Конфуз

— Что это вы, Порфирий Степанович, не веселы? Аль, голодны?

Рыжий извозчик хитро скосил глазом на станового и заискивающе ухмыльнулся во весь рот.

Бледный, грузный и разящий перегаром Порфирий Степанович Кужемякин плюхнулся на жесткое сидение пролётки, как будто в жалости на спинную боль, глухо застонал и, вытирая обильный пот на лысине ситцевым платком, просипел через силу:

— Гони, дура-ак. К фельдшеру скорее… — и вяло махнул рукой.

— Не извольте серчать, барин, — и, глянув через плечо еще раз, теперь с легким удивлением, рыжий хлестанул лошадь. – В момент доставлю. К фельдшеру. Прытью!

Лошадёнка встрепенулась, нервно переступила передними ногами и потянула.

Извозчик перекинул вожжи из ладони в ладонь и снова обернулся:

— А чего же не к Игошиным, Порфирий Степаныч? Ай, не скучно у них сейчас. Ай, весело… — попытался он пропеть бодрым тоном, но тут же осекся, поймав кислый, противный взгляд, свербящий из-под нахмуренных бровей станового.

— Гони! — прошипел пассажир, медленно закатывая глаза: — Помираю.

И попытался, кряхтя, передвинуться на середину сиденья.

Рыжий залепетал:

— Аха, аха. Я же не… Сейчас я. Аха.

До извозчика, наконец, дошло и он, по всему видно, перепугался. Наигранная фамильярность враз улетучилась. Он съежился, крепче ухватил вожжи и, втянув голову в плечи да желая угодить, заорал:

— Эй, пошла, пошла-с. Пошла-а!

Пролетка миновала усадьбу купца Игошина, откуда доносился визг гармони, простучала по центральной и свернула в проулок. И вот там Порфирий Степанович изменился в лице. Тупая боль, что уже битый час выворачивала его наизнанку, словно кухарка зайца перед тем как нашпиговать картошкой, вдруг ухнулась в самый низ живота. Зато в груди просветлело, дыхание отпустило и сделалось резкое зрение. Становой в удивлении замер. Легкая тень радости побежала по его бескровному челу: «Господи, прости-отпусти грешного. Может и не помру сегодня?» — начал соображать он. Но тут почуял, что надвигается новая напасть… может и пострашнее прежней. Не прошло и полминутки, как ему резко, внезапно и совершенно невыносимо захотелось… по большому.

Мочи не было как припёрло. Порфирий Степанович поднатужился и, усердно крякнув, закинул одну ногу на другую. Потом крепко сжал ягодицы, выпрямил спину и приготовился стерпеть. Ему хотелось заорать: «Стой!» Но он уже не мог. А вместо того сжался до онемения, так, что наглухо передавил себе дыхание.

«Штаны-то ведь не за копейку куплены» — откуда-то вперилась дурная мысль. Кужемякин терпел, потел как водокачка, успокаивая себя: «Теперь точно не помру». И ликовал в душе. Кроме пьяной и слегка помятой души, места в нем не осталось ни капли. Все остальное нутро станового переполнило жуткое надсадное давление.

Страдалец так и не успел выбрать окончательно, что ему сделать: дотерпеть, порадоваться, или обделаться со свистом прямо тут, в пролетке, за спиной рыжего извозчика. Ясно было одно — может выйти конфуз.

А колеса тем временем соскочили с брусчатки и мягко покатили по крохотному проулку в конце которого стоял дом фельдшера.

Но это ничуть не помогало терпеть. С лица Порфирия Степановича продолжал течь пот, руки, крепко-накрепко сжав платок, сиротливо притулились к животу. «Не дотяну. Да и на кой чёрт!» — отчаялся он, пустил вдруг протяжного, звонкого «голубка» и неловко засипел:

— Сверни. За угол.

При этом уронил платок, махнув неловко. Рыжий, видать, о чем-то догадался. Да и не мудрено, — запах перегара у него за спиной стыдливо отступал прочь. Он поспешно дернул вожжу, и коляска кинулась за лошадью в поворот.

Узкая дорожка склонилась к реке, а справа потянулся косой забор, заросший бурьяном.

— Туда! — прошептал становой.

Рыжий, стараясь не зацепить колесом трухлявый столб, вскрикнул:

— Куда-с-с, лешая? Пошла! — и вежливо справился: — Не к речке ли?

— Ну.

Дрожки поравнялись с кудлатой ивой за огородами и становой, не разнимая пухлых коленок, велел остановиться. Ему пришлось выдохнуть со всей мочи, чтобы повернуться на бок. Рыжий, бросив вожжи на колени, участливо наблюдал.

И вот тут Порфирий Степанович совершил роковую ошибку.

Борясь с напряжением и невольно злясь на присутствие извозчика, он, вместо того, чтобы вылезать медленно, в сердцах скользнул задницей по краю сиденья и спрыгнул на обе ноги. Как только подошвы сапог коснулись твердой земли, организм Порфирия Степановича напрягся, будто клизма, готовая к процедуре, и… поспешно опустел. С одобрительным, журчащим звуком.

Пока извозчик слушал камерную мелодию, лицо его непроизвольно вытягивалось, а рот открывался. Затем свидетель мигом захлопнул челюсть, с восторгом глядя в нижнюю половину станового.

А тот отстранённо и ласково уже смотрел куда-то вдаль, не в силах скрыть святую тень умиления. Конфуз, как ни крути, а случился. Что уж теперь-то.

Всё испортил рыжий, ляпнув:

— С облегчением вас, Порфирий Степанович!

Тот мигом потерял ореол нежного сияния и нервно гаркнул:

— Заткнись!

Покуда рыжий соображал, как быть, Кужемякин, явственно ощущая неудобный груз в плисовых шароварах, потрусил мелким аллюром сквозь кусты к реке. А в толстощекой голове его забрякали мелкие радости: «Ладно порты надел с подвязками… может хоть в сапоги не… не за копейку же, однако…»

Рыжий привстал на козлах, провожая взглядом уходящую лысину. Трепет листвы затих вместе с шагами, а скоро воздух порвал истошный, залихватский свист соловья. Извозчик стал ждать.

«Гривенный-то хорошо бы получить за хлопоты», — угрюмо бормотал он полчаса спустя. Неприглядная мысль, что пассажир уж не вернётся сегодня и денежка его тю-тю, приходила неохотно. Тем временем вечерело. И надеяться, по всему, стало бесполезно.

Извозчик поджал нижнюю губу, хмыкнул раздражённо и, обернувшись, случайно заметил скомканный ситцевый платок. Перегнулся, поднял его.

«Эх, Порфирий Степаныч, Порфирий Степаныч. А ещё в чинах, — рыжий вдруг, ни с того, ни с сего, повеселел. — Вот тебе.

Он смачно плюнул в платок, свернул его и выбросил.

Потом, довольный своей справедливой местью, стал разворачивать лошадь, покрикивая:

«Пошла-а! Ну. Пошла-с-с!»