01. Стая. Пролог

Грань между сном и пробуждением неуловимо-призрачна и настолько тонка, что понять по какую сторону сознания находишься в данный временной отрезок нереально. Только что тебя нигде не существовало, как, бац, и в тот же миг безвольное, неспособное контролировать себя тело уже мотается на верхней полке, подобно тряпичной кукле. То из стороны в сторону, то подпрыгивает на обтянутом дерматином поролоне, и ты понимаешь, ещё секунда и твой путь закончится полётом вниз, в узкий проход между спальными местами, где, возможно, разобьёшь голову об угол раскладного столика, на котором сейчас позвякивает чайная ложечка в полупустом стакане остывшего чая.

«При чём тут чай»? - сочетание подкатывающего к горлу ужаса и абсолютно несуразного воспоминания о подкрашенном кипятке, который предлагала всем пассажирам тощая и нескладная проводница, фигурой напоминающая замороженный минтай в магазине у Фархада, окончательно привело в чувство и я, судорожно вцепившись в край полки, резко принял сидячее положение, открыв глаза.

- Кошмар приснился? – шёпотом спросил, сидящий внизу сосед, - Или свет мешает?

Он полулежал на полке, пытаясь читать книгу в мягком переплёте при тусклом свете ночника.

- Я слышал про аэрофобию, читал про морскую болезнь, а бывает, что боишься поездок на поезде? – спросил я, наверное, слишком громко, потому что попутчик предостерегающе приложил палец к губам.

- Есть, - убеждённо кивнул тот, - Только не помню научное название. Слово больно мудрёное.

Я провёл ладонью по лбу и, поняв, что лицо мокрое от пота, достал из зажима куцее полотенце, выданное за сто пятьдесят рублей вместе с наволочкой и двумя простынями. Тщательно вытерся, не забыв промокну´ть слипшийся от влаги ёжик волос, шею, спину и грудь под воротом майки. Эка меня прошибло. Следовало сменить хотя бы футболку, но чемодан находился в багажном рундуке под спящей Лизой, а будить её совершенно не хотелось. Узнав, что у меня опять непонятный приступ, она до утра не успокоится, и будет кудахтать вокруг, убеждённая в целебной силе своей заботы.

Вагон плавно раскачивался, умиротворённо тыдыкая на стыках рельс и да, ложечка звякала о кромку гранёного стакана, в серебряном подстаканнике. Именно серебряном. Сосед по плацкартному закутку похвалился, доставая его из дорожной сумки. Стакан и ложечка, кажется тоже серебряная, так же принадлежали ему. Разворачивая чайный прибор из толстой байковой салфетки, попутчик, улыбнувшись, пояснил, что часто путешествует в поездах и привык пользоваться личными принадлежностями. «Тем более, - добавил он, ничуть не смущаясь, - Современная посуда, используемая проводниками, определённо неправильно звякает, вызывая вместо мечтательного благодушия, совершенно неприличное раздражение».

Глядя на спокойное, безмятежное лицо, в обрамлении подёрнутой сединой шевелюры, хотелось верить каждому его слову. Интуитивно и непроизвольно. Он чем-то неуловимо напоминал актёра Ширвиндта. Во всяком случае, в первое же мгновение, я почему-то решил, что соседу не хватает курительной трубки и больших очков в роговой оправе. Как же его зовут? Не то чтобы у меня плохая память на имена. Просто в посадочной суете, когда все представлялись друг другу, не придал значения, посчитав это второстепенным, малозначимым знанием. Да и весь последующий день мы практически не общались.

- Простите, - решил вернуться к процессу знакомства, понимая, что уснуть мне уже вряд ли удастся, а молча сидеть, тупо пялясь в спину мирно сопящего сообладателя такой же верхней полки, глупо. Слова «неприлично» в моём лексиконе не существовало, - Ваше имя-отчество совершенно из головы выскочило.

- Николай Петрович.

- Точно, Петрович, - непроизвольно обрадовался я, - У нас во дворе так мужичка одного зовут. Местная знаменитость. Как ни встречу, он вечно в своём «жигуле» копается. Говорит, что обязательно добьётся, чтобы родной двигатель работал чётко, как у японцев и надёжно, как у немцев.

- Значит, обязательно добьётся, - уверенно подтвердил попутчик и поправил очки, сильно сползшие вниз по переносице.

