оно противно ...
Читал, бродил по музеям, смотрел на парочки влюбленных в художественных залах и завидовал им – они вдвоем, а он - один. Был бы Федор рядом, он рассказывал бы ему истории о картинах и художниках, водил бы он его по Москве, где бывал уже не один раз и знал центр, показывал бы ему московские чудеса, а Федор бы удивлялся и радовался... Но Федор был далеко и Олег мог только мечтать.
Острое чувство отчаяния, черный ужас, оказаться открытым перед всеми, уже улёгся. Федор за последние две недели в школе ни словом не намекнул ему о том, что он теперь знает... Ни Кот, ни другие в школе ничуть не изменили отношения к Олегу, всё было как прежде с ребятами и учителями.
Единственное, что заметил Олег - Федор стал избегать оставаться с ним один на один. Он всегда звал Кота или еще кого третьим. В остальном же - оставался прежним. Он не боялся дотронутся до Олега, взять его руку, приобнять за плечи одной рукой, и положить другую на грудь, как бывало раньше, или повиснув на шее Олега, притворно застонать: «...брось, брось меня комиссар...» Новым было то, что он, иногда глянув в лицо Олега, вдруг опускал глаза и замолкал ненадолго, словно выискивая нужное слово, а не найдя - менял тему разговора.
Он не оттолкнул Олега, это было главным. Но сам Олег стал боязлив. Он не мог себя заставить так же свободно, как и прежде, обнять друга. Для него это была уже не просто игра. Обнимая Федора он теперь обнимал бы его иначе, с иным смыслом, с иной целью. И этот иной смысл мог быть кем-то понят, расшифрован... Дальше мозг Олега отказывался рассуждать. Точка. Нет! Лучше сдохнуть!
Коротенькая статья в БСЭ определяла его желание любить, как «половое извращение». А при чем здесь пол!? Какая чушь! Он хотел целовать, обнимать, он хотел любить, но это было нельзя. Олег томился одиночеством.
И только когда стало подходило к концу его распроклятое московское сидение, он, чувствуя скорое возвращение, ожил. Уже сам он стал инициатором походов в магазины за подарками для родных и друзей, он таскал маму за собой по ГУМу и бегал по этажам становясь в очереди за всякой ерундой. Вечером в день перед отлетом, когда родители отправились куда-то с прощальным визитом, он уже был готов выть от нетерпения, от страстного желания вернуться, увидеть, хотя бы только увидеть, только бы рядом быть, что уж там целовать, просто рядом быть!
В гостинице, в спальне родителей, увидел оставленные на трюмо сигареты, вытянул из пачки одну и закурил. Сидя на подоконнике под открытой форточкой и тонкой струйкой выпуская дым в столичное небо решил окончательно, что сразу же по приезду встретится с Федором. Будь что будет, он не хотел терпеть дальше такой неопределенности. Через три дня начнется школа, опять будет некогда поговорить. Не в классе же. А на то, что Федор к Олегу домой придет, надежды уже не было. Вызвать на улицу и поговорить. Прямо у подъезда. Или на детскую площадку во двор уйти. Но обязательно поговорить. Чтобы он сказал... А что Федор, собственно, может сказать? Опять свое «Не надо!» И что тогда? ... А ничего! Там видно будет. Главное поговорить.
И утвердившись в своем решении, Олег успокоился и впервые за неделю уснул легко и крепко. Родители, вернушись поздно, нашли сына спящим на диване, без постели, но будить не стали. Мама принесла ему одеяло, подоткнула под щеку подушку, улыбнулась на сладкий сон взрослеющего сына и на табачный запах. Совсем еще мальчик, а уже такой большой!
Собираясь ко сну, она рассказала мужу про наблюдение директрисы Александры Ивановны, о якобы интересе Олега к Леночке Черняховской, а может и о взаимном интересе, кто знает?...
- Да? - Отец Олега сосредоточился припоминая, - Я слышал, Валерка Черняховский в Московский округ метит, гляди-ка еще и вместе переедем.
- И Олег один не останется,- подитожила мама, выключая свет у изголовья.
6
На следующий день, протомившись сначала несколько часов в отстойниках Домодедово, а потом, уже сидя в самолете, и все восемь часов полета проклиная Аэрофлот и свои длинные ноги, Олег старался думать только о главном. Встретиться уже сегодня и поговорить. Что он сам говорить будет, Олег еще не знал, главное было, что скажет Федор.
Пока приземлились, пока вышли из самолета, пока багаж подвезли прошло еще часа два. В Аэропорту их ждала служебная машина отца, до дома доехали быстро, шофер помог и с багажом. Дома, даже не переодевшись, только выпив кружку чая, сорвался Олег на улицу. Мама удивилась: «Куда? Чего это вдруг? Спать не хочешь? Прилег бы до обеда. Потом уже что ложиться, придется вечера ждать...» Какой там спать..!
– Я потом! Я скоро приду! - и убежал...
До Федорова дома – рукой подать, добежал за минуту, поднялся на этаж, а перед дверью - сердце ёкнуло: «И что я ему сейчас скажу?...», но уже поздно: кнопку звонка нажал, сам не заметил как, когда сердце затрепетало...
Дверь открыл Федор. Он удивился Олегу, но не дал ему и слова сказать, втянул в квартиру: «Раздевайся, пойдем в комнату, я один...». Помог снять куртку, завел к себе, усадил на диван, сдвинув скомканную постель к стене.
– Ты знаешь уже? У меня отцу рак ставят... Он в больнице, мать у него и сестра тоже поехала... так вот. А я один сейчас.- Федор тяжело вздохнул.
-Не знал. Только прилетел... Я тебя увидеть хотел. Вот и пришёл. Поговорить. Но если ты ... сейчас тебе с отцом надо... то потом поговорим, когда-нибудь...
Федор сел на диван рядом с Олегом и сложив ладони вместе, сжал их коленками:
- Почему «когда-нибудь»? Я думал... Я ведь понимаю всё. Я к тебе тоже так... отношусь. Понимаешь? Люблю... тебя... наверное... Но, я не знаю.
-Ты любишь?- Олег обомлел. Чего он никак не ожидал, боялся и подумать, а вот как оно всё просто! Федор сказал: «люблю тебя»! Сердце закатилось в горло и сумашедше прыгало, горячая волна прилила к шее, к щекам, к ушам. Олег раскраснелся, весь пылал.
-Ты... любишь? – Олег боялся себе поверить.
- Подожди, Олег, подожди. Нет, я не могу сейчас! Я просто не могу сейчас. Пойми меня. Давай потом. Не сейчас... – он на Олега не смотрел, глядя на свои колени и сгорбившись над сложенными руками.
-Федя , ты...- Олег придвинулся...
- Не надо, Олег, нет!
И оба замолчали. Федор – потупив взгляд, а Олег, с распахнутыми как крылья руками, был готов бросится к другу, чтобы ... Он не знал, чего бы он хотел сейчас: обнимать и целовать его в губы, в глаза, в щеки, целовать его руки, прижимать к себе...- это было всё слишком реалистично, грубо, это он себе представить мог, но он чувствовал иное..., может быть только дотронуться, прикоснуться кончиками пальцев, почувствовать что-то в нем... Как до мотылька, чтобы не испугать, чтобы не упорхнул...
- Не говори никому, хорошо... - Федор не поднимал глаз.
- Что ты, Федор? Т-ты ведь знаешь, я тебя ... - Олег начал заикаться, впервые в жизни пытаясь произнести столько раз читанное в книжках и слышанное по телевизору - о своей любви.
Он ликовал! Страхи исчезли, восторг переполнял его, душа рвалась наружу, хотелось кричать от радости. Всё стало так хорошо!
