Душа ангела

Даже у Бога есть свой ад – это его любовь к людям.
Фридрих Ницше "Так говорил Заратустра"

И разошлись к вину и хлебу,
Лежать оставив на земле
Того, кто жил с тоской по небу...
И умер в проходном дворе.
Ирина Каденская "А люди ангела убили"

Шины мягко прошуршали по серому гравию. Багажник "Тойоты" замер в метре от ограждения.

Владельцы автостоянки потрудились-таки заасфальтировать проезды, но парковочные зоны, почему-то, просто засыпали дроблёным гранитом. Из экономии, что ли? Хотя, разумнее предположить, что от тупости, а не от скупости. Двадцать первый век, мегаполис, а менталитет населения до сих пор аграрный. Дай им волю, они бы из городских авеню грунтовые просёлки сделали.

Вот, припаркованный рядом, грязный "Логан" смотрелся здесь вполне гармонично – серый уродец на сером гравии. А вишнёвая "Королла" должна стоять в комфортабельном паркинге… Чччёрт!.. Потому, хотя бы, что туфли от "Лардини" за сотню евро не предназначены для ходьбы по острым камням!

Корпоративная стоянка на треть свободна, а по-настоящему перспективные сотрудники вынуждены добираться до работы пешком. Вроде и не далеко – всего-то метров пятьсот – но в толпе неудачников!

Ну ещё бы! Скорее мир перевернётся, чем недоумки из среднего звена признают способности способного!

Но, ничего. Кто стремится к успеху, тот его добивается…

***

Роман Романович не любил, чтобы его называли по отчеству. Не оттого, что полагал себя ещё не старым – и сорока не исполнилось! – а потому, что подобное обращение считалось уважительным прежде. Ныне же звучало архаично. Во всём цивилизованном мире называют друг друга на "ты" и по имени. Никто, при этом, не спутает человека успешного с отребьем. Даже, если это отребье белое. Химеры, вроде уважения – для неудачников. Успех – категория материальная, и признаки имеет вполне материальные.

Вот признакам, Роман уделял самое пристальное внимание. И неспроста. Если "окей" это принцип жизни, то выглядеть успешным, значит уже на две трети им быть. На престижное авто, элитный алкоголь, стильную одежду и модные аксессуары он денег не жалел. Потому, кстати, необходимость ежедневно пробираться по этой быдлячей норе была для него особенно унизительна.

Впрочем, сегодня Роман пребывал в расположении духа столь благостном, что, двигаясь в общей массе по подземному переходу, почти не испытывал обычного раздражения.

Ранний телефонный звонок участкового заставил его изрядно понервничать. Да что там – струхнуть. И не на шутку. Вскоре, однако, выяснилось, что всё складывается наилучшим образом. Лишь бы теперь начальник отдела не присвоил себе его, Романа, заслуги…

Увлечённый своими мыслями, Роман едва не столкнулся с заросшим чучелом в потрёпанной армейской куртке, от которого тошнотно смердело грязным телом и дешёвым пойлом. Колоритный субъект, вылез на середину прохода. Он оказался слепым, однако мутными своими бельмами пялился так, словно пытался заглянуть Роману в глаза.

Сделалось жутко. Полутёмный тоннель вдруг напомнил Роману коридор старого морга, где довелось ему однажды побывать на опознании. Та же холодная сырость, тот же отколотый кафель на стенах, те же фонари – блёклые, как бельма слепца.

Прохожие. Усталые уже с утра. Механические движения, безразличные, будто и вовсе неживые лица…

А урод всё бренчал на гитаре, подвывая какой-то бред. Какофония была не менее отвратительна, чем сам исполнитель.

Роман, возможно, оттолкнул бы его, да побоялся испачкаться. Или, того хуже – заразиться. К тому же, неизвестно ещё чем аукнется такое проявление агрессии, а он человек… неконфликтный.

Обогнув бочком мерзкого типа, Роман в сердцах плюнул. Он не хотел, но так уж вышло, что плевок его угодил аккурат в коробочку, куда прохожие иногда бросали музыканту мелочь.

* * *

Тому, кто намерен сделать карьеру, перво-наперво следует изучить повадки начальника. Роман изучил. Шеф нынче был подчеркнуто спокоен, а значит – до крайности раздражён.

– Рома, – произнёс он почти ласково, – Я просил тебя вчера заехать к этим старикам… Как их?..

– К Сутуловым, – подсказал Роман, едва удержавшись от самодовольной улыбки.

"Рома", "просил", "как их?..". Шеф не фамильярничает, не просит, и никогда не забывает имён. Он, сука, вообще ничего не забывает!

О да, Илья Олегович злился. В другое время ладони у Романа уже вспотели бы, но сегодня он знал причину, и лишь до срока придерживал козырь.

– Так ты был у них?

– Был, – не стал отрицать Роман.

– И каков результат?

– В итоге положительный.

– Положительный?! – наклонившись над столом, зашипел вдруг шеф. – У нас проблемы, Рома! У тебя проблемы! Я просил работать в рамках закона. Рома, после твоего визита, пожилые муж и жена Сутуловы отравились газом. Плиту включили, и легли умирать на полу. В кухне.

