Ёлочка, гори!

На подоконнике настежь распахнутого окна стоял Виктор Сергеевич и печально вздыхал. У местного поэта отпало всякое желание писать, и он уже целую неделю не брался за перо. С тоской в потускневших чёрных глазах мужчина обречённо смотрел вниз. Ему было плевать на дикий холод, пробирающий до костей, на мороз, заставивший густые ресницы и посиневшие губы покрыться инеем, просто хотелось умереть. Для Виктора Сергеевича такое желание давно стало обыденным. В свои тридцать с небольшим он выглядел на все сорок, а то и сорок пять. Натянув на уши смешную вязаную шапку с огромным красным помпоном и получше укутавшись в тёплый тулуп, уставший от серости и обыденности дней поэт, набрав в грудь как можно больше воздуха, сделал шаг вперёд и провалился в сугроб. Падать было ничуть не больно, первый этаж всё-таки.
Диля Умаровна, пожилая еврейка со стажем, очень любящая вставлять в разговор своё мудрое слово, до половины высунувшись из окна, как бы ненавязчиво поинтересовалась у несчастного:
— Имею задать вам парочку вопросов. Зачем это вы так неосторожно бросаетесь мордой в снег, как Матросов на амбразуру?
Неохотно поднявшись на ноги и отряхнув одежду, горе-поэт безразличным тоном ответил следующее:
— Я репетирую суицид. Вдохновение ушло, мир — тлен, жизнь — говн…
— Аллах Акбар с вами! — не дала закончить Виктору Сергеевичу Диля Умаровна. — Молодой человек, хотя сколько вам осталось?.. И всё-таки, молодой человек, не надо отчаиваться. Я, как мать двоих детей и одного мужа, смело вас заверяю: всё не настолько уж и плохо, вы можете сделать доброе дело.
— Например? — иронично ухмыльнулся творец, разочаровавшийся во всём на свете.
— Например, вы можете завещать мне свои прекрасные хоромы, — предложила женщина, хитро подмигнув оторопевшему поэту. — А що? А що вы на меня вылупились, как китаец после операции по увеличению глаз?
— Да блин! Что ж за день такой?! — ругалась на весь двор тринадцатилетняя Геля.
— Що случилось? — тут же оживилась Диля Умаровна, чуть не вывалившись из окна вслед за начинающим самоубийцей.
— Да ничё… — хмуро пробормотала рыжеволосая девочка, остановившись возле дверей подъезда.
— Жаль, — разочарованно произнесла женщина. — А может, всё-таки що-нибудь случилось? — с надеждой повторно спросила любопытная дама, не знающая, куда деть море свободного времени, которое так неожиданно появилось, когда она вышла не пенсию.
— На «мине» собачьей я «подорвалась»… — угрюмо пробурчала насупившаяся Геля.
— Тю, тоже мне, — отмахнулась Диля Умаровна, — это событие вообще к деньгам.
— В таком случае вас ждут грязные деньги, — вмешался в диалог Виктор Сергеевич.
— Ой, шутник, вы уже почти що мертвы, — сделала замечание поэту беспокойная соседка. Получше укутавшись в серую шерстяную шаль, женщина, поёжившись от холода, добавила: — Вы ж культурный человек, Вихтор Сергеич, а ведёте себя, как незнамо що! Вы голос народа, а этот статус к чему-то обязывает, — и Диля Умаровна многозначительно потрясла указательным пальцем.
Нахмурившись, оскорблённый мужчина недовольно проворчал:
— Какой голос народа, у меня стихи о природе…
Диля Умаровна хотела что-то возразить, как вдруг встрепенулась и, легонько хлопнув себя ладонью по лбу, спросила:
— Геля, душенька, какое сегодня число, не девятое ли, часом?
Девочка, удивлённо посмотрев на обеспокоенную соседку, которая так неожиданно стала вежливой, спокойно ответила:
— Девятое, а чё?
— Що ты чёкаешь, как не русские, ей-богу! — запричитала женщина. — Сегодня ж… Ой! Надо ж всех собрать, всех собрать! — с этими словами Диля Умаровна исчезла в своей квартире.
— Ну всё, щас весь дом на уши поднимет, — предсказала дальнейшее развитие событий Геля, давно позабыв про испачканные кроссовки «Аdidas».
Отчего-то передумавший отчаливать в мир иной поэт, протягивая девочке руку в знак согласия, изрёк:
— Дай пять.
— Держи, — и Геля, которая обладала не только необыкновенной проницательностью для столь юного возраста, но ещё и недюжинной силой, от души приложила Виктора Сергеевича по ладони.