Федор поднял голову и, глядя на Олега, слабо улыбнулся:
- Я тебя тоже, Олег, – он продолжал сидеть в своей нелепой «школьной» позе, положив ладони на колени и слегка сгорбившись спиной. Глаза его словно искали точку на лице Олега, чтобы зацепиться и стать твердо, но не находили. А Олег уже вскочил на ноги, отбежал к окну, вернулся, брякнулся на колени у дивана, рядом с Федором, заглянул ему в лицо снизу вверх, поразился его грустной улыбке и рассмеялся над своей собственной «щенячей радостью». Ему было хорошо! Он был счастлив!
- Олег, ты знаешь? У меня отец умрёт... – Федор говорил очень тихо, словно извинялся за то, что должен говорить сейчас об этом, что должен разрушить чужую радость, - Я не знаю, как мне...
- ...быть, - закончил за него Олег и покраснел, теперь уже от стыда за себя. Ведь Федор сказал уже, что отчиму «...рак ставят», и впервые Олег от друга услышал слово «отец», раньше-то он избегал об отчиме и говорить. А Олег, оглушенный своим чувством, не понял, не услышал.
- Извини меня Федор. Я сразу «не въехал». Он где лежит?
- В Железнодорожной, в онкологии, - Федор снова замер в своей позе.
- Хочешь, я маму попрошу? Она там всех знает. – Олег слегка покривил душой, прекрасно зная возможности своей мамы. Но Федор помотал головой.
- А что она сможет? Врачи и так лечат. Но рак... Ничего не сделаешь.
- Лечить можно по разному! Я поговорю сам. Ты не беспокойся.
Радость Олега, его влюбленность, требовала выхода, активного действия и теперь цель определилась – надо помочь Федору, и он готов для него на все! Он тут же вслух стал рассуждать, кого лучше из хирургов попросить делать операцию, что разумеется надо будет поместить его в отдельную палату, чтобы мать Федора могла при необходимости остаться ночевать рядом с мужем (он знал, что такое возможно - когда его отец с апендицитом попал в больницу, так и было), что надо будет заказать в Москву лекарства, что может быть стоит попробовать договориться о лечении в Москве, в Кремлевской больнице, но это сложно устроить, проще будет в больницу Министерства ЖД, что и о реабилитационном лечении в послеоперационный период лучше сразу подумать – разумеется в Сочи или Минеральные Воды, куда же еще! и питание нужно соответствующее, а в хорошем санатории об этом разумеется позаботятся, не по Гастрономам же телятину искать...
Федор не перебивал, ждал, пока Олег сам остановится. И когда тот наконец замолчал, рассказал коротко: «Он давно уже кашлял. После Нового года пошёл к врачу, температура поднялась, сделали рентген, резать уже поздно, пложили так - для проформы, на обследование. Скоро выпишут. Матери сказали, что умирать будет дома. Он уже тоже знает. Вот и всё. Какие врачи, какая Кремлевская больница – что ты, Олег! Не выдумывай. Пошли к Коту. Посидим, покурим...
Олег согласился , застеснявшись своих фантазий и понимая, что болтал глупости, чувствовал себя неловко. Они быстро собрались и вышли из дома. На улице пронизывающий морозный ветер обжигал лицо, и холодил грудь под тонким московским шарфиком. Вокруг вокзальной площади лежали высокие полуторометровые серые кучи несвежего снега, трамвай отзвонив на стрелке, выехал на кольцо конечной остановки, где и народу-то не было никого... Высокая елка, безжалостно и одиноко воткнутая в асфальт посреди площади, стояла опутанная черными проводами с обычными , как в подъездах, электрическими лампочками, и мотала на ветру мохнатыми лапами . Было непревычно безлюдно, неуютно и холодно на душе.
Когда пришли к Коту, тот первым делом спросил Федора: «Ну как?»,- и было видно, что он в курсе событий и ответа не требуется Он просто обнял Федора за плечи и повел к себе в комнату, оставив Олега раздеваться в прихожей. Из кухни выглянула котина мама
-Здравствуй, Олег. Пришёл Федя? - и пошла вслед за ними.
«Вот я идиот!», подумал Олег про себя. Он смотрел как Кот и его мама просто жалеют Федора, словно это он сам болен и нуждается в сострадании, и понимал, что этой-то малости он своему другу и не отмерил, что не его фантастические планы были нужны Федору, когда он об отчиме рассказывал, а немного жалости... «Какой же я идиот!»- Олег расстроился окончательно. От первой радости того, что его чувство к Федору, его любвь к нему признана и названа вслух, не осталось и следа. Усталость брала свое, надо было идти домой спать, но он все не знал как встать, продолжал сидеть. Его разморило в тепле и уже одолевала дремота, он чувствовал себя лишним.
Когда он наконец-таки собрался уходить и встал, Котя вдруг вспомнил о нем и стал настойчиво звать записаться в басейн, расположенный совсем рядом с домом Олега, и принадлежавший Институту инженеров Железнодорожного транспорта, Железке попросту говоря. Олег плавал не очень хорошо и не увлекали его спортивные тренировки, но Кот так просил, да и Федор, когда Олег посмотрел на него, вдруг печально закивал головой, мол да-да, надо записаться, что он пообещал. Собственно ему было понятно, почему Кот заговорил о басейне – он боялся один ходить куда бы то нибыло, и тянул с собой друзей всюду. Исключение он делал лишь для секции самбо, куда попал еще в начальной школе, и где уже давно был своим.
Дома Олег засыпал со смешанными чувствами: грусть и жалость к Федору из-за болезни его отчима, оглушенность неизбежностью его смерти и, где-то далеко-далеко, в тайных лабиринтах его души оставалось светиться радостное счастье – ах, любовь! Он тоже любит меня! Я люблю!
7
Каникулы закончились, школьные будни вновь серой лавиной затопили собой время. Третья четверть, длинная, унылая, ответственная, решающая, безрадостная... В отношениях друзей мало что изменилось.
Федор, после того, как его отчима в феврале выписали домой, ходил хмурый. В классе все знали его обстоятельства и откровенно жалели. Олега такая открытость немного смущала, он не мог представить себя на месте друга, и чтобы его вот так жалели - просто не позволил бы. Он бы гордо молчал о своем горе, а там думайте, что хотите. Он и с Федором теперь не знал, как себя вести: постоянно сочувствовать невозможно, хотелось бы снова вернуть Федора к разговору о своих чувствах, но Федор этого избегал, и Олег уже опять страшился сказать вслух «Люблю!». Глупая неопределнность раздражала его. Он не мучился больше ожиданиями, как сразу после нового года, все ж таки сказал ему Федор тогда о своем чувстве. Но просто сказал. Ничего дальше не последовало. Вообще ничего - ни единого прикосновения, ни единого слова, ни единой искры между ними с тех пор. Какая-то нелепость. Чувства его словно затаились. Некая уверенность в душе сохранилась – «да, я люблю», но тут же вырастал вопрос - «И что дальше?». Олег уже думал о своем чувстве к Федору не как о чем-то страстно желанном и преступном, а скорее как о чем-то бессмысленном. Они встречались каждый день в школе, иногда еще и в мединституте, просиживали вечера за картами у Котяры, они говорили между собой обо всем, но ни о чем важном...
