03. Чужая история. Часть третья (18+)

Часть третья (как всегда выдуманная)

Vergangenheit ist immer da (прошлое всегда здесь и сейчас)

 


Опять снился черный сон. Абсолютно черный. Ничего, только чернота. И уже проснулся, но все равно чернота кругом. Надо открыть глаза. Или уже открыл? Поморгал, попробовал зажмуриться – не сплю же... А кругом темень. Это опять страшно. Это сон такой, что уже проснулся, а кругом темно. Так уже было... Надо сесть в кровати и все пройдет... Хотел подняться, но не смог оторвать голову от подушки. Да, конечно, это сон такой. И руки тоже, как привязанные лежат. Надо проснуться. Невозможно пошевелиться, как парализованный... Давай! Проснись! Не получается, как парализованный, даже голову не повернуть, и сразу давит на все тело, на грудь, давит сильно, так что и дышать трудно. Дышать трудно! Кругом черная темень и трудно дышать. Мама! Мама! Я не могу проснуться! Мама! Я не могу проснуться! Я не могу дышать! Мама! Где ты? Я зову тебя, мама!

- Ты что, Федя, опять? Проснись! Это просто свет отключили. Давай, сядь. Не падай! Сиди! Не мычи, я здесь! Я рядом... – мама потянула его за плечи и усадила в постели, стала гладить по голове, поцеловала в висок и прижала к груди – Сиди, сиди спокойно, сейчас всё пройдет, - она стала слегка раскачиваться, баюкая своего взрослого сына, успокаивая его.

- Спи, маленький мой, спи, я рядом, не стони, я здесь...
Он успокоился, затих на груди у мамы. Она уложила его на подушку, 
- Спи, Феденька, спи, сыночка...

Потом пошла в темноте на кухню. Там поискала в ящике стола свечу, нашла, поставила в стеклянную баночку и зажгла, легко чиркнув спичкой по коробку. «Вот беда-то со светом. Опять отключили ночью. Холодильник потечет. Надо тряпку подложить, пока не забыла». Когда она со свечей вошла в комнату, Федор лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. 
- Мне опять снилось, мама. Я разбудил тебя? 
- Ну а кто еще? Ты конечно.
- Я не хотел.
-Да знаю я. Спи, Феденька, спи. Я вот свечу зажгла, а то опять без света остались. Весь квартал отключили. Ты попробуй уснуть. Закрывай глаза, не смотри так. Может и уснешь опять. 

Нет, не уснет. Он знал, что теперь не уснет. Страха задохнуться в темноте уже не было, но и сон не шёл. Так всегда бывало и раньше. После кошмара он никогда не засыпал: просто лежал и смотрел в потолок до утра. Мысли не отпускали. Всё опять рухнуло в его жизни. Уже который раз... 

Когда после Армии вернулся, его сразу, без всяких проблем приняли в милицию, по рекомендации. Одно название, что работа - сидеть в Горисполкоме у входа, да на копировальном автомате разгонять для начальства документы. Красота! И зарплата, и уважение, и буфет горисполкомовский, где не каждому, но для него всегда: и колбасы, и сыры всякие, и мясо тоже оставляли. На паёк не поставили, но для него всегда было. Буфетчица с милицией дружила, а он-то всегда при форме был. 

Тогда и женился – жену взял из студенток. Молоденькую, страстную, ей всё равно было, за кого, лишь бы замуж, а тут еще и с квартирой, с пропиской. Чем не пара? Мать порадовал. Квартиру отцовскую разменяли, всем по квартире получилось. И сестренке тоже, и маме. Хорошо, что тогда на три квартиры разбили. Если б не мамина квартира, сейчас жил бы на улице. Дочь родилась, и когда разводились, судом квартиру жене отдали. Давно уже не видел дочь, и не приедешь ведь. Лучше уж подальше от них. 

Жена злая была на него. Мстила ему. Всё время больнее и больнее делала. А за что? Что ее из деревни вытянул, в городе на работу пристроил, квартиру отдал? Где была бы сейчас? Институт-то ей нужен был только чтобы в город уехать и замуж выйти. После того, как забеременела, сразу и бросила. Ну а как родила – словно с цепи сорвалась. Скандалы, крики, домой идти не хотелось. Потом ее брат приехал поступать в институт, она немного успокоилась, да не долго... 

Парень красивый был, молодой, восемнадцать лет, высокий, спортивный... столько в нем энергии было, как у них так получилось, да и было-то всего ничего - пару раз, никто и не узнал бы. Может он сам и рассказал сестре, а может и сама догадалась. А теперь мстит. Унижала его, била, ногами топтала... а ведь трезвый был. Орала так, что в соседнем доме наверное слышали, что он ... такой, лето ведь, все окна открыты, жарко было...

