07. Баварские рассказы. "Шузы"

- Тоби «шузы» трэба? – Олежка в упор посмотрел на своего товарища.
- Ты нашел благотворительную организацию, которая поможет мне приобрести новую обувь, а в добавок большой лимузин, виллу и белую яхту? – вопросом на вопрос ответил Кононенко.
- Я сэрьйозно, - обиделся бывший милиционер, - знаю дэ можно шикарни «шузы» знайты.
- В Рот Кройц больше не поеду, - отрезал Леша, - мало того, что едим всякую дрянь, так ты еще и по помойкам вместе с цыганами лазить предлагаешь.
- Воны румыны, - принялся защищать постоянных посетителей Красного Креста Олежка. – На сэбэ глянь, ходышь як бомж в драных «кроссах».
Кононенко вздохнул и обреченно посмотрел на свои расклеившиеся кроссовки, купленные перед отъездом у пакистанцев на троещинском рынке. Обувка не выдержала суровых немецких будней, вкупе с ночными выкапываниями неизвестных корнеплодов и стала разлезаться по швам, как старый мешок. Олег повез его в Ансбах в «секонд хэнд», который в Германии благозвучно назывался Красный Крест. Там темноволосые граждане с сухими острыми лицами юрко сновали среди развалов старой одежды и обуви времен Вилли Брехта.
Румыны или цыгане, тут Леша не видел принципиальной разницы, выдирали тряпье друг у друга из рук, по-змеиному шипели и так алчно бились за каждую пару брюк, будто настал судный день и тех, у кого не будет означенного платья, сгинут в геенне огненной.
Киевлянин пару минут смотрел на творящееся безобразие, смачно плюнул на светлую брусчатку, растер означенное вещество подошвой разорванного кроссовка и сказал, что он, Алексей Кононенко, готов вообще ходить босиком, как «ивановец», чем будет рыться с этими чудиками в чьем-то старом тряпье.
Обувку подлатали суперклеем, но проблема от этого, конечно не исчезла. Покупать в магазине за сто марок туфли рука не поднималась, впереди, как оазис в жарких песках замаячила покупка почти нового, десятилетнего «форда». И Леха, будто скупец из поэмы Пушкина трясся над каждой маркой.
- Ладно, выкладывай, - Кононенко улыбнулся и толкнул локтем надувшегося товарища.
Олежка для приличия по обижался еще с минуту, и решив, что этого достаточно, с жаром начал рассказывать. Оказалось, в самом Лютерхаусене был небольшой обувной магазин, людей в «маркте» жило мало, поэтому и ассортимент соответствовал, то есть был никакой. Но перед лавкой стояла большая железная корзина, в которую горожане складывали подержанную обувь, ее через некоторое время забирала машина и увозила в тот самый Рот Кройц в Ансбахе. По словам Олега, она сегодня была полной, он только что проезжал мимо магазина и видел, как в нее высыпали ворох туфлей.
- Там «Саламандра» оригинальна, «Адидас», - глаза Лешиного друга алчно горели неугасимым огнем не разбалованного ширпотребом уроженца СССР. – Туфли матери можно взяты, соби зимни ботники, шлепки на лито.
Говорил он так убедительно, что Леше передалось его возбуждение и азарт, знакомый только советскому человеку, который в поиске дефицитов дни напролет колесит по всяким ГУМам и ЦУМам.
- Это хоть не будет считаться кражей? – на всякий случай спросил Кононенко.
- Тю, ты дурный, - пожал плечами Олежка, - який же цэ злочын, колы воны сами його виддають. Абы мы в магазын вдэрлись, тоди…
- В магазин лезь без меня, – улыбнулся Леша, - так может просто подойдем выберем, что надо и…
- Ты в Рот Кройци соромышся шмотки шукать, а тут... Мы сьогодни вночи пидэм. – перебил его бывший милиционер.
Кононенко замолчал и внимательно посмотрел на приятеля. В Красном Кресте Олег не стеснялся наравне с румынами рыться в тряпье, а тут предлагает отправиться за «шузами» ночью, будто и вправду на «дело» идем.
- «Сельская психология», - догадался Леша, разглядывая смущенного друга, - «Ансбах для него чужой город, а вот в Лютерхаусене он живет, все понятно». – он перевел взгляд на свои «убитые кроссы», и со вздохом резюмировал: - Ладно давай сегодня ночью.
