17. Жидкие чудеса

Утро было сухим и серым, как пепел. Оно забивалось в нос и рот, ело глаза. И ножом впивался в мозг чей-то крик:

- … а в гараж к деду Семёну кто пойдёт? Сейчас же проснись!

Оля открыла глаза и с трудом поборола приступ тошноты. Кусочки комнаты с неприятной медлительностью плавали по воздуху. Лицо рассерженной, растрёпанной женщины в засаленном халате распадалось на части.

- И что за манера спать в одежде? Безобразие! Даже не постелить себе постель! И это в шестнадцать лет! Неслыханно! - продолжала разоряться незнакомка. Она прибавила несколько нецензурных слов, которые укололи Олю словно ножи или иглы.

Девушке понадобилось несколько минут, чтобы поймать непослушную реальность. Со стоном Оля поднялась с кровати. Виски её терзал невидимый терновый венец, глаза щипало, суставы выкручивало, как при ангине с температурой под сорок. Пол под ногами колыхался и не слушался, как будто Оля ехала в поезде.

Кое-как умывшись, почистив зубы и причесавшись, Оля с ужасом взглянула на своё отражение. Из зеркала на неё смотрела незнакомая девчонка с изжелта-бледным лицом и синими кругами под покрасневшими глазами. За эти дни Оля сильно похудела и походила на ожившего мертвеца из третьесортного фильма ужасов. А ведь она и раньше не отличалась крепким сложением. В свои шестнадцать выглядела лет на четырнадцать, не больше.

Завтракать Оля не стала. Ей казалось, что любая еда и даже кофе тотчас же выйдут наружу. Наскоро одевшись, Оля вышла из квартиры.

Она довольно долго топталась в грязном и мрачном подъезде, боясь выйти на улицу. Девушке казалось, что город - чудовище с множеством землистых лиц и тысячью стеклянных глаз - бросится на неё и растерзает.

В конце концов, пересилив себя, Оля вышла в бело-серый мир. Он обрушил на глупую, незадачливую жертву весь накопившийся, безнадёжный, свинцовый гнев. Прохожие как-то странно посматривали на бедно одетую девушку с мёртвыми, как у восьмидесятилетней старухи глазами. Оле казалось, что все они её ненавидят и что-то замышляют. Но ещё больше девушку пугали дома. Вылупив на неё чёрные и тёмно-серые глаза, они подобрались, словно звери перед прыжком, собираясь напасть. Временами Оле слышалось зловещее рычание.

Гараж дедушки Семёна находился на жутковатой, окраинной улице, где не было ничего, кроме складов и автосервисов. Кружево снега не украсило и не оживило унылые места. Наоборот, здесь стало ещё больше безнадёжности, ещё больше смерти. Оля увидела светловолосую девочку в коричневой дублёнке. Её синие губы шевелились. Малышка то ли бормотала себе под нос какую-то считалочку, то ли…

В гараже дедушки Семёна пахло бензином и какими-то растворителями. Старик ласково улыбнулся Оле.

- А как у тебя работа? Как пацанёнок, не балует? – спросил дедушка Семён, протянув ей тяжёлый пакет.

- Па... пацанёнок? Какой ещё пацанёнок? - Оля не сразу поняла, что дедушка Семён спрашивает о Максимке. – Да нормально с ним всё. По -прежнему.

- А вот с тобой что-то не так, - дедушка Семён с беспокойством взглянул на Олю. - Худая, бледная, краше в гроб кладут. Ты бы к врачу сходила.

- Да не нужен мне врач! Ладно, я спешу.

Дедушка Семён с недоумением и грустью смотрел на Олю. Ещё никогда она не говорила с ним так резко, так зло. «Что-то здесь не то. Что-то не то», - бормотал он себе под нос. Но, будучи человеком осторожным, молчаливым и даже трусоватым, Семён решил никому ничего не рассказывать. «Сами разберутся. А в чужую семью не лезь. Это так», - думал он, засыпая в тот вечер.

Оля то и дело спотыкалась. Ноги её вязли в снегу. Пакет казался неподъёмным. А ведь ещё пару месяцев назад девушка справлялась и с большими нагрузками. Гаражи как-то зловеще сгрудились вокруг неё. Небо потемнело. «Снег, наверное, пойдёт. Только этого не хватало. А что если стемнеет?» - мысль о том, чтобы остаться здесь после заката, привела Олю в ужас. Она сделала несколько судорожных, ниточно-жалких шагов, поскользнулась и упала. Некоторое время девушка неуклюже, словно раненое насекомое, барахталась на снегу.

- Тебе плохо? Давай помогу, - послышался откуда-то колокольчатый голосок.

Прикосновение тонких ледяных пальчиков заставило Олю содрогнуться всем телом. Синегубая девочка в коричневой дублёнке помогла Оле встать. Это была очень хорошенькая, по-фарфоровому бледная девчушка. Из-под белой шапочки высовывались льняные кудряшки. Глаза поражали странным, сумеречным оттенком. Портили девочку только синие, как у сердечника или астматика, губы.

