- Свет, - чуть слышно прошептал Мигалев и отодвинулся к рыже-коричневой стенке раскопа. Сзади сухо чиркнула спичка и шурф заволокло удушливой гарью, это медленно разгорался обрывок телефонного провода. Стало светлее.

- Какой из них, Саня? – в проем протиснулся человек в грязной немецкой куртке, одетой поверх дырявой тельняшки.

- А мне почем знать, Уткин, - раздраженно выдохнул Мигалев. – Эти шурфы вели саперы Барякина…

Девушка подошла к заросшему высокой травой обрыву и резко, не глядя вниз, прыгнула. Холодная вода неожиданно взбодрила и придала сил, во рту появился неприятный привкус нефти. Она заработала руками, пытаясь совладать с сильным течением, но тщетно. Поток продолжал нести ее вниз по течению, будто легкую щепку. Паника на миг сковала руки:
- «Папа, я тону, что делать»?
- «В первую очередь успокоится и выбросить, наконец, эту чертову туфлю», - ожил в голове голос. – «Зачем ты борешься с течением? Подожди немного и река сама вынесет тебя к берегу».

- Нужен хороший посох, орешник, то что надо. – она выломала палку. - Листья папайи, так, вот они, и осмотреться…
Осматривать было особо нечего. Покорёженное сиденье и ее сумочка, втиснутая в щель между местами 19Е и 19D. Сумочка! Девушка рывком вытащила ее. Кроме кошелька, помады и теней, которые сейчас были абсолютно бесполезны, там находился ее рождественский подарок отцу. Пакет с аргентинскими конфетами в ярких обертках. Папа всегда был сладкоежкой. В животе сразу заурчало.

- Благодарю вас, синьор, - женщина средних лет со следами былой красоты на лице, протянула купюру в тысячу золей водителю.
- Спасибо, синьора, - мужчина мельком глянул на сурового Боливара, и спрятал деньги во внутренний карман мятого пиджака.
- Пойдем Джулианна, - женщина щелчком застегнула ридикюль и с гордо поднятой головой вышла из машины. Ее дочь, миловидная девушка со светлыми, столь непривычными в этой стране волосами, тонкой талией и восторженными голубыми глазами, выбралась следом.

Бабичу Сидору Васильевичу посвящается
моему двоюродному деду
и другим солдатам и командирам 9-ой
и 12 армий Юго-Западного фронта.
Попавшим в окружение под Уманью.
Не предавшим и не сдавшимся.
Вечно живым.

Боль расцвела кроваво-красным узором, оглушила, заставила ослепнуть, и крепко сдавливая грудь, потушила сознание.
- «Вот и все»? – тускло промелькнула в гаснущем разуме мысль. Она несла облегчение и освобождение. От невыносимого позора и бессилия, горечи поражений и нескончаемого отступления. Теперь Вселенная придет в гармонию, а его, Никодима Юсупова, ждет вечная непроглядная тьма.

В Перемышль шли своим ходом, оставив в наспех вырытых могилах павших товарищей. Встречные бойцы смотрели с уважением и легкой завистью: еще бы, уже успели повоевать. Угощали табаком и пайковым хлебом, пока командиры курили папиросы в тени.

Мягко крадучись в окна Старого дома заползала тьма. В последний месяц это случалось все раньше и раньше. Короток и зябок зимний день. А за окном свирепствовал ветер. Истошно стенал, гнул крепкими руками изможденные липы запущенного сада, прижимал к земле пожелтевшую жухлую траву, рисуя замысловатые узоры. Бросал в дом полные пригоршни ледяного воздуха, будто намереваясь разрушить все, созданное природой и человеком.

Широкая лесная тропа содрогнулась от топота копыт. Земля застонала и взлетела ввысь мириадами песчинок. Отряд всадников острым клинком рассек предвечернюю тишину. Старый лес притих, испуганный незваными гостями. Перестали петь птицы, славящие уходящее солнце, замолкли мелкие зверьки. Все замерло.
Однако три десятка всадников на мохнатых кипчакских лошадях не собирались быстро покидать лес. Увидав большое озеро, они спешились, не торопясь напоили взмыленных коней и принялись разбивать лагерь.

Тропа нырнула в низину, в приятную прохладу соснового леса. Днепр скрылся за густыми деревьями, будто его и не было. Затем, вертясь, дорожка нырнула в неглубокий овраг. Там тек прохладный ручей, деливший красновато-желтый от глины яр на две неровные половины.