Олег пошёл с Котом в басейн. Ему это не очень нравилось и отвлекало. К успехам спортивным он не стремился, а составлять компанию Коту, даже из жалости, не хотелось. Котя, со своими самбистскими навыками, начинал сходу рубить воду руками и дубасить ногами, вызывая усмешки даже у новичков, а Олегу претило выставить себя на посмешище. Он терпел, но и сам знал, что не надолго его терпения хватит. В конце-концов он посоветовал Коту зазвать с собой Федора. А Федор и хотел бы пойти, но не мог себе позволить развлекаться, когда в семье горе. Дома он тоже не любил оставаться, но так открыто, когда уже все знают, о том что отчим его умирает, пойти в басейн с друзьями он стеснялся. Он словно бы соблюдал траур. Однажды за картами, у Кота дома, Олег заговорил об этом и, неожиданно для себя самого, очень логично обосновал нелепость такого поведения Федора при еще живом человеке, и при том, что тренировки никогда не относились к развлечениям. Кот усердно поддакивал, подключилась его мама и, всем миром, уговорили...
На следующий день в басейн отправились втроем. Олег шел с надеждой, что в последний раз. В душевой, когда он глянул на Федора и увидел его впервые голым, то поразился насколько не соответствуют его прежние представления о нем реальности. В обычной одежде Федор оставался мальчиком, подростком, невысоким, даже щуплым, на первый взгляд. Но без одежды перед ним стоял взрослый уже, сформировавшийся мужчина, с пропорционально развитым, красивым и неожиданно крупным телом. Тонкая, полупрозрачная, нежная кожа облегала четкий рельеф груди и живота, срисованный с античных статуй. Ноги и руки его бугрились мышцами, пах обрамлял венчик белесых волос. А когда Олег опустил свой взгляд к низу его живота – то поразился еще больше. Федор был уже действительно вполне взрослым мужчиной, в отличие от них, еще зеленых подростков с вялыми, неразвитыми членами. Заметив его взгляд, Федор усмехнулся, самодовольно и красуясь изогнулся, втянул и так-то подтянутый живот, поиграл мышцами груди, пропел наигранно: «Ах, Апполон, Апполон!» и развернулся к Олегу спиной, войдя под струи душа.
Олег, как завороженный, не мог отвести взгляда от друга. Он видел его по новому. Уже не мальчик с нежным девичьим личиком, и даже не просто мужчина... Олег видел в нем, чувствовал, животную силу, и если бы он захотел его с кем-то сравнить, то выбрал бы породистого жеребца, как воплощение самца...
Потом в басейне, он все пытался и через рябь воды смотреть на тело Федора. Федор видел это и не скрывал, что ему приятно внимание. Плавал он тоже красиво, совершенно свободно, легко. То скользил по воде без видимых усилий, то, вдруг ринувшись вперед, гнал перед собой волну, и сам, как волна, долетал до стенки, ловко крутанувшись, ударял по ней стопами, выбросив веер брызг, и снова несся по дорожке, сливаясь с волной...
Олег откровенно любовался Федором. И не только он один. Многие в басейне наблюдали за новеньким, и девочки, и мальчики тоже...
Ночью Олег видел Федора во сне, голого, в басейне, он плавал с ним, касался его рук, они плыли вместе под водой, Олег стал задыхаться, Федор тянул его из воды, выталкивал вверх, и - Олег проснулся в состоянии полного необъяснимого блаженства, в мокрых пижамных штанах и с сохранившимся незнакомым чувством чужого прикосновения ...
В басейн Олег ходить не перестал. Полюции, после того, первого раза, стали случаться с ним всё чаще, и сны мешались разные, но чувство, что Федор был там рядом, что ЭТО от него исходит, было всегда. И часто, даже днем, Олег не мог отделаться от желания увидеть Федора голым, или хотя бы представить его голым перед собой. Возбуждение его в такие моменты было очень заметным и он старался не вставать из-за парты в классе, ну или хотя бы пиджак застегивать. Он помнил всегда коротенькую заметку о мужской любви в БСЭ и должен был теперь согласиться, что к полу его чувство имеет прямое отношение.
Все по новому увидел вдруг Олег в своих с Федором отношениях. Он с первого дня знакомства хотел быть рядом с ним, хотел чего-то общего, совместного, нежного и откровенно-интимного, но тогда он и представить не мог, что значит такая близость в сексуальном смысле...
Нет, он знал что сначит секс, как это происходит, грубо говоря – как это делается между мужчинами и женщинами. Это много раз обсуждалось в деталях, рассматривалось на фото и отсутствие личного опыта, в его понимании, не имело большого значения. Знания уже были и он мог себя представить в роли мужчины. Разумеется с женщиной. Какой она будет, Олег мало задумывался – просто одна женщина, в которую он, возбудившись, войдёт и будет двигаться вперед и назад, до тех пор пока сперма не извергнется в нее... И конечно он влюбится сначала и она будет его любить, и в постель они пойдут по общему желанию изведать нечто новое, доселе запретное и приятное. А когда он влюбится, он почувствует сам, тогда и будет все остальное, и секс тоже. Всё это еще произойдет. Он еще просто не опытен.
А Федор? Он, ведь наверняка, уже имел секс с девочками. Он с Черняховской провел вдвоем целую ночь, об этом весь класс шушукается. И Леночка не отрицает, что была вместе с Федором. Про остальное оба помалкивают, но ведь все и так ясно... Хотя не всё: как далеко они зашли, это действительно любопытно... Наверное он её целовал, гладил, трогал везде, снимал с неё одежду, мял грудь (или целовал?), снимал с неё трусы...
У них, у женщин, всякие выделения бывают из половой щели, надо быть всегда осторожным. Олег припомнил картинку анатомического атласа с внутренним устройством женских прелестей. Ну да... Снаружи это выглядит гораздо приличнее, особенно если только спереди смотреть, и он тут же вспомнил другую анатомическую схему: снизу вверх, с развёрстыми большими половыми губами и вытянутыми наружу малыми. Н-да...
И тут Федор должно быть возбудился, расстегнул штаны и своим членом вонзился в гостеприимно распахнутую промежность. Представленная сцена была скорее неприятна, но Олег уже не мог избавиться от картинки: Федор в школьном пиджаке и с голой задницей раскачивается на Леночке Черняховской, путаясь ногами в спущенных штанах. Интересно, а видела ли она его голым? Совсем голым? Как в душе? Где-то в иностранном фильме Олег видел эпизод постельной сцены, где женщина была одета, а мужчина стоял абсолютно голым перед ней. Олег бы так не смог, он стеснялся своей наготы даже просто представив такое. Но Федор... а вдруг он сам разделся? Если она видела его таким, то тогда она конечно влюбилась в него...
Разве можно такого не полюбить? Все бабы влюбились бы в него, если бы увидели. И тогда она его тоже, наверное, целовала в губы и гладила по груди, по спине, по ягодицам... О да, конечно, она могла его гладить по заднице, когда он качался на ней как на качелях, она могла держать его двумя руками и уж не только за спину... Он сам представил себя на её месте, чтобы понять, как далеко открывались бы тогда возможности гладить и ласкать Федора.
Да, не только спину и попу, можно было достать и бёдра, и может быть еще дальше. Быть грудью о грудь, вместе вдыхать и выдыхать воздух, чувствовать его соски на себе, обнимать спину и шею, целовать лицо, губы, уши, трогать носом его волосы на виске, кусать его подбородок, и гладить ладонями сверху вниз, через всю спину, по округлой молочной попочке, по ногам до самых пяток, и спереди - от груди вниз, к ногам, вести руками через живот, в пах, пальцами невзначай по мошонке, и строчкой дальше вниз, к коленям, к стопам...
Ах как бы он мог тогда ласкать его... Как бы он тогда целовал его губы, как бы втягивал их в свой рот и держал бы там долго, не дыша... Олег представлял себя вместе с Федором, видел его голым в своих объятиях, он хотел чувствовать его, но... чувствовал уже собственное возбуждение, искавшее выход из сатинового плена трусов. Не умея совладать с собой, и не зная еще собственного тела, он мучился желанием до дрожи в пальцах, до полного изнеможения. Он хотел тогда быстрее уснуть, чтобы во сне «разрешиться от бремени» желаний, но это было совсем не просто - просто уснуть.
