Раз-два-три...

Чашка неприятно звякнула о блюдце. В тишине кухни этот звук казался почти святотатством. Ива чуть заметно вздрогнула. Звон кружки о блюдце был такой же неприятный, как вкус чая - слабо заваренный, водянистый и почти остывший. Но Николай всегда заваривал именно такой; если бы она попробовала насыпать заварку по своему вкусу, он вылил бы его в раковину. Муж пил почти холодный, пресный чай с большим удовольствием, и ждал, что его вкус, как всегда, разделят и одобрят. Ива разделяла и одобряла. В своих фантазиях она наливала полный чайник, дожидалась, пока из носика начнет бить струя раскаленного пара, и опрокидывала его над лысеющей макушкой Николая. Муж орал и хватался руками за голову, под его пальцами вздувались и лопались багровые пузыри...

- Ты меня слышишь, Ива? - капризно-резкий голос мужа вывел из оцепенения. - С тобой говорю, опять спишь на ходу?

Ива тряхнула головой и сосредоточилась. Помечтать можно и потом.

- Слушаю, Коля! Просто давление что-то упало, в сон клонит...

- Давно бы сходила к врачу, часто что-то у тебя оно падает... - безразлично бросил муж. - Ходишь, как вареная курица, вечно!

Он еще поворчал и переключился на свои любимые темы: ремонт на даче у брата, Путинский клон в президентском кресле, растущие цены на сахар... Ива вежливо слушала. Разницы между многолетним президентом и "подменышем" она не видела в упор, ремонт тянулся уже третий год, и благодаря лени брата Николая, грозился тянуться еще дольше. Сахар она брала на оптушке, в два раза дешевле, чем в супермаркетах. Но мужа следовало слушать и поощрять - быстрее выговорится, и уйдет смотреть скучные новости, оставив ее, наконец, в покое.

"Бестолочь, когда уже перестанешь в облаках витать?! Смотри в глаза, когда с тобой мать разговаривает! Нет, ну что за дрянь-то такая? Спину выпрями, не горбись!"

Мать жила далеко, но отрывистые резкие фразы до сих пор не давали расслабиться и потерять форму. Ива всегда держала спину прямо и умела поддержать любой разговор, глядя собеседнику в лицо. Изображала интерес, поощряла легкими кивками. Подруги обожали исповедоваться ей и плакались в жилетку, говоря, что более внимательной слушательницы просто не найти.

"Опять руки в карманы сунула и стоишь столбом? Подойди к гостям, поговори с каждым - между прочим, все только из-за тебя сюда пришли, чей день рождения? Мой, что ли? Вот послал господь дочь... дурында какая-то..."

Ива стелила постель - широкая, квадратная, с резной спинкой и жестким матрасом. Николай любил спать именно на такой. По утрам у Ивы невыносимо болела спина, затекала шея. У одной из подруг дома стоял мягкий коричневый диван-раскладушка. Приходя в гости, она старалась сесть именно на него, наслаждаясь восхитительной упругой мягкостью. Спина почти не болела в такие минуты. Хорошо бы купить такой диван домой. Но дома муж. Он и диван не сочетались - диван был мягкой, коричнево-уютной мечтой. Муж был реальной жизнью, лысеющей, пахнущей потом и пивом, с волосатой грудью и водянистыми глазами. Ива часто представляла свою жизнь такой, как Николай - нечто стареющее, бессмысленное и блеклое.

"С кем опять гуляла, шлендра? На носу экзамены, а ей лишь бы жопой вертеть! Провертишься, кому такая нужна будешь потом? Какой еще "Санечка" - этот дебил Воронцов, у которого папаша алкоголик? Только попробуй мне его сюда притащить - сразу ремня всыплю и к бабушке на все лето поедешь! С глаз долой..."

Иве недавно стукнуло сорок пять. Из них пятнадцать она прожила с Николаем. Мужа ей нашла мать, спохватившись, что дочь, и без того не слишком привлекательная, неуклонно превращается в старую деву. Поняв, что явно переборщила со строгостью в нежном возрасте, мать засучила рукава. Жених владел своей автозаправкой, был непривлекателен и потерт жизнью, вдобавок недавно потерял мать, с которой жил в полном комфорте. Он охотно взял в жены непривлекательную, но домовитую и тихую дурнушку. Детей не получилось, но Николай не попрекал - больше всего на свете он ценил свой личный комфорт.