– И умерли, – Роман оставался спокойным. – Я в курсе, Илья.

– Ах ты в ку-урсе… Тогда, может быть, ты в курсе с кого теперь взыскивать триста двадцать четыре тысячи рублей? Мёртвые старики не выплачивают кредиты, Рома. Если ты не в курсе.

– Илья, у них осталась квартира. Миллиона на два потянет. И ни одного наследника.

Шеф откинулся в кресле и забарабанил пальцами по подлокотнику.

– Минус судебные издержки, конечно, – пробормотал он, – но всё равно… Нас к этому делу никак не пристегнуть? Доведение до самоубийства, и всё такое?

– Я не выходил за рамки. Никакого насилия. Даже угроз. Просто нарисовал им возможные перспективы. Ну, приукрасил чуть-чуть. Видимо дедушка с бабушкой не пожелали остаток дней питаться объедками на помойке, и предпочли, – Роман с улыбкой закатил глаза, – упокоиться с миром.

– А ты уверен, что они какой-нибудь предсмертной записки не оставили?

– Уверен. Оставили.

– Что-о-о?!.

– Не волнуйся, Илья. У меня там участковый прикормлен. Записка не всплывёт. Самого мента я тоже держу за яйца – все наши с ним… контакты зафиксированы на электронных носителях.

Шеф с минуту молчал, внимательно разглядывая Романа.

– Растёшь, – произнёс он наконец. – Документы в суд…

– Уже начал подготавливать.

– Растёшь… Ну иди, работай.

Роман обернулся уже около двери.

– Илья, я поинтересоваться хотел. На счёт парковочного места.

– Иди, – снисходительно улыбнулся Илья Олегович. – Я подумаю, что можно сделать.

* * *

И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.

И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы…

Да, всё так и было.

Нет, конечно, я сам этого не помню. Никто не может помнить, даже Первые. А уж мы-то, Хранители, поздние дети ЕГО, и подавно. Но, чтобы знать, совсем не обязательно помнить. Память частенько обманывает. Знание – никогда.

Я знаю, что Бог, отделив Тьму от Света, задумал этот Мир чёрно-белым. Красками его измазали уже люди.

Совершенство в простоте. Истина совершенна, а всё лишнее ложно. Потому, ложь всегда сложна.

Бог создал Свет. Люди придумали цвет. Насыщенный. У них всё насыщенное – цвет, запах, вкус, секс… Насыщаются и насыщаются. Пока не пресытятся. А пресытившись, умирают. По-настоящему, насовсем.

Ядовитое многоцветие острою бритвой ранило мне глаза. Кислотою жгло. Я, ведь, даже малодушно подумывал их себе выцарапать. Господь уберёг – даровал мне слепоту. Не собственно мне, конечно, а человеческой плоти. Я вижу истинным зрением, но человеческое моё тело слепо. И слава Богу! Слепота не мешает мне играть. Я – музыкант. Бард. Слепой, нищий, полупьяный лабух.

Почему бард?

Ну, а кем мне ещё быть? Не художником же. Слепые художники – образ исключительно поэтический. Хотя, вообще, среди Хранителей художников немало.

Один из таких стоит в подземном переходе напротив меня. Чуть левее. Изо дня в день пытается продать свои работы. За копейки. Не берут. Едва сводит концы с концами. Он рисует углём на альбомных листах. Созданные им гризайли – маленькие шедевры. А вот его подопечный – человек – востребованный дизайнер. Успешный. Он здесь неподалёку забегаловку оформлял. Испачкал стены разноцветными кляксами, за что получил недурной гонорар.

Людям не нужны ни правда, ни шедевры. Им нужна лживая мазня. Насыщенная.

Моя гитара тоже никому не нужна. Я забыл уже, когда ел досыта. Хорошо, что люди придумали алкоголь. Особенно дешёвый – суррогатный спирт, сахар и ароматизаторы. Яд. Но, притупляет и голод, и холод, и тоску. Нет-нет, я не жалуюсь. Просто… очень уж тяжко ангелу быть человеком. Особенно, нищим.

И мне даже представить страшно, каково было стать человеком Богу. Преданным, оклеветанным, униженным и замученным человеком.

Судья, который вынес виновному справедливый приговор, но вместо преступника сам пошел на казнь. Разве это справедливо?

Немного найдётся таких, кто из милосердия к преступнику готов поступить несправедливо с… собой. Разве только святые. Ну, и мы еще, последние Божии посланники.

Когда не помогают ни знамения, ни вещие сны, когда голос совести остаётся гласом вопиющего в пустыни, мы, подобно Спасителю, воплощаемся в человеческие тела.

Отчаянный шаг. И, как правило, бесполезный. Но мы, всё равно, делаем его, продлевая, сколько возможно, бессмертие грешных душ.

А люди, не желая знать о наших жертвах, упорно продолжают гадить. И радуются своему безнаказанному процветанию. И всерьёз полагают, что воздаяния за грехи не наступит.