Этот аксессуар он тоже носил, как и знаменитый двойник, только узкие стёкла обрамляла тонкая металлическая оправа.

- Это вряд ли, - вымученно улыбнулся я. Остатки кошмара настойчиво поселились в мозгу и продолжали нагло выглядывать из-за каждой извилины, - Он скорее по другому поводу.

- Выпивает?

- Не без этого, конечно. Петрович у нас что-то вроде психоаналитика. Все к нему со своими проблемами идут. Ну и с бутылкой, само собой. Только он не злоупотребляет. Выслушает, подбодрит, а то и совет, какой дельный, даст.

- Вот пока у нас такие Петровичи есть, западная мода на психотерапевтов не приживётся. Юнги и Фрейды так и останутся заморской диковинкой. Тебе сейчас такой мозгоправ не помешал бы. Так ведь?

- Да не, - соврал я, - У меня другой случай.

- Слезай, - предложил Николай Петрович. Спустив ноги и ловко, не глядя, сунув ступни в бежевые сандалии, призывно похлопал ладонью по топчану рядом с собой. Я улыбнулся. Не предложению, а тому, что традиция носить открытую обувь с носками, так же присуща России, как и психоаналитики Петровичи.

- Пошепчемся нормально, а то с такой дистанции неудобно. Перебудим половину вагона, - настаивал попутчик, - За подружку не переживай. Умаялась, сердешная, крепко спит.

Я отрицательно помотал головой. Слишком поспешно и явно переигрывая. На самом деле меня беспокоила не Лиза. Вернее и она тоже, но больше боялся, что ноги предательски подогнутся в коленках, и я нелепо грохнусь в проходе, демонстрируя случайному попутчику постыдное малодушие.

Николай Петрович понял всё по-своему. Пожал плечами и ещё раз поправил очки, внимательно рассматривая меня. Всё-таки линзы предназначались для дали. Читал он, помнится, поверх них.

- Не хочешь слезать - гутарь с насеста. Нам ещё пять часов добираться до станции, три до рассвета, а тебе, я же вижу, выговориться нужно. Это, к слову, основной принцип психиатрии. Как говорит мой хороший знакомый: «Лямо лямо паси труа».

- Вы, дядя, с насестом полегче, - зло ощетинился я и, честно говоря, от этого чувства стало легче, - У нас в городе был один петух, так и тот, после реанимации, в столицу подался.

- Не серчай. Я не со зла. К слову пришлось. А от всяких фобий лучше всего разговор по душам. Отвлекает и успокаивает. В самолётах, из-за скоротечности полёта и безразличия попутчиков, те, кто паникуют от высоты, предпочитают надраться спиртным прямо в аэропорту. Так, чтобы в салоне либо сладко дрыхнуть, либо буянить, выказывая полное пренебрежение страху. Дескать, им море по колено. У меня выпить нет. Юрка, - Николай Петрович показал большим пальцем на сопящего над ним пассажира, - Свои пол-бутылки уговорил и в ус не дует. Всем, если помнишь, предлагал. Зря, раз такое дело, отказался. Хочешь, растормошу, экспроприирую на нужды общества? Он поймёт.

Я опять помотал головой. На этот раз уверенно. Тем более что предложение выговориться пришлось мне по душе больше, чем перспектива выпить.

- Нет, спасибо. Я не боюсь ездить в поездах. Наоборот. Довелось помотаться после армии. И в командировки, и в гости к сослуживцам. Никогда ничего подобного не испытывал. Сейчас в полных непонятках нахожусь. По чесноку, если знать, что эта фобия, как понос внезапно случается, то мне бы спокойнее было.

Сосед неопределённо крякнул и задумчиво пожевал губу. Ему бы сейчас трубка идеально подошла. Пустая, без табака, для солидности и весомости слов.

- Понос, говоришь? – некурящий Ширвиндт задумался ещё глубже. То ли над моей метафорой, то ли фобии с избирательным характером не встречаются.

- А знаешь, - наконец Николай Петрович пришёл к определённому решению или просто блефовал, - Я помогу тебе. Только, чур, поведаешь мне всё как на духу и с самого начала.

- Вы врач? – спросил, почти обрадовавшись и согласившись.

- Я Петрович.

продолжение следует