На небе, украшенном золотой россыпью звёзд, показался тоненький серп месяца. Белоснежные сугробы слабым блеском отозвались на бледные лучи луны. Тьма, ненавидящая день, старательно укутывала город в чёрное одеяло, чтобы спрятать любой источник света, однако сегодня ночью во дворе дома номер двенадцать было необычайно светло.
Яркие языки красного пламени, коим скормили не одну пару ёлок, от разыгравшегося аппетита пытались укусить иссиня-чёрные тучи и достать жадными руками до звёзд, которые, упорно пробиваясь сквозь все преграды, продолжали спокойно мигать тысячью любопытных глаз.
— Вот, если бы не я, то кто б за эту традицию вспомнил, — читала лекции забывчивым соседям Диля Умаровна.
— Мы уже третью ёлку спалили, а она всё нас упрекает… — прошептала мне на ухо кудрявая одноклассница. Умудрившись простудиться на днях, обычно жизнерадостная брюнетка Жанна пребывала не в самом хорошем настроении. Она постоянно ворчала, вместо леденцов в огромных количествах ела таблетки от кашля и неустанно твердила, что ей неудобно сидеть в двух куртках, а надетый, как ни странно, поверх тех самых курток свитер страшно кусается.
— Как он может кусаться, когда ты укутана в два слоя поролона? — недоумевала я.
— Ой, да отстань ты, лучше шарф мне поправь! Я больная…
— Это все давно поняли, — заметила Геля и, не скрывая своего веселья, захохотала в голос.
— Так, ша, дамы, не ссорьтесь! — приказала Диля Умаровна, присаживаясь на раскладушку, найденную ей в завалах ненужных вещей на чердаке чьей-то дачи. — Давайте лучше читать стихи о Ленине.
— А чё о Ленине? — задала вроде бы логичный вопрос Жанна.
— А я не такая старая, щоб помнить царя! Поэтому слушайте!
Прокашлявшись, с лицом, которое было настолько серьёзным, что вызывало смех, женщина важно и громко, на всю улицу, торжественно начала «толкать речь»:


Владимир Ленин, быв ребенком,
В реке купаяся, тонул.
Один рабочий, идя мимо,
В реку немедля сиганул…


— Диля Умаровна! — возмутился пухлый сосед Владислав Петрович по кличке Категорически Против, принесший пластмассовую ёлку. — Какая река, холодно, зима! Что вы, в самом деле? Лично я категорически против! Давайте лучше что-нибудь весёленькое, о природе, о весне, например.
— О весне… — задумалась Диля Умаровна. — Хорошо! По многочисленным просьбам публики, занявшей три стула, да-да, я про вас, Владислав Петрович, зачтётся потрясающее стихотворение о природе!
Возмущённый заказчик в лице соседа собирался высказаться в адрес чтеца, однако не успел. Теперь уже на весь город гремели следующие строки:
Пришла весна,
Растаяли снега,
Подснежник расцвел голубой…
Диля Умаровна, сделав паузу по Станиславскому, подозрительно хитро прищурилась и ехидно улыбнулась, а затем выдала последнюю строчку, особенно ярко выделив её ликующей интонацией:
И Ленин вечно живой!
— Это возмутительная провокация и форменное издевательство! Я категорически против!..
Мы ещё долго сидели, болтали, спорили, шутили, хотя прекрасно понимали, что на завтра у всех запланирована куча дел. Вот я буду спать, Жанна. Жанна тоже будет спать, у нас всё-таки каникулы, имеем право. Но это лишь исключение. У всех остальных на самом деле много работы, наверное. Взять ту же Дилю Умаровну. Ладно, плохой пример, давайте лучше вернёмся к нашей беседе.
Владислав Петрович и Геля затеяли устроить дебаты. Геля была Жириновским, а Владислав Петрович — обычным оппонентом, задающим каверзные вопросы.
— Значит, вы утверждаете, что в России нужно отменить мораторий на смертную казнь, я верно вас понял?
— Да! — утвердительно воскликнула девочка, начинающая выходить из себя.
— Вот вы свято верите в свою правоту, однако же шестая заповедь Закона Божьего гласит: «Не убий». Как с этим быть?
Геля, побледневшая от возмущения, спросила:
— Что это вы так защищаете всех этих преступников? Мы начинали с маньяков, может, вы имеете какое-то отношение к ним?
— Не-не-не, это не по правилам дебатов, вопросы надо задавать потом, — выдвинула протест Диля Умаровна, вовремя вмешавшись в спор, медленно, но верно перерастающий в убийство на бытовой почве.
— Ладно, — прошипела разгорячённая Геля, — мы найдём применение атеистам, которые не верят в Бога и которые будут…
— Ой, всё! — почти женским голосом произнёс Владислав Петрович и, обидевшись, словно маленький мальчик, отвернулся от всех. — С вами невозможно разговаривать!
Я посмотрела время в телефоне. Полдвенадцатого. Здорово, что родителей дома нет, а то бы уже получила на орехи.