Олег осунулся, ходил бледный и взъерошенный. В классе он был подчеркнуто внимателен и вежлив с Леночкой Черняховской, остальных одноклассников, кроме разумеется Федора, казалось не замечал. По литературе проходили поэзию Есенина, девочки млели от избытка чувств, Федор, вдруг напрочь забыв Вознесенского, целыми днями не то пел, не то декламировал тихонько «Шагане, ты моя Шагане...», а Черняховская смотрела на него, как княжна Мери на Печёрина.
Олегу были неприятны её взгляды на Федора, он видел в них зов, она хотела быть опять с Федором... Восьмое марта обошлось без дружеской вечеринки одноклассников. Олег был рад, что не нашлось в тот раз ни у кого свободной квартиры, иначе опять Федор был бы с ней. Теперь уже и апрель шел к концу, скоро майские праздники, а там - месяц только и экзамены...
У Федора дома по-прежнему все было плохо: отчим его умирал медленно, мучительно, кашляя по ночам до рвоты, страдая от боли каждым вдохом... Он получал уже наркотики, но они помогали только по-началу, а врачи дозировку увеличивать не хотели.
Мать Федора ухаживала за мужем, страдала вместе с ним, оставила работу, была сама уже похожа на тяжело больную. По ночам она не спала, так как муж не мог уснуть, а днем, когда он временами коротко засыпал, стремилась успеть хоть немного по дому.
Дети были предоставлены сами себе. Дочь, младшая сестра Федора, помогала матери сколько было сил. Да много ли от ребенка помощи... Федор помогал - не говоря ни слова, делал все что мать попросит, но после того, сразу же , убегал прочь из дома и возвращался поздно.
Мужу оформили пенсию по инвалидности, деньги уж совсем небольшие, и надо бы было ей снова на работу идти, да сил уже не оставалось. Едва сводили концы с концами. По той же инвалидности поставили телефон в квартиру, скорую вызывать.
Олег сначала обрадовался возможности созваниваться, но потом не звонил – боялся услышать пронизанный страданием голос матери Федора. Если Федор не был занят в школе после уроков, или в мединституте, куда оба продолжали ходить на факультативные занятия, то оставались еще басейн и боксерская секция, да и у Котяры хоть раз в неделю, а собирались.
В разговорах Федор домашних дел не касался и вопросы об этом не любил. На Олега он поглядывал иногда словно спросить хотел: «дальше-то что? что ж ты молчишь?». Но стоило только Олегу увидеть этот спрашивающий взгляд, как он сам уже, тушевался, иногда и краснел, не зная как сказать о своих фантазиях, где его друг теперь был голым, и раскачивался в его объятиях, на нем, как на Леночке Черняховской...
Олег боялся об этом заговорить, поняв, что близость это не только ласки и поцелуи, что есть еще кое-что, и это желание много сильнее других... И если во сне всплеск извержения наступал без всяких реальных телодвижений, то в жизни надо было куда-то воткнуться. Ясно куда, что за дырочка для этого могла сгодится... Представить такое для себя он мог, и с подробностями, но отдать себя для того же, оказаться в чьей-то власти - было страшновато.
И теперь получалось, что не Федор, а сам Олег разговора избегал, хотя понимали оба, что недосказанность, чувство какой-то незавершенности мешало им в их отношениях, не давало им стать до конца рядом. Надо было бы поговорить, поставить точки над i ... Но чтобы говорить друг-другу про это самое свое тайное, стыдное, сокровенное, нужно было новый порог доверия переступить, и не так это легко было.
8
Первомайская демонстрация, став, преддверием домашнего застолья, радовала только своим окончанием. Толпы городского народа скопившись на улицах, прилежащих к центральной, потихоньку выползали на нее и текли очень неспешно к площади Ленина, где пройдя по квадратному периметру мимо крайкома и трибуны, лились дальше на Речной Бульвар, в сторону Вокзала, потому как в дни праздничных демонстраций городской транспорт ходил только туда, весь центр города был перекрыт милицейскими кордонами, и горожане к своему праздничному столу могли попасть только пройдя весь, зарание спланированный городскими партийными властями, маршрут.
Жителям привокзального района в этом отношении здорово повезло. Федор пока стояли и перетаптывались в школьной колонне, рассказывал Котяре и Олегу как надолго растягивалось для него демонстрация раньше, когда жил он швейной фабрике - пока до автобусов доберешься, да потом вокруг города ехать, до дому порой к четырем часам только добирались. А тут смотри-ка, только час дня, а они уже к дому подходят...
Конечно же никакого праздничного стола у Федора не планировалось. Решили собраться у Кота. Как только сдали в школьном дворе трудовику транспоранты, флаги и портреты членов Политбюро, разбежались по домам - отметиться и снова убежать.
У Коти дома были уже гости, как всегда много – не протолкнуться, все говорили и смеялись, пили грузинское вино, и к вечеру взрослые начинали танцевать. В такие дни диван Кота заваливали верхней одеждой гостей, но мальчикам это не мешало.
Мама поставила им тарелки, уже полные, на письменный стол, вокруг которого они обычно сидели за картами, только сидеть было уже не на чем - стулья и табуретки перекочевали к гостям постарше. Уселись на полу, на ковре. Кот, конспиративно подмигивая обоими глазами, вытащил из-под дивана и показал бутылку настоящего вина. Стаканы были в столе.
Но свободно расположиться и попробовать хорошее вино у ребят никак не получалось. Взрослые часто заглядывали в комнату, то за своими вещами, то просто спросить о чем нибудь... Федор предложил было поставить бутылку за штору и по одному подходить к окну, но и эта идея не прошла – окно выходило на балкон, где постоянно кто-нибудь да курил.
- И не покурим даже сегодня..., - притворно огорчился Олег, - чего ж ты Кот, не предусмотрел?
- Да что я? Смотри сколько народу собралось... А пойдем на овраги! Там и покурим и выпьем, уж точно никто не помешает...
Погода стояла солнечная, на улице было тепло, да и идти - от силы четверть часа, все были «За»! Скоренько перекусили, замотали в штаны бутылку и стаканы, уложили всё в спортивную сумку и отправилсь в путь. Мама Кота только крикнуть и успела, чтоб к чаю не опаздывали, еще торт будет.
Оврагами у них называлось заброшенное место, со всех сторон поджатое частными дворами, которое летом использовалось жителями для выпаса коз и свиней. По слухам было это старое городское кладбище, где давно, уже поди с самой революции, никого не хоронили, но ничего и не строили. Вся поверхность, как морщинами была изрезана неглубокими, до метра, овражками, на дне которых всегда стояла черная вонючая вода. Ни оградок, ни могил давно там не было, росли невысокие ивы да кустарник, среди которого мальчишки играли в казаков-разбойников и другие красноармейско-бандитские игры, потому что место как раз к этому и располагало.
Они быстро нашли в кустах небольшую полянку загороженную с трех сторон от чужих взглядов и открытую одним краем в неглубокий овраг, на другой стороне которого стояло сухое корявое дерево. Устроились на земле. Наломали сухих стеблей полыни и насобирали мелких палочек, развели костерок, достали наконец и вино. Но открыть бутылку нечем было – штопор Котя не мог из кухни унести. Стали вдавливать пробку внутрь бутылки, вспомнили анекдот, про «Вася штопор проглотил - открываем вилкой», развеселились, что и вилки-то нет, приходится пальцами давить... У Кота пальцы крепкие были, но короткие, он пробку с месте стронул, а Олег своими тонкими пальчиками ее уже во внутрь загнал. Разлили по чуть-чуть, на пробу, отхлебнули – и полилось: «Ах, Ракацетели! Ах, настоящее грузинское вино! Настоящий вкус! Какой букет! Сказка, а не вино! А я вот на Украине пробовал... А я в Ялте...А знаете как его делают?...»