Да, жарко было тогда, сидели за пивом, раздевшись до трусов. Он, брат ее, об армии спрашивал, ему тоже идти скоро было, даже если поступит, про дедовство говорили, вспомнил Федор своего офицера... а парень про секс заговорил, про пидоров, что ему ничего, и с ними нормально будет, без разницы кого... И так захотелось. 

Сколько прошло уже, а вот вспомнилось как с разведчиком своим было... Пошутил просто: спорим, что не встанет на мужика, чего мол ячишься? А вот и встанет, на спор! Спорить много ли ума надо, встал, приспустил трусы – смотри на задницу, и где он у тебя встал? А встал. Еще и как встал. Здоровенный, как и он сам. Пошутили называется. Тогда отодрал его шурин прямо на кухонном столе, перед открытым окном. 

Могли из из хрущевки напротив подсмотреть, все же насквозь видно, немного только дерево прикрывает. Потом еще раз было, когда жена гулять с дочкой пошла. Она вернулась, а они красные, потные, и запах наверное был, но сказали, что боролись. Позже шурин место в общежитии получил и только изредко приезжать стал, и не было больше с ним ничего. А она узнала и мстила. Про брата не говорила, только про него. Соседям рассказывала, что вот обманул, ребенка сделал, а сам... 

На работе как раз новое место получил. Нашел его зам.начальника Центрального РОВД, мол с такой рекомендацией да на таком отстое сидеть – грех! Предложил в кадры, на капитанскую должность. Сказал, что не просто так, что такие нужны ему в кадровом отделе, молодые – перспективные, с опытом работы. Федор возразить хотел про опыт, но майор оборвал - его опыт достаточен. Это не очень понравилось. Знал Федор, от кого рекомендация в личном деле у него. А если майор знает его, разведчика-то? А если всё знает? И какой тогда опыт ему нужен от Федора? 

А это тайна была. Про это никто не знал. Вообще никто. Ни Олегу не говорил, ни Виталий, когда в часть его пригнали, ничего не узнал. Федор умел молчать. Это помогает в жизни, поменьше о себе рассказывать. Вот мама его так и не знает, почему они тогда с Олегом отравились. Сначала он боялся, что вся школа говорить о нём будет, что Кот их сдал, но обошлось, Кот только родителям рассказал, а те даже маме говорить побоялись, ей тогда столько перенести пришлось – муж умер, сын отравился, в реанимации лежал, еле выжил. Отбоярились потом Федор с Олегом, что мол показалось все Коту, навыдумывал со страху, и Кот согласился: конечно навыдумывал, что ж друзей-то терять. 

Федор долго потом лечился еще, год учебы пропустил, но в школу не вернулся. Перевелся в другую, где его никто не знал. И никогда больше об этом никому ни слова не говорил. Даже с Олегом – никогда. Баловался иногда, чтобы проверить как знакомые реагировать будут – намекал слегка, но никто и поверить не мог, что такое могло бы в действительности быть. Он умел молчать. И умел показывать, только то, что надо. 

Все в школе и потом в институте знали, что у него всегда много женщин было. Он настоящий мужик, и все женщины его любят, штабелями у ног, на коленях о любви просят. Да, он такой! Да, он их по пять за раз, одну за другой! Он-то знает, как это! 

Когда у него первый раз секс с женщиной был, так совпало, что приятель его институтский, Виталий, к нему в Армию приехал, на присягу, вместе с мамой и сестрой Федора. А в деревне, где комнату снимали, у хозяйки дочка приехала, не старая еще, лет двадцать пять - как она его любила, как она его ласкала, всего исцеловала, везде... Это по-настоящему было и в первый раз! Навсегда запомнил: «Ах витязь, то была Татьяна!». Потом только с женой. Но уже не так. Так как в первый раз, уже никогда не будет.

Потом Виталий, опять приезжал, зимой, и опять совпало. Он в любви признаться приезжал, мальчик наивный, себя предлагал. Да разве понял бы он, что Федор просто не смог бы, не такой он. Никогда никого не смог бы! Только, если бы его кто-то. Как разведчик, в особой части. 

Настоящий разведчик, не Штирлиц конечно, но настоящий. Он рассказывал про себя, про Австралию, как его спалили там американские контрразведчики, как пришлось убегать через Индию, как пил потом в Москве, попал вот в тайгу на отдаленную точку, специалист ведь, дешифровщик. И позвал не просто так, хотя на собеседование всех приглашал, но его, Федора, специально. Потому что Федор хорошо подготовленный парень оказался. И такие нужны на службе. Он, разведчик Литвинов, рекомендацию конечно даст, и поступить с ней в Высшую школу КГБ – дело плёвое, считай решенное А если не в Москву, то с такой рекомендацией - куда угодно примут. Ну и здесь в части, тоже уже никаких проблем не будет. В батальон идти, молодость тянуть не хочешь? Так я тебя в учебке оставлю. Будешь сержантом. Хочешь? Будешь! Поможешь только в одном деле. Потерпишь немного. Прямо сейчас, встань вот так. Знаешь, что делать нужно? Знаешь! И не дергайся. Посмотрим, какой ты в деле боец.

