Встреча на Неглинке

Проливные дожди заливали Москву. Низкое серое небо, казалось, цеплялось тяжелыми, клубящимися облаками за промокшие коробки высоток. Мутные ручьи, журча и пенясь, неся в себе разнообразный мусор, образовали целые реки на дорогах и бульварах, проникая в подвалы домов и с грохотом низвергаясь в ливневые коллекторы. И наступил момент, когда недра огромного мегаполиса не выдержали, переполнившись и выплескивая на поверхность мутную жижу. Липкая подземная грязь, пахнущая столь мерзостно, что запросто бы могла служить тошнотворным средством, распространилась повсюду. Тяжелый запах витал в воздухе. Вдобавок ко всему дождь внезапно прекратился, и на мгновение выглянуло солнце, вызывая над улицами белесую дымку ядовитых испарений.
По какой причине меня занесло на Кузнецкий мост в такую пору, сейчас и не упомнить. Тут было относительно сухо - вода не добралась в это место, хотя противный запах витал и здесь, заставляя невольно задерживать дыхание. Я торопился поскорее вернуться домой, где можно было в прямом смысле отдышаться под работающим кондиционером и освежителем воздуха. Второпях я едва не наступил на на грязную кучу — то ли какого-то рванья, то ли запутавшихся водорослей.
Чертыхнувшись, я шагнул в сторону, как вдруг куча … подскочила и взвизгнула!
Мне пришлось невольно шарахнуться — все произошло столь неожиданно, что я даже немного испугался.
Оказалось, это не куча вовсе, а девчонка — худющая, в лохмотьях, грязная, длинные, до пояса, волосы сбились в невообразимый колтун. Едва она поднялась с мостовой, как бухнулась обратно:
- Прости, боярин! Прости душу грешную!
Я стоял, приоткрыв рот от удивления и не зная что сказать на столь вычурное обращение. Первой мыслью было — бомжиха-наркоманка, шырнулась, да передоза вышла, вот и грезит наяву. Но мысль затухла почти сразу, неестественно быстро.
Что-то было не так в этой девчонке. И даже не худоба ее, хотя по виду измождена она была до предела. Тут имело место нечто иное.
Холод...
Ледяной холод...
Он шел от нее, словно бы дуновение зимнего морозного ветра, но не приносящего бодрость, а вынимающего силы, гасящего сознание и сжимавшего душу.
Я, не веря собственным ощущениям, невольно попятился, не сводя глаз со странной девушки.
Ее тело светилось — я только сейчас заметил это. Едва заметно, словно бы нечто подсвечивало изнутри бледно-восковую кожу.
Странная девчушка вдруг резво протянула руку, пытаясь ухватить меня за ногу. Я еще раз шарахнулся, не поверив глазам — пальцы девчонки, с виду плотные и живые, прошли сквозь ногу, будто были сотканы из плотного дыма.
Я вытаращил глаза, чувствуя себя полным идиотом.
- Вы знаете барыню Дарью Николаевну? Знаете? - она попыталась заглянуть мне в глаза.
Мне стало еще больше не по себе от этого взгляда — настойчивого, прожигающего, в котором сквозили мольба и боль.
- Ка... Какую барыню? - с трудом выдавил я.
Девчушка, казалось, искренне удивилась.
- Салтыкову Дарью Николаевну! Вы, разве, не из ее дома вышли? - и она кивнула грязной головой в сторону - туда, где в вечерних сумерках еще просматривались очертания старинного дома.
Я встряхнул головой, пытаясь сложить одно к другому. Конечно же, про Салтычиху и сейчас помнят. Даже по прошествии пары веков людская молва хранит образ жестокой душегубицы, замучившей ради собственного извращенного удовольствия полторы сотни крепостных душ.
- Дык мы ж в ее владениях! Она тут хозяйка и правительница, и никто не указ ей... - добавила девчонка, на этот раз посмотрев в сторону усадьбы с нескрываемым страхом.
Я невольно проследил за ее взглядом. Все верно, угол Кузнецкого Моста и Рождественки, старинный добротный дом, над которым, казалось, и время не властно. Вотчина страшной Салтычихи.
- Но сейчас все выглядит не так, как при барыне было... - продолжила странная девушка.- Необычно все... Я уже не первый раз тут оказываюсь. Оно-то, конечно, понятно — другие времена. Но все в ужасе — вдруг душегубица эта тоже по временам путешествует? Не верится, что ее Господь покоем наградил.
- По временам?! - я удивился искренне, от души, даже страх на мгновение исчез. - Это как?
- Дык ведь река Неглинка — вот она, под нами, - девчушка коснулась ладонью мостовой. - По ней и ходим по временам-то... Оно ведь как — Неглинка — проводник Времён. Она сама все время обновляется — течет в грядущее. Сейчас-то берега каменные стали, однако, все те же. Вот и можно в определенные моменты перескочить из одного времени в другое — вот как сейчас, когда поток силу набрал громадную.