- Чё, пацаны, бухаете? С праздничком... значиться... – двое мужиков, потертого вида, не бритых, в драных серых телогрейках, из дыр торчала клочьями вата, стояли над ними и щурились на заходящее солнце. Откуда они пришли - никто не заметил. Все трое опешили от неожиданности. Замолчали.
- Да не боись! Не помешаем, мы вот тоже бухнуть тут собрались, - один вынул из-под полы 0,7 вермута, - Гля, а место-то наше уже занято.
Другой улыбался и помалкивал. Он был сильно моложе первого, и отдавал старшему право говорить и всем распоряжаться.
- Ничего, если мы к вашему огоньку? - Старший сел на корточки перед затухающим костерком, шаркнул пятерней по земле, сгреб несколько веточек, бросил в огонь, костерок задымил...
- Курите, пацаны? - он достал из-за пазухи вскрытую пачку Севера, щелчком выбил сразу четыре папиросы до половины наружу, протянул к ребятам:
- Угощайтесь, - Кот первый потянулся к чужому куреву, потом и все по одной взяли. Незнакомец подкурил от веточки, но в костер ее обратно не бросил, передал Федору, тот, подкурив, отдал дальше Олегу, Олег – Коту, Кот хотел уж в огонь бросить, да второй незнакомец обошёл кружок и взял веточку с угольком из рук Кота, подкурил сигарету, ухмыльнулся:
- Кто покурит Северок, тот получит триперок.
- Вот и кури свою Шипку. А мы настоящие покурим, бикинские,- старший незнакомец говорил в растяжку, тянул слова, словно раскачивался.
- Ты открывай давай,- распорядился он молодому,- мы чо, сюда покурить пришли, что ли?
Парень взял бутылку вермута, зубом потянул пластиковую пробку и сковырнул ее. Потом вынул из кармана граненый стакан, какие обычно в автоматах газ.воды стояли и налил до края. Старшой крякнул:
- Ишь ты, интеллигент, со стаканом ходит, видали пацаны...
Он взял стакан, подержал его немного перед носом, «Ну, давайте...», и большими глотками выпил вино. Сглотнув, вытряхнул последние капли из стакана на землю и отдал его молодому.
- Праздник сегодня, пацаны, грех не выпить, пейте, я угощаю...
Молодой налил второй стакан, опять до края и подал его Федору.
- Да мы своё, спасибо, у нас есть... – Федор показал на начатую бутылку Ракацетели, но налитый стакан качался в руке молодого перед его лицом.
- Я угощаю, пацаны. Ты что, не понял? Ты обидеть меня хочешь, или что?- старшой откинулся назад, оперся на локоть и сощурился на Федора.
- Да нет, все хорошо, - Федор взял стакан,- спасибо, если угощаешь, - он отхлебнул и протянул стакан обратно молодому, но тот заулыбался и стакан не брал.
- Ты пей, пей... Не ссы, еще есть...- старшой постучал по ляжке, где под штанами выпирала цилиндрическая емкость.
Федор зажмурился и допил вино.
- Ты заешь чего-нибудь, - разрешил старшой
- Да ладно уж, - Федор слизнул каплю с верхней губы, - после первой-то...
- Ну, молоток, пацан, - старшой заулыбался, - а вы чего там бухали, дашь попробовать?
- Да, конечно. Вот попробуйте! Это настоящее! - Котяра вскинулся предлагать, но молодой инициативу перехватил, взял у него бутылку Ракацетели, налил и подал стакан своему старшому. То взял и опять откинулся на локоть, потягивая вино. Молодой налил вермут Олегу. Тот поморщился, но взял. Попробовал – сладко, пить можно, и выпил всё. Коту досталось только пол-стакана, но он уж так его растянул, минут на пять, не меньше. Докурили. Вроде и говорить уж было не о чем. Над компанией повисла тишина.
- Гы! Бля, мент повесился! ,- сострил молодой, - Ну чего, попробую вашу...- он взболтнул бутылку Ракацители и прямо из горлышка влил его себе в глотку – Фу, я думал, что покрепче, а это кислятина...- он скривил рот.
- Ты пацанов не обижай! – встрял старшой,- Они нормальные мужики, правильные, а ты ... – он не стал уточнять, кто есть молодой, а вынул из кармана поллитру водки.
-На вот, начисли грамотно ... Пойду отолью, а то от вашей ссаться охота...
Поднялся и Федор: «Тоже отлить надо», пошёл по-началу за старшим, потом хотел отвернуть куда-нибудь в сторону, но заметил, что незнакомец машет рукой, подзывая его, и подошел ближе...
- Ты - пацан правильный, молоток, нук, отойдем-ка, я что покажу...
Молодой налил в три стакана водку - по половинке, не больше, вручил Олегу и Коту, и, не ожидая никого, выпил. Олег стакан молча отставил. Котяра тоже пить не стал - домой же идти. Но молодой их уговаривать и не думал. Захмелев, он полез снова за сигаретами. Олег тоже закурил, но свои, с фильтром.
Молодого потянуло на разговоры, он хотел рассказать что-то, наверное о себе, но говорил на таком матюгально-тарабарском языке, что ни Олег, ни Кот ничего понять не могли. Иногда монолог прерывался каким-нибудь вопросом из серии «А ты чё?», на который собственно отвечать не требовалось, было достаточно мотать головой, и не важно – соглашаясь или не соглашаясь со сказанным. Молодой между делом сгреб Олегов стакан и выпил содержимое, как воду, между двумя затяжками. Минут через пять он потянулся уже за стаканом Кота, но Котя вдруг передумал отказываться от дармовой водки (когда еще так придется, на шару), взял стакан в руки и отхлебнул. Первая проба ему не показалась хорошей. Он сдержал рвотные позывы, но стакан далеко от себя отставлять не стал.
Молодой на его водочные манипуляции смотрел равнодушно, он продолжил свой монолог, широко размахивая руками, доказывал ребятам что-то очень важное и явно ждал от них поддержки. Олег захмелел от выпитого вина, ему стало внутри тепло, чужая болтовня не раздражала, но хотелось тоже поговорить, рассказать про себя. Не этому туповатому молодому в дранье, и не Коту, тот тоже не поймет. Хотелось поговорить с Федором, ему рассказать, открыться наконец. Но Федор как ушёл, так и нет его, уже сколько времени... А сколько уже нет Федора? Олег шевельнулся подняться на ноги...
- Куда? – молодой замер с вытянутой к горизонту рукой, - Сиди тут!
- Поссать... – Олег на ноги так и не встал, поднялся только на колени, и так на карачках двинулся в ту сторону, куда ушел Федор. Молодой рассмеялся на слабость Олега, но сам особенно не напрягался вставать, по прежнему разводя широко руками, он втолковывал уже одному Коту о чем-то своем важном.
Голова еще соображала, а ноги уже не слушались. Где-то он уже такое слышал. Олег отполз подальше и снова попытался встать на ноги: «Как писать-то на коленях, себя всего оболью». Получилось не сразу и на ногах он стоял не твердо. Качаясь, он добрел до какого-то невысокого дерева, справа и слева от которого поднимались непролазные кусты, прислонился к нему спиной, встав лицом к тропинке по которой пришёл и, наконец-то, смог пописать. Тут он задумался, припоминая что-то важное, что нужно еще сделать, но вспомнить не мог. Какой-то нелепый, мычащий, надрывный звук, ритмично повторялся и мешал ему сосредоточиться, отвлекал от мысли. Он стоял, прислонившись спиной к невысокому стволу и прислушивался.
