Продаётся чемодан

«Продается чемодан. Советский. Набитый советскими открытками. Открытки по одной не продаются. Цена десять тысяч. Торга нет».

Глаз зацепился за объявление в разделе «Вас может заинтересовать» на онлайн доске объявлений, и сейчас я заинтересованно рассматривал фотографию до боли знакомого с детства зеленого чемодана с коричневыми пластиковыми уголками на больших блестящих заклепках. Три таких в своё время служили по назначению папе с мамой в их скитаниях по необъятной Родине. Осели они, осели и чемоданы. Один был с открытками от родственников, знакомых, друзей, товарищей и прочих на момент отправки небезразличных людей, второй – с фотографиями, третий – с разными документами, свидетельствами и квитками «за квартиру за январь».

«Совсем как наш, даже одна из круглых задвижек замочка ржавая в том же месте», – подумал я, - «и ключик погнутый на веревочке такой же». Мои лоты – комплект стёртой зимней резины за бесценок и старый, никому уже похоже не нужный факс, который месяц набирали просмотры, но не покупались. Я закрыл приложение и задумался чем заняться. Жена с детьми уехали на всё лето к её старшему брату в Краснодарский край, и я, вплоть до отпуска в середине августа, когда уеду к ним, был предоставлен сам себе. За окном была суббота, которая уже совсем не вечер пятницы, и на горизонте грозовой тучей маячил понедельник с началом работ по проекту. В итоге настроения не было совершенно. Сходил на кухню, накрутил просмотры холодильника, уделив особый пристальный взгляд бутылке водки на дверце и снова ушел валятся на диван под бормотание телевизора. Вечером. Под пельмени. Одну стопочку – не больше. Марине обещал. Я ж мужик, а не тряпка.

Так промаялся до вечера. Вот наконец и пельмени. И вот и стопка. Выпил – и пожалел. Просто стало противно и даже пельмени не доел. И что дальше? За окном было еще совсем светло, хотя уже закончились вечерние новости и шел очередной сериал про былое. В этот раз, очередная молодая строительница коммунизма стала объектом борьбы гениального инженера и уличного карманника. Дело происходило в семидесятых и в руках у девушки, приехавшей покорять Ленинград, был все тот же зеленый чемодан. Давно я в своих чемоданах не рылся. Не в документах, и не в фотографиях – последнее вообще могло привести к внеплановому посещению дверцы холодильника из-за острого приступа ностальгии и кризиса среднего возраста, а с открытками. В детстве, почти каждый день я доставал это хранилище поздравлений и пожеланий и часами рассматривал зайцев с вербами в лапах, медвежат, дедов морозов и прочих космонавтов на ракетах, читал слова, написанные разными, знакомыми и не знакомыми почерками со всех концов Советского Союза. Были там и адресованные мне. Когда же я последний раз в него заглядывал? Ну, лет десять, наверное. Когда тараканов травил, которые умудрялись и в чемоданы пробираться. Принес с кухни табурет и полез на антресоль. Чемоданы лежали в дальнем углу, поближе к стене, за валенками, свернутым ватным зимнем одеялом и необъятным мешком с зимними вещами.

Должны были лежать. Но их не было. Повторный внимательный осмотр антресоли ничего не дал. Как и осмотр шкафов, задиванного и поддиванного пространства. Балкончик стоял пустой в виду крохотного размера и кроме красной банки Нескафе там ничего не помещалось. Я повдел неутешительный итог – если чемоданы где-то и есть, то не дома, ибо в крохотной двушке спрятать их не смог бы и Эмиль Кио. До гаража идти было уже лень – видимо, Марина унесла туда. Хотя, они достаточно тяжелые – меня бы попросила. Завтра схожу.

В гараже чемоданов тоже не нашлось, хотя я перевернул его вверх дном. Прямо оттуда вызвал жену.

– Марин, привет, – начал я, перекрикивая орущих на детской площадке детей.

– Привет. Чего не звонил вчера? Не напился хоть? Сашка на ракушку наступил и ногу…

– Да погоди ты. Ты чемоданы куда дела?

– Какие чемоданы?

– Ну мои чемоданы. С открытыми и фотками.

– Что за чемоданы?

– Ну зеленые такие! На антресолях лежали! Помнишь, ты еще орала, чтобы я не тащил в дом всякий мусор. Мы еще первый раз поссорились.

– Нет, не помню. А первый раз мы поссорились, когда ты на мой день рожденья на рыбалку уехал.

– Это второй раз. То есть ты их не выбрасывала и не уносила в гараж?

Жена честно задумалась.

– Нет. Я вообще не понимаю о каких чемоданах ты говоришь. У нас только наш красный, но мы с ним уехали.

– Ладно, – видя, что Марина действительно не помнит, решил побыть хорошим отцом, пока мне об этой обязанности не напомнили. – Так что там Сашка?

Марина отпадает. Тесть тоже ничего не понял, но он их и не должен был видеть. Куда ж они могли деться? Я открыл то объявление про продажу чемоданов и на этот раз внимательно посмотрел все приложенные к лоту фотографии.