А так стоять Федору уже приходилось. Но разведчик грубым не был, с ним даже иногда приятно бывало. Не с первого раза, конечно. Тогда, в кабинете, Федор обмер сперва, когда особист его сзади обхватил и штаны спускать стал, а потом чуть не заорал от боли и страха. Едва сдержался, мычал только, трясло его всего, но терпел. Подумал, что кто-то рассказал особисту про него, но кто мог? Не могли же они Олега или Кота допрашивать. Хотя черт их знает, КГБ все может. Как Литвинов говорил, так он за ним давно наблюдает, может и запрос домой послал и теперь уже точно всё знает. Все до последнего! Даже про то, о чем никто знать не должен. Поэтому и взял его так просто - как котенка. И приказал помалкивать. Через день ротный сам предложил Федору в учебке сержантом остаться. Не обманул особист. Вот так и совпало, что Виталий со своим цветком приехал и опять у Федора приключение было.

С особистом это долго продолжалось. До самого дембеля. Вызывал к себе иногда. Домой не водил, только в кабинете. Это и для других не подозрительно было. Мало ли, особист сержанта учебки вызвал. Иногда даже угощал разведчик Федора чем-нибудь вкусным, но чаще просто трахал у себя на столе и отпускал.

Когда Виталия, мальчика наивного влюбленного, привезли служить в часть, Федору всего пол-года службы оставалось. Федор его в свой взвод взял. Про то, как Виталий ему в любви признавался они не говорили никогда. Они вообще мало говорили. Федор ему объяснил, что если сейчас раззвонить, как они дружили на гражданке, то потом, в батальоне, ему только хуже будет. От своих же, от своего призыва огребётся. Поэтому лучше никак своих отношений не показывать. Ну а про остальное - ни слова никому, никогда и никому! 

Сержанты в учебке Виталия сильно не гоняли, немного помягче к нему относились, но особо не выделяя его из общего строя. Заметили, что Федор щегла привечал, и побаивались, знали в каком отделе часто бывает. А Федор понимал, что ничем больше приятелю помочь не сможет. Как уедет он домой, так пацан совсем один, без поддержки останется. 

Перед самым дембелем нашел Федор дружка, уже в боевой батальон переведенного, поговорили коротко. Видно было, что лупили молодого как и всех, но он не жаловался. Все равно ничем не поможешь. А как из части толпой уже выходили в автобус садиться, Виталий на КПП стоял в карауле и под козырёк взял, «честь отдал». Дембелям-то понравилось, а Федора перекривило: знал, что не все в части довольны тем, как дембеля «по-чистому» уходят. Если б их всех вместе автобусом до Уссурийска не отправляли, то по одному-то многим пришлось с битой рожей домой ехать. И молодому эти игрушечки с «честь отдать» могут еще припомнить. 

Они встретились через полтора года, когда у Федора уже дочка родилась. Федор ему сразу сказал, что женился. Дело понятное, нужное. Виталий погрустнел. Всё в глаза заглядывал, словно о давнем спрашивал. А что скажешь. Хороший парень, все еще у него будет. Но о себе Федор не говорил - ни с кем и никогда. Как ему, глупому, это объяснить? Ни с кем и никогда! Никогда! Он, Федор, - нормальный. Что раньше было - никто не должен знать! Никогда! То, что в Армии было с разведчиком - это случайность. Просто так получилось, что Федор испугался особиста. И про это тоже никто не должен знать. Что было, уже прошло.

С Олегом сложнее было, он знал больше. Когда после Армии с ним встретились, Олег тоже все в глаза заглядывал. Но один раз сказано – нет, чего повторять? Они еще тогда, на бульваре, на скамейке, навсегда попрощались, и тогда еще сказал ему Федор, что он нормальный, что не гомик и никогда им не станет, и правильно они решили, что так жить нельзя. И ничего с тех пор не изменилось. 

Правда, когда Олег сообщил, то женится будет и на своем дне рождения с девушкой познакомил, Федор психанул. Почему так, он-то нормальный, а у него все наперекосяк? Олег и институт уже заканчивал и женится теперь. А Федор? он что жениться не может? Еще и как может. Да у него баб было не считано, и каких! И в Армии! Таких поискать! А кто ему еще в любви признавался? Да весь курс об этом знает. Когда он об этом вслух сказал в комнате притихли, там ребята с курса Олега были и Федора тоже немного знали. Но Федор по именам никого называть и не собирался. Так, вообще, сказал. Олег смотрел ему в глаза и молчал, ждал. А Федор и не хотел его выдавать. Он про девушек говорил, что тут смотреть. Может быть не так сказал, как хотел, немного пьяный, но уж точно никаких намеков не хотел... 

