Старосветские волшебники

Это случилось… Нет, трудно сказать, когда всё началось, когда закончилось. Эту историю рассказали мне часы. Старинные - это присказка, а сказка в том, что волшебные. Сказать по правде, я их никогда не видела. Всё дело в том, что их сняли и сожгли вот уже около пяти лет назад, а они всё тикают, тикают, отбывают полночь и полдень, иногда по шесть раз в день. То спешат, то отстают. Сжечь их пришлось потому, что тиканье слышал весь дом, уж и батарейку вынули, и выбросили подальше, а они всё тикали да тикали. А теперь их слышно только у меня в комнате, где они всегда висели, и редкие гости всегда ищут глазами невидимые ходики. А я им рассказываю удивительные истори.

Часы говорят по-разному: то как лондонский Биг Бен, то звонят, как будильник, если я опаздываю на роботу, то пиликают Бетховена, то диньдонят Моцарта, то в них просыпается целый оркестр, исполняющий “Лебединое озеро” и “Щелкунчика” (они вообще обожают Чайковского), то в них забьют индейские тамтамы, а то как рубанут Битлов, иногда в них грохочет гром, или фейерверки, или стучат колёса, пронзительно свистит машинист, гудят самолёты, звонит корабельный колокол, в солнечные дни вдруг дождь начинает стучать об стекло, зимним вечером шумит море и цикады, а весенним воет метель, то шелестят листья под ногами, то зяблики переговариваются, когда ни на улице, ни в моём доме никого нет, в них вселяется говорливая и суетливая толпа народу… А иногда через часы со мной говорят их хозяева. О них и расскажу.

Жили были в этой квартирке старичок и старушка – волшебник и волшебница, Василиса Самуиловна и Самуил Васильевич. Ничего волшебного с виду в них не было: обычный дедушка лет 60-70, густые тёмные брови, снежная клумбочка волос полумесяцем с большая лысиной – всё, что осталось от прежней кудрявой чёрной шевелюры; гостеприимная полненькая бабуся с мягкими руками в коричневую крапинку, собранными на макушке смоляными волосами – если их распустить, разольются ночным потоком до пят. Да вот возраст их лет не под семьдесят, а под семьсот. Или восемьсот даже, и для этих страшных цифр сохранились настолько хорошо, что вряд ли кто с натяжкой дал бы им больше ста. Да и магией от них не очень-то пахло: никакого таинственного бормотания, чёрных пронзительных глаз – только немеркнущие лучики-морщинки – утиные лапки у глаз. Никаких побед в битвах экстрасенсов, магией они, вообще говоря, баловаться не любили, по крайней мере слишком явно. Придёт посетитель со своими проблемами (в основном к Василисе Самуиловне ходили): в семье неладно, со здоровьем проблемы, сына призвали, хомячок заболел – а она с порога на кухню, а там хлопочет: чаю да сахару, печенье на стол, пончики домашние и все ягоды, какие есть в доме, коврижка тут-как-тут дымится, как будто ждала Самуиловна гостей уже. За чаем разговаривают. Слушает Василиса Самуиловна внимательно, умеет и любит это, – и легче человеку стало – а как замолчит, она начнёт истории рассказывать. Тут-то гость и удивиться: рассказы-то одни из времён Руси Киевской, другие – войны с Наполеоном, третьи – четвёртые – из девяностых. В разные города, в страны разные Василиса заглядывала: знача все интриги французского дореволюционного двора, какие Дюма и не снились, когда рассказывала о приключениях голландских мореходов так порой увлекалась, что описывала всё кораблестроение от киля до топов мачт. Говорила старинными оборотами, в зависимости от того, о каком веке речь шла, иногда и на старословянском, даже акцент у неё иногда появлялся, картавить ни с того ни с сего начинала, или вообще вдруг переходила на итальянский. Но все не напрягаясь понимали язык Данте, как русский, знали они его или нет. И всё говорила так вроде не по теме, а выйдет человек из квартиры – а решение вот оно! И всё как-то налаживалось: счастливится начинало, и здоровье держалось необыкновенное после тех коврижек, и настроение. Шли слухи, что даже тяжело и хронически больные иногда оставляли хворь за порогом этой квартиры. Слухи слухами, а как-то газеты на весь город раструбили: ”Колясочник встал на ноги после визита к..(угадайте кому)”. Многие сказали бы – самовнушение, настрой, да и Василиса Самуйловна всегда говорила: “Не я помогла, душа сама себе помогла”. И никогда ни копейки ни с кого не взяла за свой чай.

Самуил Васильевич был из тех людей, каких в древности называли бы планетниками, а сейчас кличут “охихитрымижедедами”. Он много времени проводил в огороде – и странное дело: всегда его слушалась погода. Садится он, скажем, на велосипед, а сосед или знакомый огородник ему:

– Куда собрался, Васильич? Никак на огород?

– Туды… Помидоры бы посадить время, сдаётся мне.

– Да какие же сейчас помидоры? Солнцепёк-то какой с утра, может, хоть под вечер уж.