- Ты, я слышала, детям помогаешь. Ты и парень твой. Его Дэном зовут, - тон девочки стал взрослым и деловым. - Мне уже не поможешь. Меня несколько лет назад сумерки выпили. Не знаешь, что такое выпили? Это когда не только кровь выпивают, но и энергию, и жизненную силу. Надо мальчишку одного спасти. Сейчас сумерки заманивают его в свои сети. Да, забыла представиться. Меня Сашей зовут. Сумерки напьются энергии, словно вина черничного, а потом только больше жиреют и синеют. Этим больше всего грешат ноябрьские и декабрьские Сум. Да-да, их так иногда называют. Напившись, они занимаются любовью, и из двух сумерек появляется четверо, из пяти - десятеро. Скоро сумерки захватят мир. Сгрызут дома, как сахарное печенье, выпьют силы у людей и напекут из выпитых тел пирогов. Как в том старом английском детективе про пирог из птиц.

Некоторое время Оля стояла ни жива и ни мертва. Чем дольше говорил призрак умершей, почерневшей в далёкой могиле Саши, тем страшнее становилось девушке. В конце концов, не выдержав, она разбила синее стекло ужаса пронзительным криком, поморщилась, когда осколки впились в мозг, и побежала. Страх придал Оле сил. Её развинченно-ниточное тело опять стало прежним.

Пришла в себя она только на относительно безопасной и людной улице. Мрачные четырехэтажные дома со странными круглыми окнами перестали злиться и смотрели на Олю с жалостью.

Силы опять оставили её. Медленно, словно обречённое на смерть больное животное, девушка плелась по заснеженным тротуарам. Каждый шаг причинял ей боль. Наверное, русальноглазая красавица из полузабытой сказки чувствовала себя примерно так же. «Она выпила снадобье, чтобы принц… или моряк… или купец? Не помню, кто. Чтобы молодой человек её полюбил. Но кончилось всё плохо. Жидкие чудеса нужны мне для того, чтобы встречаться с Дэном, настоящим, не тёмным и не зловещим. И тоже всё кончится плохо. Если что-то причиняет такую боль, хорошего не жди», - и ещё много путаных, странных мыслей проносилось в мозгу у Оли.

Голова болела всё сильнее. Казалось, сумерки, зловещие и вкрадчивые, давили на неё сверху, выжимали последние соки.

- Где картошка? Деда Семёна что, в гараже не оказалось?- набросилась мать на Олю, стоило девушке переступить порог.

- Почему? Я с ним даже говорила, - Оля едва ворочала языком.

- Так где же тогда картошка? - голос мамы грозился перейти в высокочастотный визг.

- Потеряла, отстань, - вместо «отстань» Оля употребила мало цензурное словцо из родительского лексикона.

- Как это - потеряла? И как ты со мной разговариваешь?

Оля не стала дослушивать грязный, словно река в промышленном городе, речевой поток, проскользнула к себе в комнату, как была в одежде, повалилась на кровать и уснула.

***

Последние пять с половиной дней перед красной бессмыслицей дались Оле особенно тяжело. Оля ела мало и неохотно. Мать сердилась. Говорила, что если у Оли началась новомодная «анохрения», то ей лучше сразу уйти из дома на все четыре стороны. Мама недавно посмотрела по телевизору передачу про молодых женщин и школьниц, страдающих анорексией, и считала, что Олю поразил этот модный недуг. Мать вечно перевирала названия болезней.

- Хорошо ещё если дело в этой рексии, а не в чём-нибудь похуже, - хмурился отец. В последние дни он стал с подозрением присматриваться к Оле.

Однажды, когда Оля уже лежала в постели, она услышала, как родители о чём-то шёпотом переругиваются.

- А я тебе говорю – всё это очень подозрительно. Надо её к врачу сводить, а если… - голос отца был колючим и враждебным, как тёмно-зелёный свитер, который маленькую Олю заставляли носить в первом классе.

- А я тебе говорю, что это чушь. Всё это возрастное, гормоны. Плюс желание привлечь внимание. Может быть, и правда, худеть решила,- возражала мать. - Того, о чём ты говоришь, просто быть не может.

- Да разве в еде одной дело? Она буквально засыпает на ходу. И всё воскресенье в постели валяется.

И долго ещё длилась эта скучная, как тощий мартовский снежок, перепалка.

Оля так и не поняла, что имел ввиду отец. Сама же она испугалась, что забеременела от их единственного с Дэном «вечера любви», предшествовавшего нападению. «Но мы ведь приняли все меры. Да нет, бывает всякое. Вот мамина знакомая рассказывала...» - и, обратившись к оторве-однокласснице, которая по слухам уже успела сделать аборт, Оля раздобыла тест на беременность.

Возвращаясь домой, Оля стучала зубами от страха. Ей мерещился страшный семейный скандал, исключение из школы и долгие, полуголодные и безотрадные годы один на один с нелюбимым ребёнком. Но, к счастью, опасения оказались напрасными.

Оля на какой-то момент приободрилась, но потом её опять взяла в оборот беспричинная, волчевойная тоска. Окружающие: одноклассники, учителя, даже родители - казались ей тупыми и никчёмными. Оля с мучительной точностью видела каждую бородавку на лице классной руководительницы, каждый прыщик на лбу у соседки по парте. От запаха пота, дешёвых духов и жевательной резинки, царивших в классе, Олю постоянно мутило. Комната стала безобразной и гротескно-уродливой. Улицы скалили давно не чищенные зубы и всё время хотели укусить Олю.

В пятницу Алекса продала ей духи под названием «Кристина». «Так ведь звали убитую овощами девочку из моего сна. Или были?» - эта мысль растворилась в предвкушении интересной истории и предстоящей встречи с Дэном. Промелькнул хилый и больной субботний денёк. За окном ухмылялись жирные, наглые сумерки. До трагедии оставались считанные часы…

Продолжение следует