Алькаус

Митька проснулся неожиданно с явным ощущением того, что ему необходимо сегодня к кому-то идти. Он сладко потянулся на промятом диване, ставшим за долгие годы пользования почти что единым целым с ним существом, и ещё не осознавая своего состояния сел, тупо рассматривая обшарпанный и годами не крашеный пол своей комнаты, туго вспоминая предшествующее событие своей жизни.
– Анька! Ань-ка! – наконец закричал он на всю комнату, осипшим, за последний бурно проведённый им вечер, голосом. – Дура, опять куда-то смылась?
Только теперь придя в себя, он заметил на рядом стоявшей тумбочке не допитую им вчерашнюю бутылку пива. У Митьки сразу отлегло, он в одно мгновенье дотянулся и залпом опустошил её, потом из нагрудного кармана рубашки неторопливо достал пачку сигарет.
– Тьфу, дурак, совсем отрубился! Надо же было так нализаться! – пожаловался он по-привычке самому себе, и выбрал из почти всех переломанных две оставшихся целых, одну из которых тут же закурил.
Глубокая затяжка оказала такое благостное воздействие на его помутившееся сознание, что Митька повеселел и тут же затянулся повторно. Стало хорошо и он, рассматривая рассеивающийся по комнате табачный дым, принялся вспоминать к кому же это, ему предстояло идти.
– Может к Николаю, я ему ещё сотню должен, – начал размышлять он вслух, – или к Иринке, дверь подправить. Но, так ведь сотни-то у меня всё равно нет, а за отремонтированную дверь мне, пожалуй, явно должно что-то перепасть, – рассуждал Митька вслух и с этой мыслью уже приятно размяк, облокотившись на спинку дивана в ожидании весёлого похмелья. И тут его сонный взгляд упал на маленький, размером в пятак, блестящий серебряный кружок на комнатной двери. Митька слегка прищурился, не придавая увиденному предмету никакого значения, и в желании затянуться покрепче всласть уже стряхнул, лёгким отточенным движением образовавшийся пепел, как вдруг побледнел, и у него задрожали руки. Сигарета тихо выпала из пальцев, а дрожь от рук быстро перешла на всё его тело. Он в ужасе затрясся и зарыдал, вмиг вспомнив всё, и к кому ему необходимо идти.
– Алькаус! Алька-аус! – отчаянно закричал он, и горькие слёзы безудержно потекли из его глаз. – За что? За что же это? – дрожащим голосом повторял он, вставая с дивана, не обращая никакого внимания на тлеющую сигарету, застрявшую в складках старого одеяла.
Нервно пройдя несколько раз из одного угла в другой своей комнаты, и судорожно махая одновременно руками, он вдруг остановился, уставившись зачем-то на пустую бутылку. Каким-то странным образом, вид бутылки произвел на него магическое, отрезвляющее воздействие и он понемногу стал успокаиваться. Изредка всхлипывая и шмыгая, он сначала поднял бутылку и залил тлеющую сигарету оставшимися в ней капельками пива, а потом начал раздеваться, небрежно сбрасывая с себя одежду прямо на пол. Голым подойдя к шифоньеру, снял с вешалки и оделся в белый балахон, на передней стороне которого искусно был закреплён серебряный кружок идентичный дверному, но на дверном кружке было изображение Алькауса, а на балахоне его. Надев балахон, Митька обречённо вздохнул и совсем успокоился, понимая, что сделал правильно – то, что ему подсказывало его прояснившееся сознание. Равнодушно в последний раз он осмотрел свою комнату и подошёл к двери. Он ещё некоторое время отрешенно смотрел на серебряный кружок, вспоминая прошедшую так быстро свою пустую, бесцельную жизнь, потом большим пальцем нажал на него. Всё исчезло.
