04. Долг котячий

...и первая мысль, что испуганно заметалась в голове Чешира, была до боли похожа на причитания Мишки Кентерберийской: «Какого дьявола каждый раз бьют по голове?» Ответ на вполне справедливый вопрос до сих пор оставался тайной.

А тем временем грубые лапы втолкнули нашего героя в хату. Хата была явно «воровская». Белёный потолок расписан акварелью наподобие Сикстинской капеллы – голые кошки и коты-купидоны нежатся на облаках в неприличных позах, стены увешаны помпезными пейзажами с кошками-пейзанками, предающимися сомнительным утехам в стогах сена, а посредине горницы стол с угощениями – развалами солёной кильки, кильки вяленой, кильки копчёной, варёной и маринованной в укропе.

За столом сидел десяток самых разнообразных, как и кильки, котов. Полосатых, рыжих, одноухих, в пянышку. Они угрюмо таращили в тарелки бандитские морды и жевали. Во главе, занимая огромное позолоченное кресло, возвышался лысый вожак. Он казался одноглазым, словно Нельсон, одноногим, как Сильвер, попыхивал трубкой и был донельзя лохмат, чем-то напоминая Билли Бонса. Исподлобья оглядев гостя, хозяин заговорил первым:

– Ну, мил кот, проходи, садись. Выпьем, закусим, о делах наших скорбных помяукаем.

Он толкнул ногой табуретку. Чешир почесал затылок, решил не теряться, присел к столу.

– Что ж, хозяин, наливай, коли так.

Коты перестали жевать. Лохматый кивнул. Из угла, будто кукольный болванчик, выскочил тот серый, которого Чешир повстречал в переулке, и набулькал в рюмку мутной жидкости.

– Да я, – замялся гость, набивая цену, – не привык из мелкой посуды-то…

Коты хранили заинтересованное молчание. Лохматый кивнул ещё раз.

Серый наполнил стакан.

– А ковшичка у вас не найдётся? – Чешир любил ходить с козырей и надеялся, что дважды за день осечки быть не может.

Примолк даже сверчок за печкой. Лохматый глумливо ухмыльнулся, но кивнул опять.

Серый послушно налил до краёв ковш и аккуратно подвинул на край стола.

Чешир выдохнул так, что свечка в дальнем углу потухла, принял угощение двумя лапами, воскликнул: «Паки херувимы!» и… осушил посудину до дна в один присест. Вытер усы и уважительно повернулся к Лохматому. Коты одобрительно зашептались.

– Убедительно, – крякнул вожак. – Хотел я тебя, дружок, ножичком почикать, да глянуть в нутро твоё предательское, но теперь вижу, не похож ты на подставного фраера. Давно ль ковшичками-то балуешься?

Почувствовав, что боль в затылке тает, как снег на весеннем солнышке, Чешир положил в рот сто восемьдесят грамм тушёной кильки, разжевал и улыбнулся сердечно.

– А где хорошо принимают, там и ковшик не помеха.

– А и то! – одобрил хозяин. – Слыхал, у тебя дельце ко мне образовалось. Излагай.

Но не успел Чешир рта раскрыть, как в горницу вплыла, словно лист ромашковый на Иванов-день, красавица кошка. Вся в шелку, крутобёдра, грудаста, очами резва и бровями союзна. Сущий дьявол в юбке – не кошка. Коты мигом перестали жевать и уставились на бабу, как мыши на сыр. Не обращая ни на кого внимания, красотка подплыла к Лохматому, обняла за плечи ласково и кинула пронзительный, словно шило сапожное, взгляд на гостя.

– Что, Мишаня, что скажешь, Пушистая? – спросил её предводитель.

Чаровница снова оглядела Чешира и проворковала:

– Да ты, Лоша, на зубы его погляди. Белы зубы-то, как мел. Откуда ж с такими причиндалами да в наше воровское болото?

– А! – встрепенулся Лохматый, похлапывая красавицу по лапке. – Мишка всё видит. Пушистую не обманешь, она сердцем чует! Что ответишь нам, как бишь тебя?..

– Каутский, – ничуть не смутившись, наоборот, нагло глядя на чаровницу, представился Чешир. – Каутский Василий Карлович, сын своего батяни Каутского Карла Иосифовича – знаменитого в прошлом вора и ренегата. Да он ещё самого Энгельса обобрал до нитки. Слыхали может?

За столом воцарилась гробовая тишина.

– Ну, как не слыхали? Дело-то громкое было. Мой папашка, а всем вам до него, как бельгийскому пиву до жигулёвского, знаменитый был ортодокс. Мало того, выдающийся ортодонт на доверии. Да вы чего?! Гипс для коронок вагонами воровал! В газетах же писали. Зубы вставлял ещё самому императору Нерону, когда тот был в трёхлетнем возрасте. Личный врач царя-Гороха.

Услыхав про царя-Гороха, присутствующие согласно закивали.

– Он-то, батянька мой, о сыне и позаботился. Голимый фарфор мейсенский поставил на веки-вечные в три ряда – глядите.

И Чешир улыбнулся во все свои жемчужные сто тридцать два. Коты зажмурились, Мишка вожделенно ахнула и покрылась румянцем, а свечка, что дымилась в углу, снова вспыхнула ярким пламенем.

– Складно брешешь, – вынужден был признать Лохматый. – Ну, хватит трепаться, дело излагай.

– Дело так дело, – Чешир понял, что ставка ва-банк принесла свои плоды. – Парюсь я, значит, в предвариловке, куда меня за мнимую кражу трёх ящиков аспирина определили, а тут бросают ко мне вашего приятеля, Фукса. Ну, он и говорит, мол, сколько верёвочке не виться, а щепки полетят, как деревья не руби, под лежачий камень вода не потечёт, сколько волка ни корми, а имей сто рублей, и любовь зла, – он хитро глянул на Мишку-зазнобу, – полюбишь и…

Коты опять одобрительно зашумели, кто-то даже крикнул: «Выручать! Выручать его пора, Лохматый!» Чешир подождал, пока страсти, взбаламученные глубокомысленными цитатами из Фукса поутихнут, и продолжил:

– Короче, вечером поздним повезут его, болезного, на следственный экскримент в ювелирку, охраны там будет от силы двое-трое, потому надо, как зайдут внутрь, накинуться всей оравой и отбить дружка закадычного. На свободу, значит, выпустить.

– На свободу! – досадливо прохрипел Лохматый. – Говорил я ему, не лезь. Не слушал.

Чешир подстраховался:

– Ещё сказал Фукс, ему живодёрня светит, но смерть коту, что против шерсти почесаться. Только в одиночку он не подписывался. Не выручите, сдаст всех. Иначе, говорит, скучно…

– Хватит, – оборвал его вожак, саданув кулаком по скатерти. – А ну, всем готовиться к вечеру. Точите когти! Пойдём приятеля нашего дорогого из беды выручать. И ты, Каутский, с нами.

Чешир, который уж было сам хотел проситься, внутренне зааплодировал, но для форсу обронил:

– А деньжат-то хоть подкинете за риск?

– Подкинем. А ещё подбросим, – хохотнул главарь. – Собирайся.