- Ы-ы-х, и-ы-х, м-ы-ы-х, м-и-ы-х,- он слышал явственно где-то рядом. И вдруг он почувствовал спиной, что дерево, на которое он облокотился, отзывается легким тупым ударом на каждый такой «ы-ы-х». «Бред какой!, подумал Олег, - «напился пьяный и мне теперь мерещится». Он отшатнулся от ствола, но звуки не прекратились. Удерживая равновесие, он прошел еще пару метров вперед по тропинке и заглянул за кусты.
Здесь за кустами, с другой стороны от дерева, у которого он только-что писал, стоял старшой в своей драной телогрейке со спущенными штанами, накрывая что-то перед собой руками и толкая своим задом вперед, к дереву... Он долбил кого-то головой о ствол... Олег понял, что происходит, только когда вломился в кусты и старшой обернулся, открыв взгляду, что держит левой рукой Федора за свитер, наклонив его от себя и уперев головой в дерево, в правой руке у него был нож... Брюки Федора валялись на земле. Федор всхлипывал и ухал, каждым толчком ударяясь о дерево головой. Олег заорал и кинулся к ним, но старшой, продолжая толкать задом, поднял правый кулак с ножом и поставил его вертикально, на спину Федора, надавив так, что Федор прогнулся под острием и выдохнул долгое высокое «А-а-а-а..!». Олег замер.
- Убью, бля! – старшой убрал со спины нож, заведя руку куда-то вниз, к его животу, и продолжая толкать все быстрее, быстрее...
Федор сложил руки на стволе перед головой, глянул назад и увидел Олега: – Не... смотри... Олег!... Я... прошу... не... смотри! Не... смо...три!
Олег окаменел, он стоял так близко, что мог дотянуться руками до обоих, как он мог не видеть... Ему стало нехорошо, голова закружилась, он повел руками вокруг и осел на колени. Он не мог уже открыть глаза, когда чужие твердые пальцы схватили его за волосы и запрокинули голову назад. Другая рука обхватив снизу челюсть, больно вдавила вместе со щеками пальцы в рот. Олег захлебнулся рвотой, и, пытаясь вырваться из цепких рук, повалился вниз, к земле, закашлялся, выплевывая блевотину изо рта.
9
Он плохо помнил, что было потом... Как рассказывал Кот, сначала на поляну вышел старшой и сказал что-то второму на своем блатном языке. Тот сразу поднялся и они ушли, даже оставив почти пол-бутылки водки. Потом вышел Федор и позвал его помочь Олегу.
Олег лежал в кустах, весь облеванный, и только мычал. Они вдвоем подняли его под руки и вывели на полянку, к костру. Пока ходили за Олегом, мужики вероятно вернулись, забрали водку и сумку со штанами Кота. Сумку было жалко, модная, через плечо, на тренировки ходить. Олег стонал и просил пить. Федор был тоже весь в грязи. Воды чистой в оврагах отродясь не было и Федор пошёл с пустой бутылкой, просить воду по дворам. Кот остался рядом с Олегом и держал ему голову, чтобы тот не захлебнулся, если опять блевать будет. Но Олег больше не блевал, а только просил пить и говорил, что старшой их обоих... короче, оттрахал. Олег стал плакать и ругаться на старого мужика и на Кота, который здесь сидел с другим, когда их там насиловали. Но Кот был не виноват, он ведь не знал, они даже не позвали его на помощь, а теперь получается, что он один виноват.
Потом вернулся Федор с ведром воды. Они умыли Олега, дали ему попить. Сами попили. Кот спрашивал у Федора, что случилось, но тот не говорил вообще ничего, только головой мотал. Олег уснул на земле. Уже вечерело, надо было домой возвращаться. Федор сказал, что Олега одного не оставит, будет с ним, если понадобится, то и до утра, а Коту лучше домой пойти и принести чего-нибудь поесть и одеть на Олега, а то у него вся куртка заблевана, как домой идти.
Кот побежал домой, и как не торопился, всё равно обратно возвращался уже в сумерках. Что там было у них со старым мужиком он не знал, но встретиться с ним еще раз Коту не хотелось бы. Поэтому, когда на улице увидел он трех ребят из их школы, хоть и не дружили особенно никогда, попросил их Кот помочь Олега из оврагов вынести. Ребята помочь согласились, и на поляну они уже всей гурьбой вывалились.
Олег уже проснулся, был хмурый и злой, поднялся тут же уходить. Из-за кустов Федор вышел, прихрамывая, за бок рукой держался. Кот только спросил, не ранен ли? Тот головой замотал. Ребята переглянулись – явная неправда: Федор с каждым шагом морщился, только что не плакал. Да только кто его поранить мог? Может упал? Спросили – в ответ тишина, странно. Пошли по домам. Куртка, что Кот принёс не пригодилась - уже стемнело. Какая разница, в чем идти в темноте. И кушать тоже не стали, хотя он только несколько кусков хлеба со стола и схватил. Зря только домой гонял. Когда вышли на освещенную улицу, Олег свою куртку снял, вывернул наизнанку и в руках понес. Федор пошёл его до дома проводить. Когда с Котом и ребятами попрощались, Федор вдруг к Коту подхромал, отвернул его от всех и пошептал что-то на ухо. Кот закивал в ответ.
-Чего сказал? – спросил кто-то из ребят
- Да, чтоб не болтали зря, попросил – Кот был бесхитростным парнем.
Утром Федор сам позвонил Олегу, попросил прийти. Но уйти из дома сразу не получилось. Мама и отец ждали его пробуждения и, как только он положил трубку на аппарат, отец позвал его в комнату.
-С каких пор пить начал? Не рано ли? Ты хоть помнишь в каком виде домой пришёл? Ты на себя в зеркало глядел? На кого похож? –отец у Олега мог разговаривать вопросами. Перебить его или просто слово вставить было невозможно. Лишь бы дома не запер, а я потом с мамой поговорю, она поймет...» - подумал Олег, разглядывая свои тапочки.
-Что пили, водку поди? В милицию еще не забирали? Хочешь в вытрезвителе ночевать, дома уже не нравится? С кем пили? Говори!- потребовал отец.
Промолчать было нельзя, надо было что-то придумывать. Олег уже чуть не сказал , что с одноклассниками, но потом испугался - может начать звонить, обвинять, что ребенка напоили... лучше наверное будет сказать, что не знает с кем, но этот вариант он еще не продумал. Голова плохо соображала. Пока он размышлял, как бы лучше промолчать, в гостинную заглянула мама: «Спецсвязь!»
-Черт! Стой здесь, - распорядился отец и вышел к телефону в свой кабинет. Ему часто звонили по спецаппарату когда он был дома, это значило – с работы и что-то важное. Олег мялся с ноги на ногу, придумывая что лучше сказать. «Не называть же Федора и Кота, отец тогда запретит с ними встречаться. А кого тогда? Этих трех пацанов, которых Кот с собой привел? – уж лучше вообще промолчать, не дай бог отец начнет копаться, да допрашивать... У него ума хватит...»
Отец захохатал в кабинете: «Да что ты говоришь, а Корвалан тут причем? Что-о-о?» , Голос его перешёл в другую тональность – «Что-о? Бля-ать? Где? Как в центре? Чем написали? Кто?» - Явно что-то случилось. Он заорал в трубку:
- Все материалы ко мне! В кабинет! В Москву уже..? Что ГБ? Что они там о себе думают, их косяк! Я еду! - и еще через пару секунд командным голосом распорядился – Машину. Срочно!