Митька босыми ногами вдруг почувствовал под собою теплый пол, по которому ему необходимо было пройти до Алькауса. Он понимал, что пол понятие относительное, потому как сверху и по бокам его окружали стенки прозрачного коридора, в котором он теперь медленно шёл, окружённый яркими, сверкающими звёздами за его стенами. Поначалу ощущение подвешенности своего тела в пространстве забавляло его, но уже через некоторое время своего перемещения по коридору, однообразная картина мерцающих звёзд наскучила ему и он, ускорил шаг в направлении, которое указывали ему маленькие светящиеся точечки, идущие по краям всего коридора.
– Да, с последним своим желанием, я всё же поторопился, – рассуждал на ходу протрезвевший Митька. – Мог же ведь, встретиться с мамой, погуляли бы с ней в парке. Интересно, а где теперь мама? …Жаль, что здесь нельзя об этом узнать.
Потом Митька вспомнил об отце, который большую часть своей жизни провел в заключении. Отец был человеком добрым и бескорыстным, имея привычку всегда приветствовать гостей с лёгкой, виноватой улыбкой и угощать всем, что было на тот момент в доме. Друзья отца с охотой пользовались такой дружбой, а он через некоторое время за какие-то нелепые, мелкие хищения снова получал свой очередной срок. Митька любил отца и всегда с трепетом ожидал его возвращения.
– А ведь мог бы встретиться и с отцом, – сказал он вслух, и поднял свой затуманенный взгляд в надежде рассмотреть хоть что-то впереди.
Его стали раздражать эти бесчисленные свето-точечки расположенные по краям коридора, уходящих в призрачную бесконечность, и соединённых там воедино только для того, чтобы теперь так навязчиво светить Митьке прямо в глаза одиночным, ярким фонарём. Изрядно утомлённому в своём продвижении по бесконечному коридору и окружённому холодными, безразличными звёздами ему стало казаться, что он вовсе не идёт, а стоит на одном месте, просто переставляя ноги, словно в далёком детстве на игровой площадке, когда держась за перекладину крутил «барабан» поддерживаемый родителями. Но здесь он был один, и ему необходимо было прилагать недюжинную силу, чтобы сосредоточиться и осуществлять свои всё новые и новые шаги. Он совсем стал выбиваться из сил и уже окончательно расстроился от возможности рассмотреть хоть что-то впереди, как вдруг увидел перед собой Алькауса.
– Конечно, мог бы, – невозмутимо подтвердил его предположение Алькаус, как будто шёл всё это время рядом с Митькой, – но было выполнено – То, что ты попросил.
– Да, я ничего, …я знаю, это я так про себя, – стал извиняться, скрывая свой испуг от неожиданной встречи с Алькаусом, Митька, и вдруг задал ему вопрос. – Слушай, скажи, а хорошо ли им хотя бы там?
Алькаус не ответил и молча, посмотрел в Митькины глаза, которыми он тут же стыдливо упёрся в прозрачный пол.
– Сходил бы, хотя бы на могилку к отцу и матери при жизни, …так ведь не нашёл времени. Зачем же теперь спрашивать? – как-то по-доброму и без всякого укора, ответил ему Алькаус.
– Да, это я так, я знаю, что не положено тебе, – извинился Митька, смущённый тем, что Алькаус всё знает про него и замолчал.
– Готов? – наконец задал свой главный вопрос Алькаус.
Митька, молча закивал упавшей головой, безразлично рассматривая под собой звёздные огоньки, потом вдруг резко поднял голову и посмотрел в глаза Алькауса:
– Ну, так кем?
– Мышкой, – невозмутимо произнёс Алькаус.
– Какой ещё мышкой?! Ты это о чём? – неожиданно для самого себя дерзко и с ухмылкой спросил Митька, забыв, где он и кто перед ним.
– Серой. И не о чём, а о ком. …О тебе Митя, – добродушно отвечал ему Алькаус.
– Ну, это вообще! Это, что-то новое такое! – стал возмущаться от нахлынувшего на него вдруг отчаяния Митька, как будто получал своё жизненное перевоплощение каждый понедельник, в тот самый, когда ходил сдавать на пункт приема пустые бутылки, и щедро бранился там с Нинкой за каждую забракованную ею бутылку.