Он еще дальше продолжить хотел, но тут мама Олега зашла, спросить всего ли на столе хватает, из-за спины Федора на стол глянула, его по плечу похлопала, мол не кипятись, и ушла. А Федор скривился весь от боли, так его через поясницу перетянуло, что ни охнуть. Мама Олегова его тогда вилкой в спину прямо через пиджак ткнула. Он это только дома понял, когда четыре кровавые точки на рубашке увидел, а за столом подумал, что почки опять скрутило... Олег помог ему до туалета дойти, сказал что все равно он его любит и любить будет. А женится, потому что как иначе-то, не всю же жизнь одному, раз уж с Федором не получилось. Попросил не обижаться.

Федор и не обижался. Он знал, что ему повезло с друзьями. И Олег и Кот пока в городе были не оставляли его, всегда были вместе, всегда помогали. Конечно, жалко что он институт бросил. Но трудно очень было учиться. В голову ничего не идет, какая там химия-биология. Он помнил еще, как в институте, на переменах видел любопытные взгляды ребят из его бывшей школы. Шептались про него... Он-то с ними и не здоровался, как-будто первый раз видит. А они иногда подходили, спрашивали, с того ли он выпуска... А когда фарцевал, один его прямо в лицо пидором назвал, что-то из-за денег сцепились и тот назвал... Федор с ним потом дел не начинал, но парень наверное что-то знал, мог и другим рассказывать. Олег, правда, всегда говорил, что все это фигня, и Федору всё только кажется, а на самом деле никто ничего не знает. Но Олегу-то хорошо, Федор про него никогда и никому не говорил, а Кот про Федора рассказал.

В милиции, когда он перевелся, все отлично казалось. Он на капитанской должности, даром что старшина, в отделе кадров. Иногда к нему Виталий заходил в шахматы поиграть, когда в выходные дежурить приходилось по управлению. Игрок из Виталия был слабенький, да он и сам признавался, что плохо играет, волнуется очень и ходов потому не видит, но Федору было с ним интересно. Общались они между делом, иногда и о Армии Федор спрашивал, как Виталий без него службу тянул. Федор знал, что вскоре после его дембеля особист тоже уехал. Но все равно интересно было, может и Виталий чего-нибудь об этом слышал. Не просто же так он всё время в разговоре Федора глазами тормозил – чувствовал наверное что-то, ведь не сказал же ему Федор ничего, когда они вместе в одной постели лежали, и мальчик наивный ему себя трахнуть предлагал. Ничего он не ответил тогда, не выдал себя. А Виталий все равно смотрит в глаза и молчит. Как ждет. А чего ждать? Неужели не понятно? Нет! Никогда и никто! И каждый раз, когда встречались, смотрел. Может что-то ему известно стало. Узнать бы, что именно.

Когда жена узнала про него и дома снова скандалы начались, Олега уже не было в городе. Уехал он в деревню врачом работать. Федору тогда очень плохо было. На работе вечером часто собирались «по маленькой», но и потом домой идти не хотелось. Он тогда часто сидел на лавочке, у какого-нибудь чужого дома, чтоб соседи не видели, ждал как стемнеет, и домой уже поздно приходил. Когда дочка засыпала, жена не так громко кричала. А по выходным стал к матери уходить. То на огороде помочь, то по дому что сделать. 

Но жена мстила. Познакомилась с участковым, наговорила ему. Тот встретил Федора, предупредил, чтоб жену не трогал. А он ее и не трогал никогда, она сама кого хочешь... Значит наврала. На работе стал замечать, что шеф смотрит странно, может быть участковый настучал, и теперь по всему отделу разойдется. 

Как-то он напился с мужиками на работе в пятницу, засиделись до поздна. Домой пьяный по форме не ходил, переоделся, и пока до дома добрался, время уже к одинадцати подходило. Он в двери, а там участковый старлей, и его по зубам, без разговоров. Сразу, как только дверь открыл – и удар в лицо. Стал орать, хотел ответить, да куда.

Старлей достал свой Макаров и рукояткой в зубы, и не один раз. А потом еще и ОМОН вызвал, типа нападение на сотрудника. И омоновцы добавили, отпинали. Отвезли его в КПЗ, старлей рапорт написал, заявления от жены тоже приложил: о злостном хулиганстве и сексуальном домогательстве к дочери... 

В КПЗ первую ночь боялся, что убьют. В камере впятером были, не отбился бы. А если бы начали насиловать, то и сам убил бы кого. Но обошлось, сокамерникам наплевать было, у всех свои проблемы. Утром дежурного попросил перевести, как мента, в отдельную камеру. Тот посочувствовал, да и по уставу положено было – закрыл в одиночку. 

Следователь прокуратуры приехал только в понедельник вечером. Возбудил дело, назначил психиатрическую экспертизу, вызвал спецконвой и отправил в СИЗО. Предупредил, что там порядки другие, что будет он среди бывших сотрудников сидеть, но до первого замечания. А там не взыщи – карцер или прессуха, как повезет, статья-то знатная... Тогда в ментовской камере СИЗО он первый раз повесился.