Честно сказать, я точно не знаю, кому в голову пришла эта классная идея сжигать после Рождества ёлки. Сколько себя помню, столько мы и устраивали эти посиделки у костра. Ежегодно всем домом мы собирали колючих красавиц и беспощадно с ними расправлялись. Участвовали все, от мала до велика. Такая утилизация деревьев возмущала людей, состоящих в разных «гринписах», и вызывала дикий восторг у мелких обитателей квартир, которым мамы запрещали поздно «болтаться» по двору даже в присутствии хорошо знакомых соседей.
В принципе, я догадываюсь, кто является инициатором создания этого без малого грандиозного праздника. В двадцать восьмой квартире раньше жил изобретатель Николай Васильевич. Ну, российский аналог чокнутого профессора. Я помню его образ довольно смутно. Чудаковатый дядька с рыжей бородой и огромными очками, пожалуй, всё.
Так вот, однажды он сконструировал очень полезную вещь — жутко хитроумное устройство для сжигания лишних листьев осенью. И дворникам меньше работы, и ему развлечение. Правда, сконструировал он то приспособление зимой и поэтому решил опробовать на елке. Одну Николай Васильевич спалил прямо у себя в квартире, но это, как говорится, уже совсем другая история. Однако начало было положено, и теперь мы ежегодно устраиваем свой мини-фестиваль.

— Друзья, а кто знает, где Виктор Сергеевич? — хватилась поэта Геля. — Не убился ли уже?
— Да не, он отправился в парк за лавочкой, украсть решил. Так що успокойтесь, — отвечала взволнованным соседям Диля Умаровна без тени беспокойства на морщинистом лице.
— Я категорически против! Как это украсть, как это украсть? Это противозаконно, его посадят, все уже давно вышли из запоя! Почему вы не остановили его?!
— А зачем останавливать? — удивлённо спросила женщина, подкидывая в костёр по одной колючей ветке. — Ножки скамеек в землю закопаны, а теперь они ещё и вмёрзли как следует. Хотя они скамеек из металла, а если предположить, що он додумался к металлу голыми руками полезть… вполне прилипнуть мог.
— Нет в вас ни капли сопереживания! Как же так? Я категорически против! — распалялся Владислав Петрович.
— Що вы тут устроили разговоры в пользу голодающих, нормально всё. Виктор Сергеич решил перейти на прозу и попробовать прожить образ кровопивцы-злодея в реальной жизни. Но, да будет вам известно, реальность кусается, как свитер Жанночки, а то и похлеще.
— А лавочку-то зачем красть? — не поняла посыла Геля.
Диля Умаровна на минуту замолчала. Что-то прикинув в голове, она, сделав соответствующие выводы, ответила:
— А що с него взять, он творческая личность. Решил, що похищение лавочки — это серьёзное злодеяние.
— Лиз, смотри, — сказала мне оторопевшая Жанна, толкнув меня в бок. Она, как загипнотизированная, неотрывно смотрела в сторону дороги.
Естественно, я рассердилась на подругу, которая и так постоянно отвлекала меня, но всё же любопытство взяло верх. Я решила глянуть и была потрясена до глубины души.
Виктор Сергеевич, пыхтя и обливаясь потом, еле переставляя ноги, пёр на спине здоровенную скамейку.
— Настоящий мужчина, — мечтательно вздохнула Жанна, — он молодец, поставил цель и выполнил её.
— Ну да, таки спёр лавочку, — с великим трудом изрекла Геля, которая рыдала от смеха и одновременно снимала всё на мобильный телефон в надежде потом разобрать то, что было записано в кромешной темноте трясущимися руками.
Когда поэт с неимоверно гордым видом поставил скамейку на землю и сел на неё, положив ногу на ногу, Диля Умаровна приказным тоном произнесла:
— А теперь неси обратно!

Спалив последнюю ёлку, мы не разошлись по домам. Отчитав Виктора Сергеевича, совершившего во истину «суровое злодеяние», мы отправились в парк, чтобы вернуть лавочку. Несли все, а Диля Умаровна, пообещавшая в случае чего взять всю вину на себя, командовала нами и периодически ругала поэта.
Очередной вечер сжигания ёлки удался на славу! Господи, хоть бы не посадили…