01. Пикник на погосте

Горе побеждённым.

Ах, Бренн, Бренн! Уж если победил, так хоть не издевался бы над проигравшими-то. Вёл бы себя как победитель, не уподобляясь жуликоватому базарному торгашу. Ну, и довыпендривался. Дождался Камилла со свежим легионом. Гордым галлам пришлось скоренько убираться восвояси. Без римского золотишка, само собой.

Горе побеждённым.

"Vae victis" – скажет другой галл, заключая Толентинский договор.

Две тысячи лет спустя в Италии не отыщется никого, кто смог бы вновь наподдать пинка зарвавшимся французам. Это случится чуть позже, в Третьем Риме, когда Бонапарт, теряя награбленное, станет спешно покидать прежде взятую им на шпагу Москву.

Вспоминал ли он тогда крылатую фразу, заносчиво брошенную им в ответ на сетования аббата Калеппи?

Горе побеждённым.

Кто как не Бонапарт мог бы сказать: "горе победителям"?!.

Исход разноязыкого Наполеонова воинства лишь потому не стал бегством, что слишком тяжёл был этот монстр. Тяжёл, измотан морозом, изнурён голодом, но всё ещё опасен.

Великая Армия не могла панически бежать и потому панически уползала. Кровоточа от множества ран. Терзаемая летучими отрядами, будто загнанный лось волками.

Следует ли "дубину народной войны", воспетую классиком, отождествлять со всей русской герильей?

Подразделения Винцингероде и Давыдова, Ефремова и фон Визина, Фигнера и Дорохова, да и прочих прославленных командиров состояли, главным образом, из казаков да калмыков – пусть иррегулярных, но всё же, войск Русской армии. Эти партизаны были скорее разведчиками, диверсантами и рейдерами.

Те отряды, что сформировали из собственных крестьян иные помещики, более походили на ополчение. Ну да, как бы народное, но вполне благонадёжное.

Но, возникали и другие ватаги лихих людишек. Из тех, кто не нуждался в руководстве привилегированного сословия. Этим иноземное нашествие позволило глотнуть чуток вольного воздуха, почувствовать себя людьми, бить безнаказанно, пусть басурманских, но, всё ж таки, господ.

Жива – ох, жива! – была в народе память о Степан Тимофеече да Емельян Иваныче.

В Петербурге тоже помнили о Разине с Пугачёвым, и своей черни боялись не менее, чем иностранных оккупантов. Потому-то, по изгнании иноземцев, царь-батюшка поспешит разоружить, да вернуть законным владельцам распартизанившихся мужичков. Ну, хоть в каторгу не сошлёт – и на том спасибо. Но, до той поры "дубина народной войны" гвоздила непрошенных гостей нещадно и без разбору. Воинам Великой Армии не стоило попадать в мозолистые мужицкие лапы. Пленный, он ить не корова. Пленные крестьянину без надобности…

Потомки, наверное, никогда уже не узнают был ли Михаил Илларионович вельможно труслив, или напротив, рискованно дальновиден. Как бы там ни было, но стратегия Его Светлости сработала – Наполеон не просто отступал, а отступал уже хоженой дорогой. По разорённым землям.

Расположенную чуть в стороне от проезжих трактов деревню французы основательно разграбили ещё летом. Зимой же, в надежде раздобыть провианта и фуража, наведались вновь. Драгуны, числом тридцать сабель – двадцать восемь верховых, да двое на реквизированных в соседнем селе дровнях – въехали за час до полудня. Мародёрствовали до вечера, однако награбленное не заполнило воз и наполовину. Им бы поспешить, покуда совсем не смерклось, но русские девки – да и мужние бабы тож – коли стащить с них то уродливое тряпьё, какое дикарки считали одеждой, оказались совсем не дурны. Само собой, согласия ни девок, ни баб, ни их мужей никто не спрашивал.

Pardon Mesdames! A la querre comme a la querre…

Драгуны остались на ночлег. До утра не дожил ни один. Беспечные часовые не успели поднять тревогу, когда лиходеи Боголюбова за полночь вошли в деревню.

Партизанский командир Евсей Боголюбов – поповский сын из соседнего, того самого, откуда дровни – села, орудовал в традициях атамана Кудияра. Французов вырезали подчистую.

С трупов сняли мундиры из добротного сукна с блестящими пуговицами. Оружие, само собой, забрали, половину реквизированного провианта, да строевых коней. В последних партизанам нужды не было – зимой, да в лесу своих бы прокормить – а вот продать хоть интендантам русского войска, хоть господам, чьи поместья не разорила война, очень даже возможно. По дешёвке, правда, но всё ж прибыток.