Он вылетел из кабинета с лицом кирпичного цвета и кинулся в спальню одеваться:
- Сволочи! Пожрать не дают спокойно...- и уже застегивая пиджак, обращаясь к жене – Не знаю, как сегодня получится. Потом перезвоню. Провокация. Сволочи..! В такой день! – во дворе просигналила машина.
Олег подошёл к окну и выглянул: - Па! Машина пришла!
Отец пронесся мимо, уже из открытых дверей развернулся к Олегу и погрозил кулаком:
-А ты, не смей больше пить! Слышишь? Вернусь - выдеру!- и побежал вниз.
Олег зашел в ванную, глянул на себя в зеркало: левая скула и щека заплыли красноватым синяком. Он не помнил, чтобы его били по лицу, наверное когда отключился... Олег вспомнил момент, когда ему стало плохо и тошнота опять подкатила к горлу. Гадость! Как это все гадко! Лучше бы действительно отец выдрал, чем это. Что теперь? А Федор... Ему еще больше досталось. Господи, за что? За что он их так, этот старый козел? Что они ему сделали? Какая сволочь! Какая сволочь! Убить его за это! Как теперь дальше..?
Он ополоснул лицо и зашёл на кухню:
- Мам, я есть не хочу... Мне уйти надо, не надолго. Мам, можно?
- Нельзя. Сначала сядь, поешь. А потом все мне расскажешь. А там посмотрим: стоит ли тебе ходить куда-то, или лучше дома посидеть.
- Мамочка, миленькая, я не могу сейчас. Мне очень надо. Мне очень-очень надо! Я тебе все потом расскажу. Мамочка, мамочка моя...- он подошёл к матери и она обняла его, уже почти взрослого сына, у которого уже борода лезет, а он всё еще как ребенок, готов вот-вот заплакать...
- Ты хоть скажи что у вас случилось, вы что, подрались? Кто тебя ударил? Куда ты сейчас собрался? Время - восемь утра. Все спят еще наверное. Кто тебе звонил? Это после вчерашнего что ли, звонки ни свет-ни заря?
- Мамочка, это Федя был, ты знаешь, у него отец болеет... Он не был с нами вчера. Попросил помочь. Я не знаю что. Я пойду, ладно? Не сердись на меня. Я скоро приду. Хорошо?
-Молока попей! - она налила из ковшика разогретое молоко в кружку и заставила его выпить.
В коридоре зазвонил городской телефон. Олег взял трубку. Снова звонил Федор. Попросил какие-нибудь обезбаливающее лекарства взять. Олег спросил маму, та удивленно пожала плечами («какие еще обезбаливающие могут быть нужны, он и так морфий получает»), но достала из шкафа несколько упаковочных лент с таблетками:
- Аспирин или анальгин? Что случилось? Тоже побили?
- Ой, не знаю мама. Может зубы ...- он взял из ее рук несколько упаковок, - я позвоню, если что, телефон у него теперь есть...
-Но, не долго! Одень пуловер, куртка еще влажная. И пожалуйста - не долго!
10
Федор ждал его во дворе. Опустив голову он сидел на лавочке у подъезда и смотрел в землю. Когда Олег подошёл, он поднял голову и сказал так, словно они и не расставались вчера вечером:
- Скорая уже уехала и мать спать легла, я, чтобы ты в дверь не звонил, сюда вышел. Вот греюсь на солнышке...- он снова опустил голову. Олег поежился от утренней прохлады и сел рядом на скамейку.
- Кот всем уже рассказал, что меня вчера мужик еб...- Федор сказал это не меняя голоса, так же, как и о своей матери, которая легла спать, и которую не стоит будить....- Мне уже звонили, спрашивали... Сначала его мать, потом отец его: сказал, что надо было в милицию сразу. Никуда я не пойду. Завтра и так вся школа будет знать...что я...
Федор не поднимал головы, сидел ссутулившись, сунув ладони между колен, как тогда, когда Олег после Москвы был у него дома. Олег посмотрел на его руки – рукава куртки были сплошь закапаны, слезы стекали по нейлону куда-то в складки. Олег протянул руку к его волосам, чтобы погладить, но Федор отдернул голову – Не надо, больно же...- под светлыми волосами на темени просвечивала багровая краснота.
- Боже мой, какой гад, что он сделал..! – Олег закрыл рот рукой - Какая сволочь! За что? За что он тебя... нас?
- Я про тебя не говорил никому, ты не бойся, никто не узнает про тебя...- Федор перевел дыхание, - У него нож был, понимаешь, я ничего не мог сделать, а он меня как шлюху... раком поставил, всю спину мне истыкал ножом, подонок, как я теперь..? Как? Как я в школу теперь пойду? Там все теперь знают.. Как? – Федор не поднимал головы и прерывисто вдыхал воздух.
- Я не могу, Олег, я не могу так больше...- Федор опустил голову на руки и плечи его затряслись. Олег подсел ближе, обхватив рукой за спину и приткнулся головой к голове. Помолчали, роняя слезы. Федор успокоил рыдания, поднял голову и посмотрел на Олега:
- Тебе тоже досталось,- он дотронулся до его лица- Не больно?
- Пройдет. Синяк просто - херня, пройдет скоро...
- Не пройдет, Олег... – Федор сжал губы бугорком и замотал головой,
- У меня - не пройдет.
Олег вспомнил про таблетки, достал их из кармана.
- Он тебя сильно порезал? Ты вчера бок зажимал. Я-то пьяный еще был, извини, даже не спросил, как ты... Вот анальгин и аспирин мама дала.
- Ты маме рассказал? – вздернул брови Федор
- Нет-нет, сказал что для зубов. Она не знает ничего. У меня всё нормально дома. Отца на работу вызвали, а мама отпустила к тебе, я сказал, что мы вчера не вместе были...
-Моя тоже ничего не сказала. Хорошо, что я телефон брал сегодня, когда Котяры звонили, а так бы точно меня в ментовку поволокла.
- А может поробовать, может найдут их.
- Ага, аж два раза найдут. Даже и искать не станут! Что им, никого не убили и ладно. А то ты не знаешь? А даже если и найдут – а как докажешь, что это они? Что, их отпечатки пальцев у меня с жопы снимать будут? Или у тебя с лица? - Федор осекся, - Ничего этим сволочам не будет. Этого козла старого, если только встретить где, да завалить, падлу, так он всегда с ножом ходит. И не один, ты заметил, да? Это он специально. Его уже наверное многие убить хотят.
Федор взял у Олега таблетки, повертел их в руках:
- Анальгин понятно, а аспирин? У меня температуры нет.
- Аспирин тоже от боли. Он тебе спину сильно порезал?
- Да нет, я вечером посмотрел в зеркало, на спине только царапины и на боку тоже. Он мне там всё порвал. Кровит сильно и больно. Пойдем в дом, Олег.
Они поднялись к Федору в квартиру, тихонько прошли в его комнату. Федор задрал рубашку и майку, показал глубокие царапины на спине и на правом боку. Потом принес большую эмалированную кружку воды из кухни, и спросил сколько таблеток нужно разу съесть, чтоб боли не было.
- Одной хватит, анальгин, - Олег был уверен.
- А если я три съем, может лучше будет? А то ведь я даже и ходить не могу...
- Давай, я справочник посмотрю, сколько можно.
- А справочник где?
- Дома, сгоняю быстро.
- А знаешь, Олег, если не три, а десять таблеток? Что тогда?
- Отравление будет.
- И что? что дальше?