Через два месяца дело закрыли за отсутствием состава преступления. Его выпустили. Но с женой он уже не встречался. Она успела подать на развод и забрала квартиру. Попросила участкового чаще заглядывать, под контролем держать... Месяца не прошло, как тот к ней переехал. А Федор у мамы остался.

Из милиции уволили сразу после того, как его ОМОН взял. Когда дело закрыли и он попытался назад попроситься, шеф ему коротко объяснил, что заключение психиатров о латентном гомосексуализме, паронойяльной суицидальной направленности и склонности к депрессивным состояниям в личном деле останется всегда. Рекомендация от спец.отдела ГРУ МО это очень хорошо, и вероятно в Москве эта рекомендация будет иметь большее значение, чем бумажка от местных психиатров, но здесь, на месте, он это заключение игнорировать не может. И потом, что это за латентный гомосексуализм, это когда ты кого или наоборот, и как это со статьей 121 УК РСФСР соотносится? В том смысле, что сразу сажать, а потом разбираться, или сначала всеж-таки разобраться, а потом посадить...? 

Дома он три дня молчал, никуда не выходил, а когда мать пошла в магазин, затянул бельевую веревку поверх еще видимого следа на шее.

Мать спасла. После того стали опять сниться черные кошмары, как в юности, после реанимации. Дрожали руки, да и всего мотало, как пьяного. Работать не мог. Жили тогда на материну пенсию. Иногда приезжал в город Олег, помочь чем нибудь, привозил лекарства всякие, рефлексы проверял. Но он надолго не мог, только в воскресенье и обратно к себе в деревню - там работа, жена.

С Виталием не встречались долго, да тот и не знал ничего, даже где он теперь жил. Виделись с ним как-то раз еще до ареста. Федор тогда на лавочке, недалеко от остановки трамвайной сидел, ждал когда стемнеет, чтоб домой пойти. А Виталий к нему домой шел. Вот и встретились. Рассказывал Федору тогда, что у него в институте проблемы, пожар какой-то был. Должны выгнать. Ну и Федор рассказал, что у него тоже проблемы, и тоже могут с работы погнать... Понимал что жена не остановится, а сам что-то сделать уже не мог. Посмеялись тогда, как у них черная полоса совпала, нет чтоб белая. 

Федор хотел уж было всё о себе рассказать, но не смог. А Виталий ему в глаза опять заглядывал, словно догадывался; и опять про свое, как ему плохо иногда, а пожаловаться некому, никто ведь не поймет, что там внутри... Конечно же опять спрашивал. Федор понимал все прекрасно, когда Виталий вдруг замолкал в разговоре и в глаза смотрел... Понимал, и о чем тот молчит, и что тоже поди боится про себя вслух сказать. Эх, и не объяснишь ему всего. Во-первых: он не такой. А во-вторых: Виталий-то себя предлагал – на бери! А он разве мог взять? И что теперь? Не рассказывать же как шурин, пацан совсем молодой, его, мужика, оттрахал... Стыдобище! Лучше пускай по прежнему думает. 

Когда Федор оклемался и смог уже сторожем на работу устроиться они опять встретились, уже случайно, на улице. Время быстро пролетело: друг его уже и институт закончил, работал теперь доктором, звал к себе в гости, жил вроде один. Про какого-то приятеля рассказывал, который с женой вместе у него бывал, что-то про Андрея с Колымы, еще о ком-то... Федор торопился на работу, в ночь дежурить, взял только номер телефонный и побежал дальше. Обернулся – Виталий стоял, смотрел, махал рукой...

Дома, когда рассказал матери, что вот встретил, еще один доктор знакомый будет, она вдруг расплакалась... Боялся, что она его корить начнет, мол все друзья институты позаканчивали, а мать о другом - вспомнила как они к Федору вместе в Армию ездили, как цветок ему зимой привезли, что вот и сейчас дружить зовет, не отворачивается... Так чего ж ты не дружишь с ним? Опять один останешься? Или не вижу, что ты один, как перст на белом свете? Я ж не вечная, ты б уж себе кого нашёл бы! Да хоть друзей, что ли путевых! Олег к тебе раз в месяц если заглянет и то хорошо, у него своя жизнь, семья. А ты-то один!

Попробовал возразить: 
- Ты ж не знаешь всего, не понимаешь...
-Чего я непонимаю? Что этот Виталий твой не такой, как все? Что ж ты меня за дуру-то держишь, или я жизнь не жила? Да знаю все. Я не говорила тебе, как меня в комиссию вызывали, когда тебя обследовали, выспрашивали о тебе все до последней мелочи... И про отравление и про Олега, и про друзей твоих, котрые раз придут и поминай как звали... Где они все? Сколько народу у тебя из института перебывало, как на вокзале жили? Вспомни, это ж надо было, три мешка картошки съели за месяц как меня дома не было, и где они все? А нет никого. Сидишь бобылем целыми днями перед телевизором, а ведь молодой еще. Что ж ты меня-то мучишь?