– Да, ты особо-то не переживай! – успокаивал его Алькаус. – Так же будешь жить, спокойно и безмятежно, но… мышкой. Местность там хорошая от лис отгорожена водоёмом и сов нет, я смотрел.
– Нет, ну, почему мышкой-то?! – не успокаивался Митька. – Я, что убил кого-то или ограбил?! За, что мне такое наказание-то?
– Ты меня спрашиваешь?
– А кого же мне ещё здесь спрашивать, в этом дурацком коридоре?! – закричал на Алькауса Митька.
И как-то нервно взвизгнув по животному, со всей силы своего отчаяния ударил кулаком в стену ненавистного им коридора. Кулак вошел во что-то вязкое и обволакивающее. Митька испугался и резко стал дёргать руку обратно, но она как будто застыла там, тогда он в исступлении дёрнул её, что было мочи. …Стена отпустила его.
– Вот те раз! Разве тебе не говорили как здесь себя надо вести? Хорошо, что ещё не головой, – укоризненно проговорил Алькаус и сочувственно сморщился, глядя на Митькину культю.
Митька посмотрел рассеивающимся взглядом на Алькауса, потом на быстро затягивающуюся дырку в стене коридора и, желая подтереть свои скопившиеся сопли отчаяния, вдруг сильно ударил себя культёй в скулу. Только теперь пришла боль, и Митька, зажав культю здоровой рукой, заорал благим матом во всю ещё пока свою человеческую мощь. Боль прошла также резко как и появилась, и теперь, Митька, сидя на тёплом полу коридора мокрый от слёз и бледный от пережитого им болевого шока, смиренно ожидал своей участи прижав культю к животу.
– Фу, блин! Ну и боль, врагу не пожелаю, – осматривая свою культю, забормотал Митька, понемногу приходя в себя, – надо же, а крови нет. Я это… Алькаус, – жалостливо залепетал он, – чё-то уж забыл совсем. Делать-то чего теперь?
– Всё, то же самое, – спокойно продолжал Алькаус, – на мой вопрос: «Готов?», ты должен дать согласие или не согласие, и молча ожидать, пока я не нажму на серебряный кружок, закреплённый на твоём балахоне.
– А, чего уж там! – тут Митька разудало дал отмашку здоровой рукой. – Чему быть, того не миновать! – и прижимая культю к животу, стал коряво подниматься с полу.
Поднявшись и слегка пошатываясь, он встал перед Алькаусом, отрешенно смотря ему в глаза и не испытывая никакого желания задавать какие-либо вопросы. Так молча, они постояли ещё некоторое время.
– Готов? – наконец задал вопрос Алькаус.
– Да, – тихо ответил Митька и опустил культю, открыв перед Алькаусом свой серебряный кружок.
Алькаус с доброй, сочувственной улыбкой нажал на Митькин кружок. Митька исчез.
Алькаус понимал, что задержался, и теперь быстро двигался вперёд по коридору, ожидая уже своей участи. Ему было жаль Митьку, и он по себе знал, каких усилий стоило ему на Земле перебороть свои «эти самые» первородные, природные инстинкты, нагло подавляющие в человеке все его устремления духовного порядка, и вносящие различные, порой не преодолимые помехи в продвижении к цели. Теперь спеша на встречу с Тейлом, он думал об одном: «Только бы ни на Землю, только бы ни на Землю!».
Тейл возник неожиданно и к удивлению Алькауса приветливо улыбался.
– Я, кажется немного задержался, извини, …было обстоятельство, – начал было оправдываться Алькаус.
– Да, нет! Ну, что ты?! Всё в норме, – и Тейл затаив улыбку, стал смотреть на пролетающую под ними комету, умышленно затягивая паузу.
– Ну, не томи, скажи что-нибудь? – начал было Алькаус.