- Нет, Федор, я не знаю, надо справочник посмотреть. Но то, что кайфа не будет – это точно. Они так и называются – ненаркотические анальгетики. От них кайфа не бывает вообще.
- А это жаль, что без кайфа. Знаешь, Олег, я в школу больше не пойду. Я не смогу. Я еще вчера думал, что так не смогу больше жить. Когда ты спал, а Кот домой пошёл, я все дерево искал повыше, а когда нашёл, оказалось, что этот козел мне не только штаны, а и ремень разрезал, я бы вчера еще повесился...
- Федя, не надо, что ты..?
- А что? Завтра в школу идти, а там и весь район узнает, а потом весь город. Ты как думаешь, если на меня все показывать будут и говорить, что его раком как пидора перли, это нормально будет? Я что отвечать должен буду – да, ребята, я тот самый которого старый козел имел в очко, и я теперь поэтому ходить не могу и сидеть тоже.
Федор лег на диван и взял таблетки.
- Ты как хочешь Олег, а я так не смогу – мне лучше бы еще вчера сдохнуть, там на месте, но от этого оказывается не умирают, от этого только задница сильно болит – он разорвал бумажную упаковку во всю длину, собрал в горсть все десять таблеток анальгина и втянул их губами в рот, пожевал, потом запил из кружки и взял вторую ленту.
Олег смотрел на него замерев: Федор убивал себя. Федор, которого он любил, которого он был готов ласкать и целовать, сейчас перед ним убивал себя. Зачем? Ведь он умрет. Ведь это навсегда!
- Федя, не надо, не делай этого, я же люблю тебя, Федя....
- Я не могу так, понимаешь, я лучше умру – он разорвал упаковку, таблетки рассыпались по дивану, Олег тоже стал собирать их. Штук пять, пожалуй, он успел спрятать в кулак. Федор протянул руку:
- Дай мне, Олег, пожалуйста...
- Нет!
- Пожалуйста, Олег. Я хочу просто умереть. Понимаешь? Дай мне их!
- Нет! Я ведь тебя люблю! Я не дам. Я лучше сам их съем. Это я, я виноват, я сказал Коту вчера про нас, я бухой был и сказал, а он всем расстрепал. Ты из-за меня это сейчас делаешь, да? Я не хочу, чтобы ты умирал. Ты не должен. Федя, я не дам их тебе, – Олег спрятал кулак за спину и отодвинулся от дивана.
- Ты не виноват, Олег, просто у него был нож, и я ничего не мог сделать, а кто что сказал – это уже неважно. Я просто испугался, что он меня зарежет, понимаешь, я испугался, а он меня изнасиловал, в зад, как последнюю шлюху, как пидора. Я просто не хочу теперь жить, Олег.
Федор вынул откуда-то из-под себя еще несколько упаковок с таблетками и разорвал все одновременно. Таблетки выпадали из своих бумажных гнезд на диван, он рвал бумагу и выталкивал таблетки дальше, пока все не легли горкой перед ним, и тогда он стал их заталкивать в рот. Олег подбежал и попытался тоже схватить, но их было много, а в кулаке у него уже были зажаты несколько штук и они мешали, он не успевал за Федором. Тогда он засунул и те пять и остальные, какие успел схватить себе в рот. Собственно мысль о самоубийстве не владела им, он еще не успел подумать об этом. Как и о том, что же вчера именно произошло с ним, и как к этому следует относиться. Он даже не сформулировал вопрос: насколько это смертельно, когда тебя пьяного насилуют в рот. Но было другое, важное. Если Федор умрет, то он, Олег, что он будет тогда один, без него. Он ведь тоже не сможет быть один. Ведь он любит его, действительно любит...
- Я умру вместе с тобой. – Олег проговорил это, еще даже не проглотив таблетки. Он забрал у Федора кружку с остатками воды и выпил. Потом ему в голову пришла мысль, что на вокзале есть аптечный киоск и там можно купить анальгин, чтобы уровнять количество: похоже что Федор съел таблеток больше, чем Олег. Это не совсем честно. Он сказал об этом слух. Но Федор был равнодушен к равенству. Дома он оставаться тоже не хотел. Лучше уйти сейчас, пока мать не проснулась, пока отец не кашляет, потом нужно будет что-то говорить, объяснять...
Они вышли из комнаты, Олег споткнулся и упал, на шум в коридор выглянула сестра Федора, Олег прижал палец к губам: «Т-с-с, не шуми...»
На улице было тепло. На вокзал они не пошли, а вышли к Речному бульвару. Здесь, чуть ниже трамвайного кольца, среди пышущих малиновыми соцветиями кустов рододендрона, стояла обычная парковая скамейка с литыми чугунными ножками и уложенными поперек них крашенными серыми брусьями. На этой-то скамейке через пару часов и нашел их Котя.
Когда мальчиков привезли в реанимацию они были уже без сознания. Как потом Олегова мама объясняла маме Федора, у них сначала отказали почки, им было очень больно, но они не могли уже двигаться и вероятно даже позвать на помощь. Потом они начали слепнуть, но мозг еще работал. Именно тогда Кот и наткнулся на них. Кто-то из них сказал, какие таблетки они съели. Поэтому их сразу в токсикологию и привезли. Хорошо, что не в мед.вытрезвитель. Откачали их быстро. На вторые сутки уже оба могли говорить. Когда Федор пришел в себя, обе матери сидели у кроватей своих сыновей и плакали, он огляделся и спросил: «Зачем?»
- Что, зачем, сыночка?- спросила его мама
- Зачем, я выжил, мама?
| Прайс на электродвигатели Электродвигатели - прайс на электродвигатели, трансформаторы www.elp.ru |
Оооооооочень сложный рассказ ... двухсторонние впечатления после прочтения. Написанно хорошо. Если расценивать стиль, манеру и качество написания, то + .
"Цель только тогда может быть достигнута, когда уже заранее само средство насквозь проникнуто собственной природой цели."
Фердинанд Лассаль
А будет еще продолжение?
Обратила внимание, что Вы указали, что это первая часть...
Вам лучше выкладывать небольшими частями. Вот эту часть можно было на 4ре разделить , просто так удобнее будет читать ваши рассказы.
"Цель только тогда может быть достигнута, когда уже заранее само средство насквозь проникнуто собственной природой цели."
Фердинанд Лассаль
Очень много. Не приняты на сайте такие размеры публикаций. Боятся их читатели.
События не всегда подконтрольны нам. Но мы всегда можем контролировать свое понимание этих событий и свою реакцию на них. "Iuppiter iratus ergo nefas".
Спасибо за доброе внимание к моим литературным опытам. Отвечу всем сразу - да конечно "буков много", но того кто читает и кому интересно - объем только привлекает (по себе сужу, хотя дело это сугубо частное). Для смыслов, заключенных в этой вещи, я другой формы просто не придумал. Наверное мозгов не хватило. Так получилось.
Если расматривать все части вместе - конечно это не рассказ. Но каждая часть вполне самостоятельна - я тогда боялся не успеть дописать и импровизировал на ходу. Поэтому каждая отдельная часть хоть и продолжает один сюжет, но может читаться отдельно и тогда она имеет форму и содержание соответствующее определению "Рассказ" (хотя и большой).
С уважением
Виталий Краних
Написано хорошо, хотя тема сложная, и однозначного мнения тут быть не может. Настроение героев передано здорово, диалоги отличные.
Вообще, тяжелое произведение, настоящая драма
Самая хорошая работа - это высокооплачиваемое хобби.
(Генри Форд)
Очень мастерски раскрыта тема, как-то редко попадаются такие произведения, без прикрас о правде жизни. Вам только +
Хризантема