А Ива? Ей уже давно было без разницы. Вся жизнь подчинялась матери, ее привычкам и распорядку. Отца она не знала, вопросы о нем не поощрялись. Генеральная уборка по субботам, гости в воскресенье, музыкальная школа, танцы. Нотации, нотации, нотации. Ива привыкла к ним, как привыкают к чистке зубов, ранним подъемам, урокам в школе. Круглая отличница, спортсменка, староста класса. Учителя любили, одноклассники не цепляли, кавалеры осторожно обходили стороной.

В шестнадцать лет блекло-серая жизнь вдруг приобрела первые краски. Сашка Воронцов из дома напротив встретил возле магазина, помог отнести тяжелые сумки. Игривое мартовское солнце золотило русую челку, отражалось в голубых озерах глаз. Кукла с нелепым именем вдруг ожила, глубоко задышала. Сашка покупал ей мороженное с орешками, сосиски в тесте (какой ужас, прямо из кишащих заразой ларьков), смело брал за руку по дороге в школу. Парк с гуляющими парочками, жирными голубями и пискливой детворой казался раем. Скамейка с облупившейся желтой краской тянула к себе магнитом - на ней Сашкины губы первый раз коснулись обветренных губ Ивы. Он все время улыбался, радуясь холодному дождю, шальному ветру, парочке малышей, едва не сбившей его с ног по дороге.

Мать недолго терпела флюиды счастья, излучаемые дочерью. Ива не забросила учебу - наоборот, теперь она видела в нудных уроках цель. Доучиться, поступить в один институт с Сашкой, а потом (неужели, это возможно) съехать из постылого дома. Счастье? Да не сон ли это?

Оказалось, что сон. Убедившись, что кукла-Ива выходит из-под контроля, красит губы и слишком часто, бесстыже улыбается прохожим, мать приняла меры. Сначала заявилась домой к Воронцовым и устроила скандал, грозя привлечь Воронцова-младшего к суду за растление малолетней дочери. Воронцов-старший, работавший дальнобойщиком, а в свободное время расслаблявшийся на полную катушку, жарко дыхнул на скандальную гостью крепким перегаром. И убедительно посоветовал ей валить вместе со своей шалавой-дочкой далеко-далеко. И не возвращаться. Дверь квартиры гулко хлопнула.

Мать не сдалась и прямиком отправилась к двоюродному брату, работавшему охранником на каком-то крупном предприятии. Брат подловил Саньку недалеко от дома и долго говорил с ним "по мужски". После этого разговора Санька навсегда исчез из жизни Ивы. Она слышала от соседей, что родители отправили его куда-то в Москву, к дальней родне.

Солнце погасло. Краски потускнели и стерлись. Кукла-Ива болталась на веревочках, нелепо растопырив руки и ноги. Прошел год, другой, десять лет. Ива отучилась на бухгалтера и нашла работу, но не мужа. Наконец, мать, отчаявшаяся увидеть возле безразлично-покорной дочери мужчину, познакомила ее с Николаем. Кукловод из него был так себе, до матери далеко. Но он честно старался. Ива привычно подчинялась.

Сейчас, поправляя одеяло, Ива тщетно попыталась вспомнить, что чувствовала тогда, сидя рядом с Санькой на старой, давно не крашеной скамейке. И не могла. Ничто не откликалось, былое давно осело пылью на пластиковых внутренностях старой куклы.

В субботу муж отмечал день рождения. Ива покорно таскала из кухни блюда с салатами и горячим, потом собирала пустую посуду. Гости пьяно веселились, бренчала гитара под чьими-то неумелыми пальцами. Пахло дешевым спиртным, жареным мясом, куревом и духами. Голова болела с утра, к горлу то и дело подкатывала тошнота. Присев передохнуть, Ива машинально разглядывала стоящий в углу кухни сверток. Подарки лежали в комнате, но сестра Николая, Наташка, явившаяся уже изрядно поддатой, влетела в кухню, с ходу расцеловала именинника, испачкав помадой, и, сунув подарок, умчалась за стол. Потом про сверток забыли и он остался стоять, прислоненный к стене. Ива подумала, что формой он напоминает либо большое зеркало, либо картину. Зная Наташку - наверняка схватила на ближайшей барахолке первое, что подвернулось под руку. Сама не зная, зачем, Ива медленно встала и подошла ближе. Плотный, обклеенный скотчем картон не поддавался, пришлось взять нож.