Ответить нечего было. Про то, что другой или не другой, это он с мамой не обсуждал. Неприятная тема. Не с мамой же об этом. А друзей действительно не осталось. Кот свой институт закончил и тоже уехал в Приморье работать, по распределению. Олег из деревни выбирался не часто. А в городе, если на улице кого из знакомых ментов видел, так прятался. Одноклассники бывшие тоже не в счёт: из старой школы многие знали о нём; а в новой школе знакомств не заводил, не до того было. В институте почти и не учился, оттуда Виталий остался. 

Теперь только новые приятели на работе, с которыми даже и поговорить не о чем. Да и некогда: пересменки-то короткие, парой слов обменяться не успеешь... Конечно, мама права, что он один остался. Почти один. Олег - его друг, как бы то ни было. Редко они видятся, но видятся же. А Виталий... Он не все знает, и наверное так лучше, чтобы не знал. Собственно и Олег не все знает. Не расскажешь же ему про Армию или про шурина... Если рассказать про всё, так он может и разговаривать не захочет. Вот как так получилось, что оба его друга ему в любви признавались, оба значит гомосексуалисты, а он - нормальный мужик, но его-то и трахали всегда, как так вышло глупо? Как им теперь объяснить, что он обычный, не гомик какой-то, просто его изнасиловали в детстве, и в Армии потом... а с шурином почему так получилось он и сам не знает, что на него нашло. И не объяснишь. Лучше и не думать об этом. Телефон Виталия он переписал в свою записную книжку, чтобы позже позвонить, когда-нибудь.

Месяцев через шесть Олег о нем напомнил, спросил не слышал ли Федор чего о бывшем однокурснике, где он работает-то? Федор решился позвонить, но трубку взяла незнакомая женщина и сказала, что «такие в квартире уже не живут, уехали. Куда уехали? Да куда обычно едут, в Израиль, наверное. И хозяин, и хозяйка, всей семьей. Недавно, недели две как. Нет, адресов не оставляли. Спасибо. Пожалуйста».

Погрустил Федор немного о друге. Опоздал на пол-месяца позвонить попрощаться... И не один уехал, с «хозяйкой» - женился, когда успел-то? За границу умотал - значит уже навсегда. Больше некому будет в глаза заглядывать. Рассказал маме. Она удивилась: 
- Смотри-ка, голубой, а женился! А ты чего сидишь? Уж нашел бы себе какую женушку. У тебя и Олег-друг с женой живет и Виталий твой женился, ты один сидишь.
- С чего ты взяла, что он голубой? –удивился не тому, что друга голубым назвали, а что мать об этом так просто сказала.
- А то ты не знал? Да я об этом еще когда к тебе в Армию ездили поняла. Кто б еще тебе цветы возить стал, сам подумай. А он тебе не говорил разве?
- Сказал. Но ты же знаешь, что я не такой.
- Знаю. И всё жду, что ты себе кого-нибудь найдешь. Ты не сидел бы дома, сходил бы куда...

Федор особенно не переживал отъезд друга. Ведь они и не дружили последнее время. Три года почти не видились. Это Виталий все к нему тянулся. А Федор был сам по себе. Ему с Олегом было проще. Вот если бы Олег уехал, то тогда было бы совсем плохо. То что не попрощались – конечно жалко. Было ведь и общее. И служили вместе и учились когда-то в институте, да и в больнице работали... как он забыл-то: если всё посчитать то и не один год были вместе, чуть ни каждый день встречались. Это после Армии, когда уже у Федора дома дела семейные начались, перестали они видеться. И когда перехал к матери адреса не оставил, недосуг было. Не ехать же на другой конец города. А когда уже и телефон знал – не позвонил. Хотя мог. Нехорошо получилось. Парень ему в любви столько лет признавался, а он его вроде как и оттолкнул. 

И нельзя сказать, что совсем никаких чувств Федор к своему другу не испытывал... Но и не такие чувства были, как тот может быть хотел. Было приятно с ним рядом быть, может быть даже и обнять тоже приятно было бы... Хотя... Теперь, когда он уже точно знал, что Виталий далеко и никогда они больше не встретятся, Федор мог себе позволить немного больше представить. Например, что Виталий обнимает его сзади, как шурин когда-то, или как разведчик... Да нет, он бы так не смог, он не такой был, сам как девочка. Федор помнил как лежали они вместе в деревенской кровати, и Виталий жался к его локтю, прежде чем начал говорить. Лучше бы промолчал он тогда. Хотя почему лучше? Все равно не мог Федор его любить. Он и теперь никого любить не мог, вот ведь беда. Думал, до последнего думал, что хоть с женщинами все нормально будет, а оказалось – не все. 