И каждый их грех, тем временем, ранит нас. Мы дряхлеем до срока, страдаем от немощи и недугов. Когда же наказания за людскую скверну становятся невыносимыми, наши земные воплощения умирают. А с ними вместе умирают и души грешников. Сами люди ещё продолжают наслаждаться насыщением, но души их перестают быть бессмертными.

Это прежде злодеи попадали в ад. Теперь злодеев почти не осталось. Пакостных слизняков сколько угодно, а злодеев нет. Ничтожества никому не нужны. Даже сатане.

Демоны покинули этот Мир. Остались только ангелы Хранители, но мы разговариваем сами с собой.

О, Господи! Если даже дьявол брезгует человечеством, зачем оно Тебе?!.

Прости! Прости мне, Боже, унылые мысли!

Просто, я слишком долго жил среди людей…

Прежде пираты брали на абордаж суда и заставляли пленных "гулять по доске". Или сами оставались висеть на реях. Теперь те, кого называют рейдерами, присваивают чужое, купив продажного судью. Смрадная пузырящаяся пена. Вместо гордости – чванливое высокомерие. Успех – унизить униженного, обобрать нищего.

Я умираю. Мне бы радоваться освобождению, но не могу – со мною вместе умрёт душа моего человека. Моего подонка.

Я исполнил свой долг в последнем, безнадёжном сражении за человеческую душу. Не с Антихристом, а с самим человеком. И не на полях под Армагеддоном, а в тусклом засс*ном подземном переходе – единственном месте, где я хоть на несколько секунд в день мог с ним встретиться.

Он думает, что презирает и ненавидит этот переход. Чушь! Он его боится. Чтобы ненавидеть и презирать нужны злость и гордость. У него нет ни того, ни другого. Чванство есть, да только, оно всегда служило лишь маской для трусости и подлости.

Здесь, под землёй, укрываются от непогоды бомжи вперемешку с торговцами мелким хламом. И мой подопечный проходит здесь каждое утро. Вместе с лохами, что перемещаются по городу в маршрутках да на метро. Триста метров унижения. И несправедливости.

Я уже не чувствую ног. Разве кто-нибудь подойдёт к умирающему нищему? Нет. Он же сам виноват. Это справедливо. Никто не подойдёт. Ни вор, ни священник. Нищие люди не нужны. Нищие ангелы тоже.

Кто придумал такую справедливость? Я бы сказал – сатана, но его игра всегда отличалась изяществом. Сами же люди и придумали.

Слепой, пьяный и голодный музыкант, умирающий в переходе это – справедливость. А несправедливость, тогда, в чём? В том, что ведущего специалиста отдела взысканий, словно мелкого офисного клерка, не пускают на корпоративную стоянку?! "Не заслужил ещё," – говорит начальник отдела. "Не выслужился," – говорю я. "Не ценят," – думает мой подопечный, спеша миновать наше вонючее подземелье. Он никогда не глядит вокруг. Так атеист старается не замечать мертвеца, невольно примеряя себя на его место.

Что ж, теперь, когда я перестану мешать, оценят. Скоро уже.

Сегодня я играл для него в последний раз. Он, как всегда, не услышал моей песни. Да, я и не рассчитывал. Надеялся, что может быть, увидев меня, наконец, почувствует если не сострадание к нищему музыканту, то хотя бы жалость. Пусть брезгливую, пусть минутную, секундную, даже. Она могла бы спасти его душу…

Зря надеялся. Уже нечего было спасать.

И что взамен? Господство? Порочная страсть? Мрачная слава?

Нет… Нет! Парковочное место. Господи! Он променял бессмертную душу на три квадратных метра в подземном паркинге!..

Ну всё. Кажется, отхожу.

Попить бы.

ЕМУ, ведь, дали попить перед смертью.

Водички бы кислой. С уксусом. Да, где ж её взять.

Там в "полторашке" осталось отравы на пару глотков. Сойдёт…

Ангелы сами бесплотные духи, потому и души у них нет. До тех пор нет, пока бесплотные. Лишь с воплощением они обретают душу.

А пока у кого-то есть душа, у остальных всегда есть куда плюнуть.

* * *

Роман возвращался с работы в хорошем настроении. Илья обещал подумать. Добрый знак. Пожалуй, возможность парковать своё авто на корпоративной стоянке приближалась к реальности.

Об отравленных стариках Сутуловых он не вспоминал вовсе. Сами виноваты. Не голодали же. Жили бы потихонечку на свою пенсию. Скромно, да. Так ведь блага не для всех. Иначе, какие же это блага! А им, нищебродам, захотелось на старости к пальмам съездить. Съездили. Пальмы для того и разводят, чтобы лохов разводить…

Спустившись в переход, Роман обратил внимание на нескольких столпившихся

зевак. Меж них стоял и мент в чине старлея, заполняя приколотый к планшету протокол. А на заплёванном полу, привалившись спиною к стене и вытянув ноги, сидел, с отвисшей челюстью, давешний вонючий музыкант. Гитара валялась рядом.

"Сдох что ли?" – подумал Роман. – "Окей! Одним дармоедом меньше!"

Определённо, день сегодня удался.