07. Приют "Чёрная роза"

Линде недавно исполнилось двадцать три года. Её сказочная, немного хрупкая красота успела свести с ума многих. Закончив медицинское училище и проработав неполный год в больнице, Линда дезертировала. Сбежала со службы.

Побегу этому способствовала не столько крошечная зарплата, сколько нежелание наблюдать за чужими страданиями и ежедневно впитывать в себя частички чьей-то боли. Линда устроилась кассиром в круглосуточный супермаркет. Работа изматывала, к концу смены слипались глаза, а окружающие предметы своей невещественной зыбкостью напоминали миражи в пустыне. Но там не было ни болезней, ни смерти.

Линда шла по дышащим секретами улицам, и сквозь оковы сна пробивался ужас. Это холодяще-зубнобольное чувство не имело ничего общего с реальными опасениями её коллег, возвращающихся домой в таинственные предрассветные часы. Линда не боялась грабителей или подгулявших компаний. Девушку томил страх перед чем-то нереальным, безобразным. Ожившими горячечными снами или химерами из бреда городских сумасшедших.

Обычно Линду провожал до дома Ванька. Но теперь он, как на грех, уехал в командировку, и девушке приходилось идти по улицам под руку с выцветающей, усталой и недовольной ночью. Странный вой не прекращался ни на минуту. Временами Линде казалось, что это воет сам город, сошедший с ума от одиночества и многочисленных грехов своих жителей. Аууу-иууу, аууу-иууу! Или же у лета разболелись зубы, и оно стонало, глухо, на одной ноте. Аууу-иууу, аууу-иууу!

Каблучки Линды мерно стучали по кружевному от древесных теней асфальту. И выла, выли или выл. Выло невнятное нечто. Но вот показались дома. Первые этажи занимали спящие в этот тёмный час магазины. Цветочная лавка «Венеция», мир канцелярии под названием «Шесть карандашей», зоосалон «Пушистики».

Проскользнув в бездомофонный, пахнущий мочой и ещё бог знает чем подъезд, Линда нажала кнопку лифта. Она надеялась, что хотя бы здесь вой перестанет её преследовать, но не тут-то было. Он стал ещё сильнее. Казалось, что воют исписанные стены, покалеченные чьей-то недоброй рукой почтовые ящики или грязные ступеньки.

Но вот, наконец, Линда оказалась в своей крохотной прихожей. Упал, приветствуя её, длинный красно-синий зонтик, звякнула повалившаяся на пол обувная ложка. Девушка медленно, словно лунатик, прошла в ванную, вымыла руки, с сожалением подумала о Ваньке, находившемся на другом конце России, отправилась на кухню, заварила чай.

Движения Линды были медленными и какими-то чересчур размеренными. «А, может быть, мне всё это снится? Сейчас ворвётся, разобьёт мой сон вездесущий звон будильника. Ванька что-то проворчит и перевернется на другой бок. И пускай. Уж больно здесь неприятно», - раздумья эти не мешали Линде лакомиться печеньем. Вымыв чашку под чуть тёпленькой, странно-жёлтой водичкой из крана, девушка отправилась в комнату и... и так и замерла на пороге.

На коричневом диване сидел нога на ногу незнакомый мужчина лет сорока. Желтолицый, одетый в видавшую виды белую футболку, синие спортивные штаны и нелепый картуз из давно позабытых шестидесятых годов.

- В-вы кто? И как сюда вошли? - Линда прямо-таки задохнулась от возмущения.

- Я дядя Ваньки. Меня Степаном Яковлевичем зовут, - голос незнакомца был глухим и каким-то... трухлявым, что ли?

Он встал, странной разболтанной походкой подошёл к Линде и протянул ей желтоватую руку. Девушка машинально пожала её. На ощупь она напоминала ручонку тряпичной куклы, набитой кукурузной мукой. Вымокшей под дождём и не до конца высохшей на жгучем, дачном солнце.

Когда-то у маленькой Линды был такой вот клоун. Желтоватый и чем-то неприятный. Девочка в тайне радовалась, когда они с матерью забыли его в бабушкином деревенском доме. «И вот теперь клоун Кло вернулся. И потребует ответа за предательство. Да ну, что за бред? Завязывать надо с ночными сменами», - мысли эти были сыпучими и комковатыми, как кукурузная мука, которой был набит...

- А ключ мне Ванька дал. Ещё давно, много лет назад, - бормотал себе под нос Кукурузный, когда Линда, с огромным трудом скрывая неудовольствие, поила его чаем с круглым шоколадным печеньем.

И как-то так получилось, что декорации поменялись. Линда сидела за столом перед наполненной тёмно-коричневой влагой чашкой, а Степан Яковлевич оказался у неё за спиной.

Линда пила чай и знала: как только чашка опустеет, ей придёт конец. И так жаль, до невозможности жаль стало себя, свою мать и Ваньку. По щекам текли слёзы и капали в чай, и звучал, усугублял ледяную безысходную тоску чей-то протяжный вой. Линда оплакивала свои умершие раньше времени надежды, несбывшиеся мечты и прерванную на полуслове жизнь. А вой тосковал вместе с ней. Кукурузный гладил девушку по голове и всё время повторял: «Не плачь. Чего ты плачешь? Ты же у себя дома»

Линда знала, что гость её никакой не родственник Ваньки и даже не человек. Он тряпичный, набитый размокшей кукурузной мукой клоун. Тот из детства или какой-то другой.

- Кстати, меня зовут не Степан Яковлевич. Я и есть вой. Тот звук, которого ты так боялась, когда возвращалась домой. Разве ты не знала, что звуки тоже могут принимать обличия? Например, хрип умирающего иногда превращается в чёрную птицу с красными глазами. А детский смех - всего лишь россыпь разноцветных камешков. Мне и самому не хочется этого делать. Но я должен. Допивай скорее чай. К чему длить ожидание конца? Всё равно ведь... - звуки дрянного, червивого голоса и вой смешивались в какую-то немыслимую какофонию.

А количество чая в чашке медленно, но верно уменьшалось, и приближалась смерть. Гибель, набитая кукурузной мукой.

Голова Линды откинулась назад. Взгляд стал стеклянным, а потом... Потом глаза закрутились, затанцевали и застыли, остановились навек. И, покинув глазницы, упали и покатились по столу. Стали таинственно мерцающими в электрическом свете изумрудиками.

- Надо уходить, - пробормотал Трухлявый.

Вера открыла глаза. Светало, слышалось ровное дыхание матери и тиканье часов.

«Сколько же прошло времени? Минута, две? И кто такая Линда?» - по щекам покатились слёзы.

Верочке до боли, до горько-мучительной тоски стало жаль погубленную Тряпочным девушку. Девочка оплакивала её умершие раньше времени надежды, несбывшиеся мечты и прерванную на полуслове жизнь. В ушах у Веры стоял стук падающих на стол глаз. Тук-тук, стак-ак! Такой звук бывает, когда уронишь на твёрдое (пол или поверхность стола) карамельку в обёртке, кольцо или...

- Её глаза превратились в драгоценные камни. Клоун, набитый кукурузной мукой, их забрал, - Вера не замечала, что говорит вслух.

- Что? - мама проснулась и села на импровизированной постели. - Ты почему плачешь? Вера, что с тобой? Приснилось что-то?

Вера хотела сказать маме что-нибудь доброе, успокаивающее. Но всё вокруг потемнело, во мраке дрожало синеватое пламя какой-то неведомой свечи и...

Продолжение следует