Он встретил ее на работе, когда обходил склад перед закрытием. Обычная женщина, и не взглянул бы на улице. А она посмотрела на него и улыбнулась. Понравилась ее улыбка и то, что она очень просто к нему, без кокетства обычного женского, без жеманства. Как подруга. Познакомились. 

На утро пришла и заглянула в комнату сторожей, спросила как ночью было, все ли нормально. Поговорили немного. А когда на следующее дежурство пришёл, так уже и специально искал её. И она ждала его, что придумала - принесла пирожки к чаю, чтоб не тоскливо ночью было. Федор намек понял. Договорились на следующий вечер, что он ее после работы встретит. Так и получилось. Он вина взял с собой, цветов купил на рынке у бабок. Особенно не наряжался, побрился только. Как встретились, он сразу сказал, что с мамой живет, и она согласилась, что тогда лучше к ней пойти. 

Пришли. Она цветы в вазу поставила, на стол собрала, вино пить отказалась, а ему налила. Он смушался сильно. Говорить не прекращал, а в голове-то сидело, что секса у него уже так давно не было, что и не помнит, когда последний раз. Как бы не оплошать. 

Она очень добра к нему была. И он понимал, что нравится ей. Видно это было по тому, как улыбалась ему, как головой кивала на его шуточки. Но когда он собрался уже ее обнять, да прижать посильнее, вдруг из-за стола выскользнула... Встала, руки перед грудью сложила, улыбается: вроде и ждет его, а вроде и не подойди. Он поднялся, но она головой замотала - нет, не сейчас, дочь должна прийти, в другой раз... И выпроводила. Даже не поцеловал ни разу. 

Следующий вечер ему на дежурство было идти, встретились на работе, она опять улыбалась. Он спросил, почему? Что смешного?
- Нет, не смешно, просто хорошо. Тебя увидела. Поэтому и улыбаюсь. Ты сегодня отдежуришь, а завтра придешь?
- Приду, если не прогонишь.
- А я не прогоню. Ты приходи.

Пришёл. Пошли опять к ней, да уже за стол не садились. Как в квартиру вошли, он сразу ее приобнял, к косяку дверному прижал и целовать стал. Не отпустил, пока не нацеловался вдоволь, пока ее губы уже в рот к нему вмещаться перестали, так распухли. Видно было, что и ей нравится - так извивалась в его руках, стонала, охала. А ведь он еще только целовал. Когда раздевать начал, она смущалась сильно, за руки его хватать стала. Но его это только завело, рванул тряпки прочь, впился в нее... Она пыталась было как-то ноги свести, да куда... Одним рывком ногу отбросил, как не оторвал, не церемонился уже, боялся момент упустить. Так его разобрало, озверел, себя не помнил. Когда кончил, только и заметил, что она плачет. 

Она призналась ему, что не было у нее никого уже лет пять, забывать стала, что такое секс, поэтому и больно было. Но это ничего - стерпится. Лишь бы ему хорошо было. Он тоже сказал, что давно один, как развелся. Да, она видела, как он горе свое носит, и жалко ей его стало. Вот и улыбнулась ему тогда. Понравился он ей. А она ему? И она ему. Вот и славно.

Но скоро должна была дочь с занятий вернуться, не поваляешься в кровати. Пришлось собираться. Уговорились на следующий раз и полетел он домой. Мать сразу заприметила, что перемены случились. Выспросила кто такая, да где живет, поплакала тут же, и его поругала, что сразу не сказал, она б ему квартиру на вечер освободила. Но может оно и к лучшему, что женщина самостоятельная, и с квартирой, лишь бы хорошо вам было...

Так и повелось, что после дежурства отсыпался и ехал ее встречать. Когда к ней, а когда и к нему шли, не далеко друг-от-друга жили. Все ладно было. Уже и с матерью познакомил, и Олегу похвастался. И самое главное – сам успокоился. Не было больше страха, что не получится у него в сексе. 

Раз лежали и начала она его выспрашивать, почему хмурый такой был, что так тяготило его, может с прежней что-то нехорошо? Он молчал. Уж с кем - с кем, а с новой знакомой такие темы обсуждать не собирался. Тогда она сама стала говорить, что у нее не все слава Богу было. Бывший ее, такой добрый, ласковый по началу был, дочку ему родила, а он стал на сторону ходить. Она-то видела. Стала его просить, хотя бы ради ребенка, а он возьми да и скажи, что голубой... и сам всем дает... и что с ней не может уже. Вот такое горе у неё было. И ты не молчи, скажи про своё, Феденька, так легче будет.

И смотрит. Лежит и смотрит на него, как он корчиться будет от ее слов, как трясти его начало, как рот открыл, а крикнуть не может, только зубы оскалил. Как руки в кулаки сжались и не мог он лицо от нее закрыть, а только колотил кулаками по глазам себя. И не вдохнуть, и не выдохнуть, и темно опять...

