05. Семь языков пламени. Окончание

Джозеф Брешер действительно кое-что смыслил в судах, и «Кримма», на которую прибыл следующим вечером в восемь часов, когда уже стемнело — он не мог отказать себе в удовольствии заставить даго подождать — произвела на него должное впечатление. Поднявшись на борт, он обратил внимание на глубокую осадку двухмачтовика, залог хорошей остойчивости при поднятых парусах, безупречно обтекаемый силуэт с узкой кормой, гладкий, без единого сучка палубный настил. Хотя паруса на мачтах оставались свёрнутыми, паровую машину пустили, и над жёлтой трубой курился дым. Брешер подумал, что это было сделано для того, чтобы убедить покупателей в исправности механизмов. Этот Катрацци, видимо, и вправду здорово «влип», раз так старался сбыть своё судно; американец, ещё два года назад сам стремительно шедший ко дну, начинал испытывать к бедняге нечто вроде снисходительного сочувствия. Берил Брешер, не преминувшая составить мужу компанию в экскурсии на яхту, в салоне которой она уже устраивала рауты для умирающих от зависти богачек Сан-Франциско, решительно влюбилась в корабль. Едва ли не каждый шаг на борту сопровождался её восхищённым аханьем.

Перейдя на бак по завершении осмотра яхты, Брешер упёрся руками в бока и по-хозяйски спросил Альдонеса:

— О'кей, мистер, сколько вы хотите за вашу посудину?

— Джо! — укоризненно произнесла Берил.

— У нас в Вазарии так не делается, мистер Брешер, — с улыбкой ответил Альдонес. — Спустимся в салон и обсудим покупку за рюмкой рома.

— Да, да, — поддержала его женщина. — Барон прав. Я должна ещё раз посмотреть мебель.

— Как угодно, — пожал плечами Брешер, подумав: «Хитрец-даго! Держи ухо востро, Джо».

Они спустились в кормовой салон, отделанный панелями вазарийского горного дуба и штофными обоями и убранный богатой мебелью, так понравившейся госпоже Брешер. Усевшись в глубокое кресло, Брешер почувствовал, что у него неприятно засосало под ложечкой, а дыхание стало стеснённым.

До его ушей донёсся приглушённый, но легко узнаваемый звук, много раз слышанный им на морских судах — вращение брашпиля, выбирающего якорную цепь. Кроме того, помимо барона, в салоне находились двое моряков — коренастый бородач, ранее представленный как помощник капитана, и матрос. Они стали по обе стороны дверного проёма, как бы преграждая путь к бегству. На кушаках у обоих висели револьверы.

Берил Брешер была настолько поглощена любованием обстановкой, что ничего не замечала.

— Мистер Брешер, — произнёс Альдонес, — вы помните Нагасаки?

Брешер сделал глубокий вдох и судорожно сглотнул.

— Никогда там не бывал, — хрипло ответил он.

— Боюсь, ваша память вас обманывает. Но это не важно. Разденьтесь до пояса.

— Что такое?! — вскричала госпожа Брешер. — С ума вы сошли?!

— Что делать с ней, господин барон? — спросил Серапи.

— Она обрекла себя в тот день, когда вышла за него замуж, — холодно сказал Альдонес. Берил Брешер не могла понять вазарийских слов, но её водянисто-серые глаза расширились от ужаса, и она затряслась в истерике.

— Раздевайся до пояса! — повторил барон Брешеру, вытащив из-за борта пиджака кинжал.

Устланный ковром пол слегка закачался — «Кримма» снялась с якоря.

— На электрический стул захотел?! — прорычал американец. — Эта жёлтая шкура каждый день давала дюжине таких, как ты! Она и мне...

— Помогите ему, ребята.

Серапи шагнул вперёд и, размахнувшись, ударил Берил Брешер рукоятью револьвера в затылок. Женщина с хлюпающим стоном перегнулась через подлокотник кресла и повисла наподобие тряпичной куклы. Её супруг попытался вскочить, но ноги его не слушались. Он задрожал, как в приступе лихорадки.

Помощник капитана снял с него пиджак и рубашку.

— Убийцы! — прохрипел Брешер, дико вращая глазами.

Серапи и второй моряк схватили его за руки. Альдонес надрезал кинжалом кожу Брешера под левой подмышкой и принялся медленно заворачивать её кверху. Американец заревел, как раненый медведь, его лицо перекосила судорога, изо рта потекла слюна. Альдонес невозмутимо продолжал свою работу, теперь сделав надрез на груди Брешера и вытягивая вверх второй «лепесток». Глаза Брешера закатились, он издал вопль, от которого содрогнулись переборки салона, и лишился чувств.

По знаку барона Серапи плеснул ему в лицо воды из графина на столе. Американец пришёл в сознание, чтобы минуты две спустя снова потерять его от адской боли, когда Альдонес сдирал кожу с его правого бока. Брешера опять окатили водой, и, очнувшись, на этот раз он продержался меньше минуты. Дальнейшие попытки привести его в чувство были тщетны.

Джозеф Брешер умер.

Над Японским морем занимался новый день. Пурпурно-малиновые отблески ослепительно пламенели на ребристой глади. Небо над горизонтом окрасилось в причудливый розоватый тон.

Яхта «Кримма» с раскрытыми кингстонами быстро погружалась в пучину носом вперёд.

— Вы достигнете берега, если будете хорошо грести, — сказал Альдонес Катрацци, держась за планширь. Бурлящая вода уже покрыла его щиколотки. — Погода отличная.

— Может, передумаете, господин барон? — голос Серапи, стоявшего навытяжку в шлюпке, срывался. Бравый моряк с трудом сдерживал слёзы. — Прыгайте в лодку!

Отрицательно покачав головой, Альдонес протянул ему коралловое ожерелье.

— Передай его моей сестре. Она теперь Маремма Магри. Пусть эти кораллы напоминают о том, что Альдонес и Харуко Катрацци когда-то жили на свете.

— Харуко Катрацци?

— Нас повенчала смерть.

— Господин барон...

— Я иду к любимой. Прощай, Серапи.

Шлюпки ещё долго покачивались на ленивой зыби, не решаясь тронуться в путь. Когда «Кримма» со своим капитаном исчезла в волнах, Серапи спрятал ожерелье в карман, сел и пробормотал, ни к кому не обращаясь:

— Это был настоящий рыцарь. Настоящий...