Это был мой чемодан.

Мой! Этого не может быть, но это был он. На одной из фотографий, где демонстрировалось содержимое, на внутренней стороне крышки было выведено папиным каллиграфическим почерком «Пустовойтов А.М.», а ниже, моими корявыми буквами красным карандашом, за что мне прилетело по жопе, было написано «Пуставойтав Ваня». Это я – Пустовойтов Иван Алексеевич. Я это!!!

– Алло, Иван? Я по объявлению. Еще не продали? Отлично. Я могу приехать посмотреть? Хотелось бы сейчас. Хорошо, минут через двадцать буду.

Ехать было далеко – на другой конец города, но дороги в воскресенье были практически пустые. Навигатор привел меня к хрущевке, прячущейся в зелени разросшихся кленов и огромных кустов сирени в шумной тишине закрытого от проезжей улицы двора. Меня всегда удивляло, насколько могут быть похожи дома. Как будто никуда и не ехал двадцать минут. Звонко чирикают птицы, несколько детей, роются в песочнице, где почти нет песка, носятся со звоном и дребезжанием велосипеды детей постарше, дремлют в тени собаки около лазов в подвал, откуда-то слышно бормотание телевизора через распахнутое окно, жмурятся с подоконников окон первых этажей кошки, ржавеют гаражи в окружении молодой кленовой поросли, а старушки на лавочке тихо дремлют под шелест листьев. Прям, как и не уезжал из своего района.

Поднимаюсь на пятый этаж. Звонок не работает – тоже небось хозяин не может кнопку поменять, оставшуюся еще с советских времен. У меня даже куплена уже лет пять, да все лежит в шкафу рядом с новым крючком для одежды. Стучусь.

– Кто там? – женский голос.

– Здравствуйте, а Иван дома? Я по объявлению.

– А, да да. Минутку, он одевается.

Дверь открывается и на пороге в трениках, в которых я раньше по утрам бегал, когда хватало силы воли, в тапочках, которые мне жена на прошлый день рождения дарила, стою я. Я закрываю собой вход в квартиру и выхожу на площадку.

Секундная пауза, бросившая в пот. Сжимаю до боли зубы и выдавливаю из себя, пытаясь, чтобы улыбка не выглядела вымученным оскалом.

– Добрый день, я по объявлению.

– Здравствуйте. Вот чемодан – смотрите. Жена требует, чтобы выбросил, а у меня рука не поднимается – столько лет хранил и выбросить.

Он уверенно сдвинул кружок, щелкнули запоры. Вот надпись. Провожу по ней пальцем. Следа на пальце не осталось – карандашный след намертво въелся – давно написано. Вот открытки. Беру памятную, с парусником, и раскрываю.

«Ванюша, с днем рождения. Счастья тебе и твоим близким. Баба Алеся». И год – 1984. Помню я эту открытку. Даже подписал вот сверху все тем же красным карандашом: «ОТ БАБЫ».

– По одной не продам, – рублю я, видя, как я вцепился в открытку, – даже не просите.

– Ну и дурак, – шипит шепотом Марина в подаренном мной на восьмое марта шелковом халате, – так бы больше выручили.

– А как ваша фамилия? – спрашиваю я у себя.

– Пустовойтов.

– Если не затруднит, можете паспорт показать?

Я удивленно поднимаю бровь, но я уже достал две оранжевые бумажки, и он лезет в нычку в шкафу, где мы храним все документы, чтобы дети не добрались. Сашка опасливо выглядывает из комнаты и тут же скрывается снова.

В руки не дал – я б тоже, кстати, не дал. Пустовойтов Иван Алексеевич. Одиннадцатого марта тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Довольно свежее фото – я недавно паспорт менял. Меня еще постригли отвратительно прямо перед фотографированием – один висок прямой, второй косой, а я не заметил.

Отдаю бумажки, быстро захлопываю чемодан и прижимаю его к груди, под мои с женой удивленные взгляды.

Марина зло смотрит на меня – видимо думает, что я нашел там что-то безумно редкое, стоящее гораздо больших денег. Точно весь вечер меня пилить будет, а я в гараж сбегу.

– А у вас нет еще двух чемоданов, – я кое как справился с вставшим в горле комом, – с фотографиями и документами?

– Есть, – растерянно говорю я, – а откуда вы знаете?

Я даже сделал шаг вперед, пряча за спину жену.

– Есть?

– Да.

– Сколько?

Я отрицательно качаю головой, скрещивая руки на груди. Марина толкает в бок, но я не приклонен. Фотографии. Так и не оцифровал – сколько лет планировал. А там всё моё… Весь я и вся моя жизнь. Тоже бы не отдал.

Понимающе киваю головой.

– Спасибо. До свидания, если передумаете насчет тех двух чемоданов, телефон мой у вас есть. Заберу сразу.

Я киваю, но по глазам видно, что нет, хотя жена уже похоже всё решила за меня.