– Ты о чём? – как бы невзначай отвечал Тейл, – а-а… о решение? Нет, не на Землю. Испытание прошёл успешно и освобождён от бремени инстинктов.
Алькаус не сдерживая слёз радости, встав на колено, припал к его руке.
– Ну, ладно, ладно тебе, что ты в самом деле? – Тейл поднял его с колена и обнял. – Теперь, брат, начинается самое сложное, пойдёшь на новые воплощения высшего порядка! А это тебе не супы варить, да, жлобам морды чистить!
– Ты это о чём? – лукаво спросил его Алькаус утирая слезу.
И перед его глазами на мгновенье промелькнула прошедшая, жестокая картинка из его жизни на Земле, где он носил имя Павла. Тогда ещё, будучи в поиске своего духовного предназначения, он работал коком на нефтетанкере, работа привлекала его поездками за границу. И вот как-то раз, возвращаясь вечером после получения зарплаты, он наткнулся в порту на трёх притаившихся за контейнером мордоворотов, которые без лишних вопросов набросились на него в надежде опустошить карманы. Резко сбив с ног, эти подонки могли бы просто-напросто забить его тогда до смерти ногами, но Павел, зная своё предназначение, сумел-таки встать и отбиться от этих ублюдков, только благодаря своим хорошо поставленным ударам, которые предусмотрительно периодически оттачивал у «груши» дома.
– Да, ладно, было, было! Я же все твои земные этапы жизни знаю, но это я не о твоих научных трудах оставленных Землянам, – и Тейл улыбаясь, дружески взяв его ладони в свои, посмотрел Алькаусу в глаза. – Ну, что готов?
– Да, – тихо и уверенно сказал Алькаус, глядя Тейлу в глаза.
Тейл восхищался Алькаусом, и Алькаусу, достигшему высокой иерархии в развитии своей жизни на Земле, положено было знать, кто такой Тейл. Эти два человека, прошли все земные испытания и не испытывали чувства низшего порядка – зависти, подхалимства, лжи, злости… Теперь они готовились к высшему воплощению своего духа, никто из них не знал, что ожидает их впереди, но каждый уверенно осознавал непоколебимую духовную связь друг с другом. И главное, каждый из них всегда осознавал духовную связь с Высшим, Единым источником, к которому теперь предстояло продвигаться им по витку бесконечной Вселенной, обретая новые Духовные победы в других формах будущей жизни.
Тейл нажал на серебряный кружок Алькауса. Всё исчезло.
Солнце неторопливо опускалось к горизонту, мягко лаская ещё теплыми осенними лучами участок старого широколиственного леса. Земля погружалась в сумерки и в небе стали появляться первые звезды. Наступала ночь. Крупный, спелый жёлудь, блиставший своей исключительностью всё предшествующее время на высокой ветке, мягко упал прямо у норки какого-то маленького зверька, расположенной рядом с корнями крупного дуба. Послышался шорох, и из норки показалась, любопытная заострённая мордочка с двумя бусинками блестящих глаз. Лесная мышка вела себя крайне осторожно и не торопилась принять внезапно свалившееся для неё лакомство. Наконец какими-то странными неуклюжими, прыгательными движениями она оставила норку и ещё раз, внимательно осмотревшись вокруг, корявыми толчками быстро приблизилась к жёлудю. Только теперь можно было понять причину столь странного её передвижения, у зверька не хватало одной части передней лапки, но сама мышка не придавала этому обстоятельству никакого значения, так как родилась в этом прекрасном уголке леса уже с врождённой культёй. Она с удовольствием обнюхала жёлудь и, насладившись свежестью спелого плода, ловко мордочкой покатила его к норке. Жёлудь легко поддался и уже через мгновенье катился вниз по прорытому мышкой ходу прямо в её уютное гнёздышко. Мышка, молниеносно взглянув на мерцающие в ночном небе звёзды, и опираясь на три лапки, поторопилась скрыться вслед за жёлудем в своей тёплой норке, предвкушая сытный поздний вечер.