Мягкое лунное сияние смешивалось с горчичным светом фонарей и обливало получившейся смесью старые булыжники Ансбахштассе, которые от этого влажно поблескивали в ночи. Городок спал. Высокие окна каменных зданий источали слепящую темноту, скромные автомобили баварских бюргеров, вслед за хозяевами, мирно почивали на обочине. Тонкие акации и липы, единственные живые существа в этих каменных джунглях, взирали на ребят с удивлением и легкой тревогой. Ветра не было, и спокойная летняя ночь поглощала легкие шаги приятелей.
- Ось, - шепнул Олежка и крадучись, как кот двинулся к высокой металлической корзине, в которой насыпом лежали перехваченные бечевкой «шузы». Леша подошел следом и в тусклом свечении месяца попытался рассмотреть содержимое корзинки. Его товарищ, не теряя времени принялся набивать рюкзак разнокалиберной обувкой.
- Ни фига не видно, - пробурчал Кононенко, надо было фонарик захватить, блин, не догадались. Что ты гребешь все подряд?
- Тыхише, - прошипел бледный как покойник Олег, - нэма часу роздывляться, дома розбэрэмось.
- Я что, как ишак весь этот хлам на себе потяну? А ну отойди, - Леша решительно отодвинул товарища и одним рывком запрыгнул на край корзины, чтобы в слабом свете ночи рассмотреть ее содержимое. Это было ошибкой. Не рассчитав нагрузки, Кононенко перекинул металлическое сооружение на бок и железная корзина, с нарастающим грохотом покатилась вниз по Ансбахштрассе.
Туфли, ботинки, балетки и кроссовки разлетелись из нее в разные стороны, но это не остановило корзину, а наоборот добавило прыти последней. Возле пивной Зиберта улица еще больше увеличивала свой наклон, и освобожденная от своего содержимого она увеличила скорость, радостно загрохотала, и помчалась во весь опор по направлению к чешской границе. По дороге разбойница сбила велосипед фрау Зюкке, пару уличных горшков, табуретку и совершенно распаляясь скрылась в ночной мгле.
- Що ты наробыв? – охнул Олежка, закидывая на спину наполовину заполненный рюкзак. Мертвые окна вокруг дружно засветились ярким электрическим светом. И не удивительно, подобный грохот Лютерхаусен слышал в последний раз в сорок пятом году, когда американские танки спешили к Праге. Леша ошеломленно застыл, удивляясь, как корзина смогла сотворить подобный тарарам.
- Тикаем, що ты застыв, - Олежка сильно дернул приятеля за рукав. Кононенко очнулся и дал деру. Уже в номере, куда они заскочили на одном дыхании, приятели слышали, как проснувшийся городок дружно вывалил на улицу и шумно обсуждает ночное происшествие.
Пока Леша сквозь щель в шторе наблюдал, как возбужденные горожане в ночных пижамах сокрушенно качают головами, Олег разложил по каморке свой «улов».
Остроносые лакированные туфли на длиннющей шпильке размера эдак сорок третьего, клоунские башмаки, словно украденные у Олега Попова, жуткие сандалии тошнотного цвета «а-ля прощай молодость», «вьетнамки», явно погрызенные собакой, и мальчуковые ботиночки – «я родился в Рейхе».
Весь этот хлам Олежка складывал отдельно, а свое самое большое богатство – коричневую «Саламандру» на натуральном меху, и яркие кроссовки «Адидас», он положил на кровать и время от времени ласково поглядывал на них, как ласковая мать на спящих ребятишек.
Леша отошел от окна и с интересом принялся рассматривать «адики» и «солому». Олег ревниво посмотрел на товарища, но промолчал. Чем больше Кононенко крутил в руках модную обувку, чем шире становилась его улыбка.
- Слышь, братуха, - неожиданно сказал он, - продай мне их, я хорошо заплачу.
- Ты ж на машину збыраешь, - выдавил Олежка, выигрывая время. Продавать своих новых друзей не хотелось, даже за твердые дойчмарки. – Кроссы я брату виддам, а ботинки сам носыть буду, - и чуть слышно добавил: - всэ життя мрияв про таки.
- Твой брат одноногий инвалид? – поинтересовался Леха.
- Сирьога, - глаза Олежки полезли на лоб, - ни, с чого ты взяв?
- Так кроссы оба на левую ногу, - выдал бездушный Кононенко, и добавил, в конец разбивая мечту своего друга: - а ботинки - один сорок третьего размера, другой сорок первого.