Это и правда оказалась картина в тяжелой золоченой раме. На первый взгляд - ничего особенного; мрачная комната в серо-зеленых тонах, темная массивная мебель, старинные бархатные портьеры с кисточками. В кресле-качалке сидел человек. Не старый, не молодой - почему-то Ива подумала, что такие типажи уже рождаются старыми, а с возрастом почти не меняются. Невыразительное лицо, темные, зачесанные назад волосы, бархатный домашний костюм. В поднятой руке человек держал куклу-марионетку, болтающуюся на веревочках, разглядывая ее с брезгливым любопытством. Единственным ярким штрихом картины были кукольно-синие глаза кукловода. Казалось, они кем-то подрисованы специально, чтобы скрыть настоящий цвет глаз мужчины.

Ива долго не могла оторваться от странной картины...

Ночью ей снился сон. Она висела над черной, гулкой пустотой, подвешенная на пронзивших ее тело веревках. Боль разрывала тело, но крик не мог покинуть онемевшее горло, застывая в нем колючим льдом. По щекам стекали слезы, по веревкам струилась темная кровь. Слезы и кровь тяжелыми каплями падали в пустоту. Эхом звенел в ушах чей-то сухой безрадостный смех, взрывая виски тошнотворной пульсацией. Сердце рвалось из груди бешеным зайцем. Внезапно веревки пришли в движение и от сумасшедшей боли Ива наконец закричала.

- Танцуй, кукла,танцуй! Раз-два-три... раз-два-три...

Веревки рвали тело на части, заставляя его корчиться в агонии. Мышцы и сухожилия лопались с треском...

Ива проснулась с гулко бьющимся сердцем. Подушка под головой промокла от пота. В лунном свете тускло блестела золоченая рама картины. Кукловода было не видно в полумраке спальни, но ощущение, что ярко-синие глаза смотрят на нее в упор уже не покидало женщину.

Утром она хотела сказать Николаю, чтобы он не вешал картину в комнате, и вообще увез ее подальше, но открыла рот и... закрыла. Будто его зажала невидимая, твердая и холодная рука.

Кто-то - может быть, Кукловод из сна - не хотел, чтобы Ива говорила. Она поняла и промолчала. Картину муж все-таки повесил, правда, сначала долго ее разглядывал, будто сомневаясь.

- Что-то случилось, Коля?

- Нет, ничего... просто задумался! Подай гвоздь.

Ночью кошмар повторился. Теперь Ива висела в пустоте не одна. Были и другие люди: молодые, старые, дети. Некоторых она узнала: семидесятилетняя Антонина Семеновна из квартиры напротив, подростки-близнецы, Сема и Степка, любители гонять по двору на электронных самокатах. Алиша - новенькая девочка, недавно пришедшая в фирму, где работала Ива. Все они висели, нелепо растопырив руки и ноги, с вытаращенными от ужаса глазами. Веревки, пропитанные кровью, насквозь пронзали их руки и ноги. Неожиданно сверху раздался режущий уши смех и знакомый голос скомандовал:

- Куклы танцуют! И раз, и два...

Тела на веревках пришли в движение, со всех сторон раздались стоны, вопли и плач. Алиша, жалобно поскуливавшая от боли и страха, вдруг забилась в судорогах. Веревки лопнули с треском. Зияющая внизу пустота поглотила последний крик...

Ива проспала на работу, и тоскливо предвкушала хороший нагоняй. Вместо этого, ее ждали заплаканные глаза коллеги из отдела и страшная новость: новенькая Алиша ночью покончила с собой. Просто напилась и шагнула из окна. Двенадцатый этаж, никаких шансов. Ива почувствовала в груди липкий холод, но почему-то не удивилась.

Еще три ночи кошмара. Сначала люди падали по одному. Сразу после их падения кошмар обрывался, оставляя холод внутри и дикую головную боль. Антонина Семеновна умерла ночью от инфаркта, теперь в ее квартире шастали внезапно объявившиеся родственники. При жизни они ни разу не навестили старушку. Еще две ночи - незнакомый толстый мужчина с розовой лысиной, и какая-то крашеная блондинка, пытавшаяся читать молитвы. Дочитать не успела - веревки лопнули раньше. Еще ночь - двое. Близнецы, Сема и Степка, любители самокатов.