Когда пришёл в себя, мама была уже рядом. Помогла одеться, отвела домой, уложила в кровать. Ночь не отходила, сидела рядом и смотрела, как он в потолок пялится. А он молчал. Было уже такое, когда он замолкал со своими мыслями наедине... Знала его мама об этом. Поэтому рано поутру, тихонько, чтоб не заметил, собрала дома все веревки, какие были, и сунула в коридоре на антресоли, подальше, за старые кастрюли.

В тот же день попробовала до Олега дозвонится. Не застала. На работе сказали, что у него учеба в другом городе, когда приедет не знают, сами ждут. Вызвала участковую врачиху. Та полистала выписки и сказала, что нужно в психдиспансер, похоже на эпилепсию, нужно обследовать. Но больничный дала. В психушку Федор ехать отказался. Лежал, сверлил взглядом потолок, молчал. Почти не ел, не пил. 

С работы приходили, сказали, что держать долго не могут, через месяц придется уволить. Приходила и знакомая его, рассказала матери как лежали они, всё хорошо было, что говорила о своем бывшем, когда Федора колотить начало. Поплакали обе на кухне. Мама, про то что он уже не раз вешался, не рассказывала никому. Зачем из избы сор нести, никого это не касается. Когда подошли вдвоем к кровати, он так дико глянул, что сразу и ушли. О чем говорить, если он и рта не открывает. 

Мама его одного оставлять боялась, сестренку Федора вызвала, менялись с ней, когда та могла посидеть. Всё Олега ждала, он лекарства привозил какие-то, помогли они в прошлый раз. Но звонить ходить далеко - до автомата на другую улицу. Между домов хоть и короче, но тоже минут десять.

А мысли у Федора известные были: «Кто выдал? Неужели жена? Да как они познакомиться могли? Или из ментов кто-нибудь? За что? За что его так? И ведь что придумала – вроде и про другого рассказывает, а на него смотрит, его реакции ждет. А что он ответить должен? Да, он тоже был как голубой! Но с ней то всё нормально было. Ведь мог же он ее любить! Зачем же она ему опять об этом? Он ведь не такой, просто так получилось. Так получилось... 

Всю жизнь так получается. И не хочет он, а получается именно так! Никогда он не вспоминал, запретил себе помнить, о том как его старый зек насиловал, как ножом ковырял спину, а боль и сейчас отзывалась. 

Ах, почему? Если бы не пошли тогда, после демонстрации, вино пить, если бы он не поднялся тогда от костра, если бы... Как было до того хорошо. Его любили, его все любили. И он любил всех. Девочка в классе его была, Леночка – красавица, ведь любила его, всего его обцеловывала. Он её только губами и руками ласкал, а ей так нравилось. Она его тоже губами ласкала. Не стеснялась. Секса боялась, а губами ласкала. 

И Олег его любил. А он Олега поцеловал. Видел как друг мучается, сказать не может, и любил его тогда, когда в губы целовал. Любил его. Никогда больше не было такого с ним, как тогда, потому что любил. И сейчас бы опять поцеловал, взял бы руками его за голову и прижался бы к губам, чтобы опять его почувствовать, его любовь... Так это и есть любовь? Наверное это и есть. А он? Что же это получается? Всегда своего друга, любил. Сам тоже такой? Поэтому его всегда и пёрли, что он сам такой? 

Сам... И не спрячешь ни от кого, все видят, все, - и особист в Армии, и дружок его институтсткий, и шурин сразу угадал, да и жена наверное тоже сама поняла, как и эта, новая, знакомая – не могла она ни от кого услышать про него. Молчал он, всегда молчал про себя, никому ни слова, ни пол-слова не обронил. Просто видят они. Это как клеймо осталось, после того случая. Не сотрешь ничем. Навсегда.

Поэтому и смотрят на него всегда так странно чужие. И как не прячешь глаза, а все равно заглядывают, проверяют, как-будто мысли читают. А потом не знаешь чего ждать от них: может с кулаками бросятся, а может и нет, или как особист, сзади обхватят. И все теперь знают, что он уже оттраханный. Если выйти сейчас на улицу, просто выйти и пойти к остановке, то опять смотреть будут, тыкать его взглядами сзади, как было уже. И чувствовал он себя тогда так, словно без штанов по улице идет. Почему это ему? За что? Почему не умер он тогда? Зачем так жить? Ведь было уже хорошо всё. А теперь опять сорвался он в свой черный ужас и спать не может, потому что задохнется во сне...».

Так две недели прошло. Раз пять кошмары на него накатывали. Утром как-то попросил Олега позвать. Мама пошла звонить. Олег еще не вернулся, но сказали, что уже скоро, через недельку точно будет. Домой торопилась – знала, что обрадует. А вошла в квартиру и сердце оборвалось: в коридоре у стены стояли пирамидкой старые кастрюли, одна в другую вставленные, и дверца от антресолей, с петелек оборванная...