Осень как предчувствие

Говорили, говорили, говорили, нашёптывали, напевали о многом, о разном, о весёлом и грустном, о близком и далёком, светлом и тёмном. Кто сверху, кто снизу, кто слева, кто справа, прищурившись, глядя хитро порой, порой гневно, с недовольством и небрежностью, но всё более, более, более убедительно, твёрдо, крепко, не позволяя, не отпуская, удерживая, прижимая к себе, согревая, но никогда, никогда, никогда искренне, от души, от сердца, а только говоря, что всё так, всё именно так и никак иначе.

Впечатления от этих уговоров, наговоров, убеждений, нужных и не нужных, но многочисленных, бойких, оборотистых, внятных, облечённых в слова, что копятся, копятся, копятся и весом своим превосходят, превышают, давят так, что становятся всё более, более, более убедительны, верны, неоспоримы, можно сравнить лишь с впечатлениями молодости. Они как пущенный на всю катушку блендер в который сыплется всё, что попало, от укропа и морковки до картофельной кожуры, и который бешено перемалывает всё в густую эмоциональную пену, шипящую, кипящую, незрелую, дурную.

И в пене этой рано или поздно, но неотвратимо рождается звук. Он слаб поначалу, едва слышен, безволен и мал, чем вызывает только сожаление, милое, совершенно бесполезное участие в такой глубине, где прочие звуки, мелодии и напевы, посвисты, покрики, чух-чух, чух-чух, чух-чух… не видны совсем, не ощутимы вовсе, не слышны, а только предполагаемы, предсказаны кем-то, но не реальны. Нереальность. Звук, этот едва-едва нарождающийся звук кипящей, взбитой пены, этих гулких, бешеных, разных, бессвязных эмоций, вынужденных ютиться в крохотном уголке, отведённом никем не признанной, не понятной, и даже чужой нереальности, вдруг охватывает её, нереальность эту, своим характером, быть может, быть может, настойчивостью, приобретённой от тех невидимых шёпотов, что окружали справа и слева, снизу и сверху, и становится чем-то совсем иным, как цвет неба, что превращается в один единственный цвет, как боль сердца, что становится одной-единственной болью, как полупрозрачный, невидимый призрак осени, её запах и вкус, что поселяют страх и предчувствие, и грусть, и печаль, и множество других ощущений, оставляя за собой последнее слово и право называться осенью. Так она и приходит. И с этим ничего нельзя поделать. Потому что ещё не случившееся никогда, происходит с нами постоянно.