Обоих переехал грузовик, неожиданно потерявший управление. Малолетних лихачей давно предупреждали, что гонять по проезжей части на самокатах слишком опасно.

Ива быстрее других поняла, что следует делать для выживания. Она больше не трепыхалась, как пойманная в силки рыба. Наоборот, расслабляла тело, чутко подчиняясь малейшему движению веревок. И слушала голос Кукловода:

- Раз-два-три, раз-два-три...

Даже боль стала будто бы слабее, и уже не разрывала тело, как раньше. Ива научилась получать удовольствие от плавных движений танца. Теперь она явственно слышала ритмичную мелодию, наполняющую тело энергией. И удивлялась, что ее не слышат другие. А ведь это так просто - не надо рваться и ломать ритм танца, подчинись ему и наслаждайся!

- Куклы танцуют... раз-два-три...

И она танцевала. Тело почти не ощущало веревок, оно парило в невесомости, подчиняясь завораживающей мелодии.

Дни превратились в скучные, серые сны, похожие на бред. Новости о новых и новых смертях. Аварии, самоубийства. Монотонная работа, жалобы подруг на жизнь, детей и мужей, разговоры по телефону с матерью.

- Дочка, как у тебя дела? Может, приедешь на выходных?

Странное дело - в стальном голосе матери появились нотки испуга. Ива догадалась - по ночам мать тоже танцует. И ей это не нравится. Она не привыкла танцевать под чужую мелодию. Значит, недолго ей осталось. Чтобы выжить, нужно уметь подчиняться. Кукловод не любит непокорных.

- Не могу, мам. Работы много, да и Коля приболел, вдруг тебя заразит! В следующий раз. Целую.

Коля и правда болел. Он ходил бледный, глаза запали и в них поселился зыбкий страх. Он не жаловался - никто из кукол не говорил о своих ночах. О танцах над пустотой и скользких от крови веревках. Но у всех танцующих по ночам появлялось особое выражение в глазах. Сладость обреченности. Они знали, что каждая ночь может стать последней и упивались этим знанием.

Скоро не стало и Николая. Ива видела во сне, как лопнули его веревки. Утром она спокойно встала, умылась, почистила зубы. Не спеша выпила очень крепкий, сладкий чай, и только после этого вызвала "Скорую". Изображать скорбь перед измученным вызовами, молодым врачом не пришлось. У него в глазах тоже стояла печать Кукловода. Бедняга...

Неуклюжую кровать в спальне сменил мягкий коричневый диван. Картина в золоченой раме красовалась на стене. Кукловод улыбался Иве. Кукольно-синие глаза ярко блестели.

Прогуливаясь после работы, Ива увидела возле дома горько рыдающую девочку. Совсем молоденькую, лет четырнадцати, не больше. Странно, но первый раз мелькнула нелепая мысль:

"У меня тоже могла быть дочка... такая же, худенькая, беленькая, с тонкими руками и ярко-голубыми глазками! Я никогда бы не стала кричать на нее и доводить до слез... "

Ива присела на скамейку рядом с девочкой и обняла ее за плечи:

- Тише, моя хорошая, что случилось? Кто тебя обидел?

Девочка подняла заплаканные глаза на незнакомку. Все сразу стало понятно - очередная куколка.

- Я не хочу... умирать... не хочу! Мне страшно! - худенькие плечики дрожали от рыданий. С непривычной для себя нежностью Ива погладила светловолосую голову.

- Не плачь, солнышко - ты не умрешь! Хочешь, научу тебя, что надо делать?

Спустя три ночи людей на веревках стало меньше. Город почти опустел. Скоро переезд; появятся новые куклы, а пока - Ива танцевала. И уже не одна. Валерия - так звали девочку, плавно выгибалась всем телом; светлые волосы рассыпались по спине, глаза блестели от возбуждения. Она улыбалась своей новой подруге - юности свойственно быстро забывать плохое - и раны от веревок на ее теле уже не кровоточили.

Кукловод одобрительно смеялся и хлопал в ладоши, создавая неповторимый ритм танца.

Раз-два-три, раз-два-три...