Я стоял, не зная что ответить на сказанное, словно эта грязная, оборванная девчушка повествовала о самых обыденных вещах.
- Но... как такое возможно вообще?! - выдал я наконец.
- Дык я и сама не ведаю, - девчонка слегка пожала плечами.- Меня просто выносит. Тут как вышло: я-то еще в 1759 году в Неглинку кинулась. Дед Митрич меня упредил — мол, барыня не сегодня-завтра и до тебя доберется. Остальных девок, что покраше, замучила до смерти...
Я замер с каменным лицом — в голове ни единой мысли.
Окружающая реальность все больше скатывалась за грань абсурда.
- И... как же теперь? - фраза, достаточно нелепая, вырвалась сама собой.
- А ничего... - со вздохом ответила утопленница. - Тута много таковых — кто от любви грешной в реку кинулся, а кого и мужики столкнули, чтоб скрыть прелюбодеяние свое. За века-то тут тысячи душ приют нашли. Только покоя нет — мучаемся мы... Вот и выталкивает нас вода наружу, да во времена разные. Ну, а кто и сам выходит. На поиски. Ищем мы...
Она замолчала и вдруг посмотрела на меня — колюче, недобро.
- Ежели кто душу живую вместо себя приведет в Неглинку, так сам из плена водного вырвется.
Я нервно сглотнул и отступил еще на шаг.
- Но мы, девки Салтычихины, иную цель имеем. Хотим Кровавую Барыню подстеречь, да с собой уволочь. Ух, и заплатит она нам за все — и за муки, и за жизнь оборванную...
Мне показалось, что в глазах утопленницы полыхнул красный, дьявольский огонь.
- Не выйдет, - молвил я глухо.- За зверства ее осудили и в острог упрятали в Ивановском монастыре. Она там еще двадцать лет маялась, пока не померла.
- Это хорошо! - на бледном, мертвом лице девушки появилась полуулыбка.- Выходит, узнала она, что такое страдания лютые. Но и плохо оно — монастырь-то Ивановский в Белом городе, там Неглинка не течет. А мы не можем выходит за пределы ее. Значит, не словить нам Кровавую Барыню...
Утопленница замолчала, но опять усмехнулась.
- А я, барин, тебя за графа Тютчева приняла — тот, который спервоначалу к барыне сватался. Да как прознал про зверства ее, так его и след простыл. С того момента и превратилась барыня в зверя в обличье человеческом, невзлюбив весь род людской, а женщин особенно... Я-то думала, раз жених ее тут, то и она появится... Эх, не словить нам Кровавую Барыню... Но, может, я тебя словлю?
Она посмотрела на меня в упор прожигающим, напряженным взглядом. Тело утопленницы вспыхнуло бледным, неверным светом, словно натертое фосфором; тощая, бледная рука протянулась ко мне.
Я даже не успел заметить, как призрак оказался почти вплотную.
От накатившего страха я издал какой-то нечленораздельный звук, резко попятился, но тяжелый пристальный взгляд сковывал, вынимал силы, и не позволял сделать ни единого движения
- Пойдем со мной...
Утопленница изменилась — бледная кожа враз покрылась пятнами серо-зеленой гнили, глаза вытекли, превратившись в темные провалы, лицо провалилось внутрь, обнажив страшный оскал полуразложившегося черепа...
Я едва не задыхался от ужаса.
Вокруг раздались шорохи — десятки загубленных душ проявились из ниоткуда, ступив на брусчатую мостовую.
Страшные, полусгнившие тела, в лохмотьях, под которыми еще можно было различить следы страшных ран, нанесенных Кровавой Барыней.
Неглинка, открыв неведомый людям портал, выталкивала забытые всеми грешные души...
Едва владея собой, я начал творить молитву — строки ее, услышанной когда-то давным-давно, сами собой всплыли из подсознания:
- Отче наш, иже еси на Небесех, да святится имя Твое, да придет воля Твоя...
И вдруг, сам того не ожидая, громко произнес:
- Господи, упокой души заблудшие и прими в царствие свое, ибо не по своей вине оборвали они жизнь Тобой данную, а по воле людей злых и страшных! Прости их, и награди покоем вечным...
Призраки словно натолкнулись на невидимую стену и, вдруг, стали истаивать, истончаться, будто облака сигаретного дыма под легким дуновением ветра. Мгновение — и я остался один.
Москву накрыли сумерки позднего вечера. Низкое пасмурное небо по-прежнему укрывала плотная пелена облаков, но дождя не было. Поднявшийся свежий ветер принес с собой прохладу с далеких отсюда полей, разогнав смрад испарений.
Я стоял неподвижно, невольно прислушиваясь.
Там, глубоко под мостовой, заключенная в каменные берега,несла мутные воды Неглинка — река Времён. Сколько еще загубленных и забытых всеми душ вынесет она в наше время? И сколько душ нынешних они унесут с собой, в поисках свободы и покоя?