Что было тогда?

Павел Снепороков ждал, пока в повозку запрягут новых лошадей. С грязного двора он зашёл в столь же неприглядный станционный домик, в комнате которого сидели и стояли такие же, как он, путешественники. Одни читали при неверном свете свечки книги, другие оживлённо обсуждали нелепые картинки, развешанные по стенам комнатки, третьи же не то чаёвничали, не то обедали. Каждое из этих занятий могло бы развлечь и Павла, но он лишь сел возле окна: по стеклу катились капли дождя, а небо было столь же серым и грустным, какой представлялась ему его жизнь.

Ни покинутый им Петербург, ни ожидавшая его деревня не казались ему не только интересными, но даже стоящими его внимания.

В Петербурге он старался забыть прошлое — и испробовав все способы от кутежей до исправной, отнимающей всё время службы так и не избавился от воспоминаний.

Ехал же он в имение недавно почившей тётушки, которое отошло ему по завещанию и которым ему теперь надлежало распорядиться по совести, то есть отпустить крестьян, раздав им землю. Павел надеялся, что это позволит ему хоть некоторое время не думать о ней.

В комнату вошла, держа в маленьких белых ладонях сахарницу с колотым сахаром, дочь смотрителя.

— Не прикажете ли чаю?

Павел взглянул на неё — и промолчал. «Господи, — думал он, не спуская глаз с девушки, — неужели она?»

Нет, то было лишь мимолётное заблуждение: похожего покроя дикенькое платье, такие же, как у той, рыжеватые волосы. Более же ничего не напоминало ту, изящную, милую, образованную — и так больно, так неожиданно предавшую его.

***
В тот день Павел шёл по богато, но несколько безвкусно, обставленным комнатам дома Востровых — купеческой семьи, державшей открытый стол. Каждодневное присутствие на этом обеде вошло у него в привычку не потому, что обед был вкусным и обильным, общество приятным, а беседы интересными — ничего такого вовсе не было, а потому, что здесь он мог видеться с нею — с милой его сердцу Евпраксией.

Она почти никогда не заговаривала с ним, а заговорив — смущалась и замолкала, прелестная в своей скромности. Стоило Павлу спросить её о литературе или о музыке, она лишь кротко отвечала, что, разумеется, знакома с этим романом или этой оперой, и не говорила больше ничего, не желая, очевидно, казаться выскочкой.

Он решился наконец объясниться с нею, поэтому приехал немного раньше обеденного часа, и теперь надеялся встретить Евпраксию в одной из комнат. Так и вышло — она стояла у окна. Евпраксия, счастливо улыбаясь, смотрела на двор, перебирая пальцами оборку платья. «Какая она чистая, светлая, — подумал Павел, — точь-в-точь боттичелиева Афродита».

— Добрый день, Евпраксия Саввична! — обратился Павел к ней.

Евпраксия взглянула на него, тихо поздоровавшись, отошла от окна и, взяв пяльцы, принялась вышивать золотисто-жёлтые, радостные цветы.

— Позвольте объяснить вам то, что уже давно не покидает моих мыслей. — сказал он. — Я впервые увидел вас семь месяцев назад, и уже тогда вы показались мне прекрасным неземным созданием, а в душе моей появилось чувство, до того не известное мне. Это чувство, такое сладкое и горькое одновременно, всё росло и росло, всё сильнее и сильнее тянуло меня к вам, и теперь я, уже не в силах противиться ему, говорю вам это. Это чувство — моя любовь к вам. — Павел помолчал немного и нежно, хотя и торжественно, проговорил: —Теперь мне остаётся спросить вас: «Любите ли вы меня?» — и просить вашей руки или покинуть этот дом навсегда.

— О, знали бы вы, как я люблю вас! — отвечала Евпраксия. По её щеке скатилась крупная слеза. — Но сегодня…

Павел не дал ей договорить: разгорячившись, он не мог сдерживать своих чувств и взволнованно воскликнул:

— Тогда, если вы согласны стать моей женой, — ведь вы согласны? — нельзя ли сейчас просить благословения у ваших родителей?

Евпраксия не успела ответить: в комнату вошли отец Евпраксии и сухонький старичок в вицмундире и с орденами Святой Анны и Святого Владимира на груди. Старичок, увидев Евпраксию, тепло улыбнулся ей.

— А, Павел Григорьевич, здравствуйте! — приветствовал Савва Востров Павла. На его лице, обычно хмуром, сияла довольная улыбка, а в голосе слышались радостные нотки. — Можете поздравить Евпраксию: она теперь невеста. А это, позвольте вам представить, её жених, господин Островкин.