Деревенским достались толика их же харчей, всё те же дровни, немолодая сивая кобылка, да тридцать раздетых до исподнего трупов.

Ну, и как с ними поступить?

Оно конечно воры они все да насильники. И ладно б хоть православными были, так нет же, нехристи-басурмане. Всё так, а только оставлять покойников на поживу волкам да лисам негоже. Не по-христиански.

В освещённой земле хоронить французов, ясное дело, не стали, но отволокли поутру в дурной лес. Был близ деревни поросший осиной овражек, в каком давным-давно дочь кузнеца повесилась. Там же её и схоронили. Нехорошее место. В самый раз для пришлых разбойников.

Зарывали чужаков как попало – ямы копали там, где копалось легче. Остались по склонам оврага лишь невысокие холмики. И те бы за пару лет сравнялись с землёй, но весною воротился бежавший от Наполеона помещик с сыновьями. Прожил недолго – через месяц преставился, а имение досталось его старшему.

Молодой барин, узнав про захороненных в овраге иноземцев, велел могилы плитами накрыть и надгробия поставить каменные, с изречениями на латыни да на французском. Сам эскизы для каменотёсов рисовал. А ставили могильные камни вкривь да вкось, так, чтобы смотрелось кладбище древним и заброшенным. Даже часовенку из красного кирпича возвели. Не православную, чужую – с острым шпилем и стрельчатыми окнами. А вдоль стен вьюн посадили.

Поп ту часовню во всякой проповеди недобрым словом поминал и прихожанам ходить в те места не велел. Крестьяне и не ходили, побаивались. Зато барин, попа не слушая, бродил по кладбищу частенько. Всё вдохновение искал. А нашёл смерть.

Одно лето гостил в имении знакомец барина. Красавец, щёголь. В гусарах служил, в Ольвиапольском полку. И были они с барином не разлей вода. На лошадках по окрестностям скакали. За чаркой пунша то спорили, о чём-то, то вместе смеялись. В соседнее имение в гости к тамошнему помещику – а паче к его дочерям – не редко наведывались. Да и на кладбище том в пиитическом настроении гуляли.

Там же и стрелялись.

Что за кошка меж них пробежала? Должно, музу какую не поделили. Известное дело – мужикам всё зло от баб!

Хотя, мужики-то, допустим, носы бы один другому расквасили, да скулы посворачивали, а господа, по своему обычаю, палить друг в дружку стали.

На дуэли барин гостя своего смертельно ранил. Тот ночь в горячке провёл, а к утру преставился.

Барин два дня места себе не находил, а на третий, сам руки на себя наложил – застрелился. Да не где-нибудь, а на проклятом кладбище. На нём его и схоронили. Неотпетого.

Братец покойного, из Москвы приехав, хотел рядом с батюшкой положить, да где уж! Поп упёрся, и ни в какую – негоже, мол, самоубивца отпевать и в святой земле хоронить. Ещё и у архиерея поддержкой заручился.

Новый хозяин после похорон укатил обратно в Первопрестольную, но год спустя вернулся. Да не один, а с французской бабой – певичкой заезжей. Та была, даром что француженка, но простых кровей. Может потому барин на ней не женился. В блуде жили, невенчанными. Однако, и года не минуло, как померла певичка от чахотки.

Куда её девать? Да всё туда же, на басурманский погост.

Барин же велел тогда деревенскому старосте обеспечить уход за могилами и положил на то пять рублёв в год. Ну, а сам вновь уехал и боле уж не возвращался.

Деревенские – народ тёмный, суеверный. Хотя по прежним временам пять целковых – деньги немалые, а охочих присматривать за дурным местом в деревне не нашлось. Ну, староста, мужик ушлый, нанял пришлого смотрителя. За три рубля. А два себе в карман. Так и повелось – со стороны людей нанимать.

А кладбище, меж тем, покойничками-то, хоть понемногу, но прирастало. Самоубивцами. Их, если не со всей губернии, то уж точно с уезда туда свозили. А родня за похороны да присмотр приплачивала.

После Революции в Гражданскую хозяева усадьбы где-то сгинули. Да, и сама усадьба сгорела. Денег, понятное дело, никто больше не давал, и чужое кладбище вовсе запустело. Председатель колхоза удумал, даже, камни с могил на отделку клуба пустить, но деревенские старики взъерепенились, и ни в какую. А в деревне, тем временем, начались одни невзгоды за другими. То на скотину мор нападёт, а то и на людей. В соседних сёлах всё путём, а тут хоть прочь беги. Иные и убежали. А те, кто остался решили, что мстит им проклятый погост. С той поры стали сами миром сбрасываться и за свои уже деньги пришлых смотрителей нанимать. И такие всегда как-то находились…