– Так пока я на своих колёсах ржавых дотрясусь, может, и тучки какие поспеют. – тут уж спорить не с чем. Скажет дед: “Тучки поспеют” – будут тучки, хоть какой солнцепёк не стой. Скажет:”Гроза” – так и в апреле, и в октябре загремит. Скажет, глядя на свинцовое небо: ”Солнышко-то какое будет сегодня”—так хоть на пляж собирайся, будет. Грады, засухи и паразиты обходили дедушкин огород десятой дорогой, зато пчёлы гудели над первыми цветками абрикосов, и ягоды наливались тёплыми каплями, словно прошел сказочный дождь.

Ещё умел дед как никто… ходить. Ходил он и на рыбалку, и в походы, и за молоком в универмаг – и ходил почище любого кота в сапогах скороходах. Всегда и везде он оказывался в нужном месте раньше других – и всегда и везде журил свои “старые непослушные ноги”, между тем как мог вот только что пить с Самуйловной чай, а уж через пять минут могли видеть его на другом конце города. В молодости был заядлым путешественником и, ходил слух, обошел вокруг света этими самыми “старыми непослушными ногами”. А вот тут Василиса Самуиловна рассказывала такую историю:

– Давно было, ещё лет двести назад… Спина у меня шибко болела, врач знакомый говорит: “Солнце южное надо, курорт”. Я деду:” Травками вылечимся, мёдом” – а он вздохнул только. Ну и вылечилась. Вы же знаете, какой у меня узвар? От всех. Но муженёк мне как-то ни с того ни с сего говорит: ” Отправим тебя, Васильевна на море, отдохнёшь там маленько, погреешься, здоровье опять же поправишь.” Я всё отказаться пыталась, да как же Васильича отговоришь, коль он чем загорелся? На море – и на море. Грустно было расставаться. Села на паровоз, ехали дней пять, приезжаю… И кто, вы думаете, на вокзале меня поджидает? Самуил Васильевич! И в пансионате устроился, говорит уборщица… Пять дней назад! Ох и хитрый же у меня дед! И когда назад ехала - попрощались, обнялись на вокзале… И кто меня через пять дней на перроне ждал? Даже ужин успел приготовить. Хитрый, хитрый дед!

”А моря-океаны?” – спросите вы. Плавать, кстати говоря, дед не умел. Но через речки переправлялся без лодок и паромов, одним махом и не замочив одежды, как и через километры дороги. Не верите? У рыбаков старых спросите, деда Самуила все знают. А где уж это видано, чтобы рыбаки врали? А на вопросы отвечал так: ”А я пешочком, между капельками” – и хитро, хитро улыбался в роскошные старомодные усы.

Вот так и жили. А потом… Часы начинают тикать грустновато. Расскажу про них.

Эти часы тикали всегда – когда были солнечными, когда превратились в песочные и водяные, когда заводились с помощью тяжелых чугунных гирь и двигались в них шестерёнки, пружинки и колёсики, когда были в них батарейки и не было батареек. Всё потому, что работают они не на электрической и механической энергии, а на памяти. И чем больше людей вспоминает их хозяина, тем быстрее движутся стрелки и тем чаще отбиваются полночь и полдень. И не важно, что батареек в часах никто никогда не видел – пока память есть, есть и бой.

Любила Василиса Самуиловна эти часы – они достались ей от тётки, той самой ведьмы, что украла звёзды в “Ночи перед Рождеством” – и всегда гостям их показывала. А те никогда не останавливались, ведь старушку многие любили и часто вспоминали.

А теперь часы поют мне. Ведь однажды Василиса Самуиловна заснула и, улыбнувшись во сне, так и осталась улыбаться навсегда. Часы в тот день напевали невыносимо грустную неизвестную мелодию, как будто, играя всю музыку света, нашли какие-то такты и аккорды внутри себя. Весь следующий месяц они неугомонно били, а часовая стрелка крутила свои фуэте быстро, как заправская балерина, – сильно горевали по Василисе.

А дед через полгода исчез. Говорят, потому что часы стали сильно замедляться – что ж, жизнь продолжается, у людей свои заботы, но не мог он допустить, чтобы Самуиловну совсем уж забыли, вот и ушел, может, рассказывать людям истории о волшебнице Василисе, а может, обогнал на своих “старых непослушных ногах” само время и теперь чинит и смазывает неведомые механизмы в пространстве памяти, куда проник какой-нибудь хитростью. Только часы всё ещё идут.

Долго висели они на стене, а потом надоели, не понравились кому-то из жильцов – сняли их, выбросили, а они всё тикали и тикали на весь дом. И тогда все решили – нечисто дело – и сожгли их совсем. Но они всё равно тикают в стенах, только потише, поскромнее, а то мало ли, что могут сделать с тикающим старым домом. Тикают – и рассказывают мне эту историю, только что радостно отбили полночь в третий раз за вечер. Такой уж доброй была Василиса, таким уж хитрым был дед Самуил и такие уж у памяти силы.

Моим самым-самым дедушке и бабушке - живым, здоровым и любимым волшебникам