— Жених? — Павел мрачно посмотрел на Евпраксию. — В таком случае, прощайте. Я не ожидал, что вы способны на такую низость, — он развернулся и поспешно вышел из комнаты.

Павел не знал, что ему делать — настолько оскорблённым и обманутым он чувствовал себя. Хотя Евпраксию было немного жаль, он написал ей гневное письмо и уехал в Петербург. Копию этого письма как единственную память о былом он перечитывал часто — и сейчас тоже достал его уже не новое и немного помятое, написанное около двух лет назад.

«Милостивая государыня,

Евпраксия Саввична!

Должно быть, вам будет неприятно получить от меня это письмо, ибо я не только ничего не значу для вас, но и вы, очевидно, считаете меня недостойным вашего внимания. Тем не менее, я не могу молчать после того, что произошло между нами сегодня днём, и потому считаю должным написать вам.

Сколько радости принесли мне ваши слова: «И я люблю вас», сколько надежд вызвали они! Какое блаженство я испытал в тот миг! Объясняясь вам в моих чувствах, я боялся другого ответа, поэтому нельзя описать охвативший меня восторг.

Не знаю, что было причиной для такого ответа. Хотя в последующие несколько минут я разочаровался в вас, я не смею предполагать, чтобы вы желали подшутить надо мной.

Итак, весьма обидным образом вы показали мне, что я неинтересен вам. Я сделаю то, чего вы, очевидно, хотели от меня: я покину Калинов. Я не держу на вас зла и желаю вам счастья в вашей супружеской жизни.

Остаюсь вашим преданным слугой,

Павел Снепороков»

***
Скрипнула дверь, в комнату вошла дама в платье с плерезами. Павел взглянул на неё: теперь это точно была она. Евпраксия, кажется, тоже узнала его. Нимало не смущаясь окружающими, она упала на колени перед Павлом, и, протягивая к нему руки, проговорила:

— Будьте великодушны, простите меня! То было ужасное недоразумение… — она расплакалась.

«Как искренен её порыв, — думал Павел. — Неужели тогда я мог усомниться в ней, подумать, что она и вправду любит того старика?»

— Вы видите, как я несчастна, — продолжала Евпраксия, вытирая слёзы, — только ваше прощение может вернуть мне спокойствие…

— Конечно, я прощу вас… да я уже и простил давно! — воскликнул Павел. — Прошло столько времени с нашей последней встречи, а я всё ещё люблю вас.

— В таком случае, возможно, вы не откажетесь повторить вашу просьбу?

***
В тот день после утреннего чая Евпраксия имела серьёзный разговор со своими родителями.

— Евпраксия, нам надобно поговорить с тобой, — начал её отец, но остановился, думая, как лучше начать.

— Видишь ли, ты уже взрослая девушка, — продолжила мать Евпраксии, с напускной важностью произнося заранее заготовленные фразы, — должно позаботиться о твоём будущем. Мы же, как любящие родители, не можем не принимать участия в нашей дочери, оставив её на произвол судьбы.

— К чему эти рассуждения! — неожиданно резко прервал её супруг. — Пора тебе, Евпраксия, замуж.

— Мы нашли тебе жениха, — говорила тем временем её мать, значительно расставляя слова. — Это хороший знакомый твоего отца, почтенный, хотя и небогатый человек…

Евпраксия замерла: только бы женихом оказался не этот надоедливый Снепороков. Он может говорить только о музыке и литературе, в которых она ничего не смыслит, а из всего имущества у него, верно, только поношенный сюртук, в котором он каждый день является к ним на обед. Не мог же он быть настолько наглым и просить её руки? Или, возможно, образованность не делает человека умным, и Снепороков просто не понимает, что безразличен ей?

Впрочем, опасения не подтвердились: женихом был старичок, которого Евпраксия несколько раз встречала за ужином. Это был местный разорившийся дворянин, и титул сразу же заставил Евпраксию полюбить его.

Она смотрела на двор дома, представляя будущие балы, приёмы, дорогие туалеты, когда к ней подошёл Снепороков. Он восторженно взглянул на неё, а после того, как Евпраксия демонстративно взялась за вышивку с жёлтыми гвоздиками, начал длиннейшую, скучнейшую речь о его всепоглощающей любви.

«Отвергнуть такого пылкого воздыхателя — значит, возможно, нажить себе врага, — Евпраксия пыталась понять, как стоит ответить ему. — Разрешить ему быть моим любовником, и пусть свет говорит о нас? «Мадам Островкина так ужасно мучается со своим мужем, что ей приходится пренебречь условностями!» Или притвориться несчастной, а если старичок умрёт, устроить свою жизнь со Снепороковым?»

Последнее казалось наиболее правильным, и потому, отвечая Снепорокову, она расплакалась.