Гравюра Линдера

Главным возражением против предложенного Шарлем Эррерой объяснения трагедии в доме месье Катрфажа является то, что антиквар и букинист Ренар утверждает, что в его лавке никогда не работала девушка «восточного типа». Никто из других покупателей её не видел, и своим странным упорством Эррера совершает немалую глупость. Если бы не свидетельства остальных очевидцев ужасного происшествия, это упрямство вызвало бы подозрения, и дело для него вполне могло бы кончиться гильотиной.

Месье Ренар не отрицает, что у него имелась книга под названием «Путь на восток» с гравюрами печально знаменитого Линдера, но он не помнит, когда и кому её продал. Впрочем, предоставим слово самому Эррере — пусть обо всём судит читатель.

«Я не удивился, получив приглашение на музыкальный вечер в доме Катрфажа на Итальянском бульваре — старик, известный в Париже меценат искусств, был неравнодушен к моим стихам. Кроме того, он считал за честь общество потомка Александра Дюма — словно родство с великим писателем в малейшей мере моя заслуга.

Вечер был назначен на 18 июля, а за день до этого я заглянул в лавку Ренара в поисках нового чтива. К моему удивлению, владельца на месте не оказалось, и меня встретила молодая девушка — восточного типа, но не алжирского, как можно было бы ожидать в Париже, а скорее из владений наследников Дария и Ксеркса...

Mon Dieu! Она была прекрасна, словно пери, и столь же печальна, с гибкой фигурой баядерки и в то же время как-то бесплотна — этакая призрачная луна на бледнеющем предрассветном небе... Мне хотелось смотреть на неё часами, не отрываясь, и я горько жалел, что был литератором, а не художником...

Но я пришёл за книгами. На самом верху стопки старинных фолиантов лежал том под заголовком "Путь на восток. Приключение Амадиса Гальского, Рыцаря Зелёного Меча, в 1669 году от Р. Х. Сочинение Франсиса Сейля с гравюрами Альбертуса Линдера. Выпущено в 1685 году от Р. Х. Валансом в Лозанне".

Альбертус Линдер! Швейцарский гравёр XVII века, обвинённый инквизицией в колдовстве и сожжённый как еретик! Почти все его работы были уничтожены церковниками! Какой раритет! Пусть Амадис Гальский, легендарный странствующий рыцарь, был героем доартурианских времён, и его похождение в 1669-м году являло собой дань какой-то запоздалой моде — всё равно, какая книга!

— Тридцать пять франков, месье, — сказала девушка. По-французски она говорила правильно, но её голос был странно беззвучным, словно шёл из другого мира.

Едва войдя в свою скромную обитель на рю Бюффо, я занялся книгой. Либо возбуждение мешало мне сосредоточиться, либо слог был слишком старомоден, но сюжет от меня ускользал — Амадис вроде отправился куда-то на восток мстить за дочь некоего Мамед-хана, но кто она была такая, что с ней произошло и с кем рыцарь собирался свести счёты, понять я не мог. Гравюр оказалось не слишком много; манерой они напоминали работы Доре, но исполнение поражало обилием деталей и жизненностью. Особенно запомнилось изображение Амадиса, стоявшего на берегу реки с головой врага в руках; казалось, рыцарь вот-вот сойдёт со страницы, или, напротив, я сам перемещусь в двухмерный оттиск и стану рядом с ним, удерживая уздечку его верного Байярда. Неудивительно, что инквизиторы утверждали, что гравюры Линдера дают дьявольскую жизнь персонажам, что в них заключены готовые вырваться наружу духи — могли ли эти примитивные фанатики понять гениального, опередившего своё время мастера?

Отправляясь следующим вечером к Катрфажу, я взял с собой «Путь на восток» и в такси пытался продраться сквозь витиеватые пассажи текста. Но то и дело я словно против воли перелистывал, не читая, десятки страниц и вглядывался в иллюстрации.

У Катрфажа собралась обычная компания — композитор Бопре, Дюбуа, филолог древних языков, фотограф Жеффрар (ему стоило бы взглянуть на прелестную продавщицу антиквара!), мадам Бертон. Кроме них, явились месье Разумовский, бывший офицер армии Деникина, и его дочь Алевтина — очаровательная блондинка с глазами цвета резеды. Ей предстояло аккомпанировать певцу — тоже русскому эмигранту, по фамилии Белов, совершенно покорившему месье Катрфажа проникновенным баритоном. Это был высокий статный мужчина с белокурой бородой, словно сошедший с плаката Антанты времён мировой войны.

После короткого разговора о том о сём и пары перно мадемуазель Алевтина уселась за фортепьяно. Я положил «Путь на восток», которым не преминул похвастаться Бопре и Жеффрару, на столик времён Первой Империи. Месье Белов запел. У него действительно был прекрасный голос. Он исполнил песни, обычные для репертуара российских изгнанников в Париже — я узнал только «Очи чёрные». Катрфаж сидел, как сфинкс, полуприкрыв глаза, а мадам Бертон прослезилась.

После очередного всплеска аплодисментов Белов затянул ещё одну песню, похожую на медленный марш. Когда он перешёл ко второму куплету, «Путь на восток» сам собой раскрылся. Я вытаращил глаза, а у Жеффрара вырвалось восклицание. В следующее мгновение в воздухе между столиком и фортепьяно возник меч с лезвием из необычной зеленоватой стали. Клинок обрушился на певца и снёс ему голову, покатившуюся по ковру прямо под ноги мадам Бертон. Женщина лишилась чувств одновременно с мадемуазель Алевтиной.

Я не уверен, что в страшной комнате в самом деле раздался, непонятно откуда, шёпот, произнесший фразу на неизвестном мне языке — впрочем, обрывки её долетели и до Дюбуа, который утверждает, что слышал слова «со всеми» и «его прославляет» на одном из старых кельтских диалектов. Но если есть на свете что-либо несомненное, так это то, что на месте гравюры, изображавшей Амадиса с головой врага в руках, в «Пути на восток» теперь лишь пустая страница пожелтевшей за столетия бумаги».