Машинально подкручиваю вечно раскручивающийся глазок и выхожу на лестничную клетку.

Из-за двери доносится приглушенное:

«Дурак, говорила же дёшево!»

Положить чемодан в багажник не решаюсь – вдруг исчезнет. Кладу его рядом на пассажирское сиденье и глажу крышку. Впервые, за всё время смотрюсь в салонное зеркало. Какой-то незнакомый мужик. Редкие волосы неровной гребенкой, узко посаженные глаза, круглые уши и тонкие губы. Достаю права – как меня зовут-то хоть? Порфирьев Иван Остапович. На фото тот же мужик, что и в зеркале.

Сразу, пока не передумал и не испугался, делаю видео вызов.

– Привет.

Красивая. И как я такую отхватил с такими ушами?

– Привет, Марин, вы как там?

– А ты чего с видео? Соскучился что ли?

Она кокетливо поправляет волосы. На заднем плане бесятся мальчик с девочкой, прыгая на кровати.

– Ага. Че, опять не спят?

– Да какое там… Тебя ждут. С папой говорить будете?

– Пааапаа! – на экране веснушчатое незнакомое девичье лицо с сияющими глазами, – ты когда приедешь?

– Через месяц – папа работает.

– Уууу, клубнику пропустишь!

Ксюшу отодвигает Сашка.

– Ты мне спиннинг обещал – не забудь!

«И маску для ныряния» – кричит Ксюша уже с кровати.

– Марин, купи ты им там, я денег кину.

– Нефиг, – снова моя незнакомка, – сам обещал сам и купишь. Где я тебе тут в деревне возьму? И какой месяц? Совсем там расслабился. В пятницу вечером приедешь все по списку привезешь потом обратно уедешь, если захочешь.

– Ладно.

– А ты чего в машине?

– Да начальник вызвал срочно. Всё сделал, сел – решил вам позвонить. Ладно, давайте, спите. Пока, пока. Люблю всех, целую всех! Вечером еще позвоню.

– Ага. Пока. Целую. Слышали – папа сказать спать, – грозно рыкает Марина и дети принимаю позы спящих. Ксюша мне машет рукой приоткрыв один глаз.

Ну что ж. Открываю крышку чемодана. «Пуставойтав Иван». Прощай, Пустовойтов. Надеюсь, я хоть живу там же откуда уехал. Хотя... Я открываю навигатор – следовало ожидать. Я стоял около своего дома. Вернее, похоже уже не у своего.

Что же делать, паспорта с собой нет. Ищу в навигаторе по метке дом. Нету. Ну да, что я, как до дома доехать не знаю. Блин, блин, блин. Отставить панику. В ПТС же есть.

Через пятнадцать минут ставлю машину около девятиэтажной панельки и открываю дверь в свою новую квартиру.

– Ты про этот чемодан-то говорил?

Марина, стоя на табуретке достала со шкафа-купе пакет с елочными игрушками. По телеку идет «Ирония судьбы», а дети шмыгнули мимо из кухни – опять подтаскивают колбасу с тарелки с нарезкой.

– Ага.

– А что там?

– Да так, открытки.

– Покажи хоть.

Снимаю тяжелый чемодан и открываю крышку.

Каллиграфическим почерком выведено: «Порфирьев О.Р.» и ниже красным карандашом "Парфирев И.О."

– Ты мне про него раньше не говорил, – Марина перебирает открытки и находит с парусником.

– «Ванюша, с днем рождения. Счастья тебе и твоим близким. Баба Тася», – читает она вслух, – это кто?

– Бабушка по маминой линии, – вру я, совершенно не представляя кто это.

– Хлам, – констатирует Марина, закончив рыться, – ничего ценного. Зачем оно тебе? Может выбросим? Пыль только собирает.

– Выбросить не дам. А вот продать можно – вдруг коллекционеры на открытки советские поведутся.

Внешне я спокоен, но сердце стучит, болезненно отдаваясь в позвоночник. Я давно этого ждал. Ещё с тех пор, как открыв однажды крышку, увидел изменение надписи – видимо, я достаточно прижился в своей новой жизни. И теперь моя очередь передавать чемодан дальше. Может после этого, я наконец забуду старого себя? Очень бы этого хотелось. Всё ещё скучаю по своим, тем, хотя и эти уже не чужие. Так что надежда есть.

– Сиди, открою, – Марина встает и идет в коридор, – кто там?

Потом заглядывает в комнату, где я уже одеваю какие-то старые и явно дорогие бывшему владельцу, спортивки:

– Вань, там по объявлению.

Я открываю дверь, на пороге стою я и с круглыми глазами пялюсь на меня. Побелел, рот как рыба молча открывает и закрывает. Жалкое зрелище – я быстрее оправился. Помогаю ему.

– Здравствуйте. Вот чемодан – смотрите. Жена требует, чтобы выбросил, а у меня рука не поднимается – столько лет хранил и выбросить.

Вроде, всё также сказал. Вдруг, это тоже важно?