02. Логос. Часть 1. Глава 1

Цернабок откинул прочь все эти мысли и вошёл в подъезд. Снова ему в нос ударил кислый запах не очищенного мусоропровода. «Опять Шакал не вывез мусор», - пронеслось в голове у Цернабока. Преодолевая те немногие ступеньки, ведущие к лифту, Цернабок остановился на мгновенье, обратив внимание на приклеенный к стене лист бумаги с каким-то объявлением. Он машинально достал из бокового кармана пачку, выбил сигаретку пальцем прямо в рот и ловко прикурил её, сладко затягиваясь. Кого волнует, что в подъезде нельзя курить? Приглядевшись к объявлению, Цернабок прочитал: «Уважаемые жильцы нашего дома! Убедительная просьба присоединится к нашей компании по сбору не перерабатываемых отходов. У почтовых ящиков вы увидите контейнер, в который следует выбрасывать такие отходы как: батарейки, ртутные лампы…» Далее Цернабок читать не стал, ибо какой-то шутник разрисовал весь лист краской, а нижнюю часть объявления и вовсе оторвал. Саму бумажку разместил здесь видимо местный «зелёный» активист, то есть Лишев. Этот субъект совсем спятил на старостях лет и проникся идеей чистой природы. Цернабок как-то раз слышал краем уха, как Лишев говорил Кощеву, что у него сердце обливается кровью, когда он видит, как мерзкие рабочие вырубают леса и рощи, по которым могли бы ходить и наши, мол, детишки! Заходя в лифт, Цернабок сплюнул от этого лицемерия и решил при случае напомнить Лишеву о том, как тот на протяжении очень многих лет терроризировал и убивал этих самых детишек в местных лесах. Такого подхода к жизни Цернабок терпеть не мог, ибо зло ради одного зла – суть есть хаос.

Не успел Цернабок подняться на свой тринадцатый этаж, как лифт раскрылся и перед ним оказался Вийков. Весь в синяках и кровоподтёках, тот сутуло прижимался к двери, ведущей в их квартиру.

- Что с тобой? – спросил Цернабок, выходя из преждевременно остановившегося лифта (Цернабок уже сто раз просил председателя дома починить лифт, но тот в ответ только кивал своей толстой головой, тряся десятью подбородками).

- Попался, - ответил шепеляво Вийков.

- Бандитам или полиции?

- Полиции.

- Яров? – поднимая косматую бровь, спросил Цернабок и затянулся сигаретой, которую так и не выпустил из рук, даже поднимаясь на лифте. Пепел, собравшийся на кончике, оторвался и полетел в зазор между лифтом и этажом.

- Ага. Эта погань теперь в генерал-лейтенантах ходит, - рассказал Вийков и открыл трясущимися руками дверь в их квартиру. Судя по всему, Вийкову крепко досталось от добрых господ полицейских.

Цернабок промолчал, хотя язык так и чесался спросить про своего давнего врага. Войдя в мрачную квартиру и начав раздеваться, Цернабок ждал, что Вийков сам продолжит начатый разговор. Однако тот, постояв немного и помявшись в коридоре, грустно вздохнул и ушёл в свою комнату, ковыляя левой ногой. Цернабок за ним не пошёл, ибо был не только слишком горд, чтобы расспрашивать своего кровного брата, но также, и лишён всех этих «телячьих нежностей», чтобы иметь способность к утешению, или сочувствию.

«Каждый в этой жизни сам кузнец своего счастья или несчастья, а значит, и спрашивать стоит лишь с себя самого за поступки свои», - подумал Цернабок, кивнул самому себе и направился на тесную кухоньку. Там, к вящему удивлению мужчины, его ждал запечатанный конверт, адресованный на его имя. Отправитель был не указан. Недолго думая, Цернабок вскрыл конверт и начал читать:

Дорогой Цернабок!
Вы вызываетесь для допроса в Верховный Сенат Трёхсот. Специального пропуска вам не выписываем, ибо все хорошо знают вас в лицо. Убедительная просьба прибыть в Санкт-Петербург в течение трёх суток с момента прочтения письма. Неявка не допустима по какой-либо причине, совокупности причин или преждевременной смерти.
С уважением и вниманием,
Сатанов, 44 Верховный Председатель Сената

Как только Цернабок дочитал письмо, оно сгорело прямо у него в руках. Цернабоку показалось, что где-то в квартире кто-то глухо и ехидно посмеялся.

Да, виданное ли дело, что сам Сатанов его решил вызвать в сенат. А Сатанов – это не какая-то щипаная овечка, а сам Верховный Председатель. Впрочем, его титул является фиктивным, ибо сам сенат создан Сатановым, а потому – все, кто в него входит, являются пешками в его руках. Конечно, война ещё не закончена и у Сатанова остаются враги, множество врагов. Такие личности, как Ама, Ал, Патрик и многие другие. Некоторые сильны, некоторые слабы, но практика показывает, что независимо от силы те, кто вчера был против Сатанова, завтра уже находятся в его Сенате. Цернабок помнил те недалекие времена, когда этот сенат назывался Сенатом Двухсот, а ещё ранее Ста. А эта приписка, что он 44 Верховный Председатель? Нет, у этого господина было чувство юмора, если за такой короткий промежуток времени он сменил самого себя на этом посту уже 44 раза.

Цернабок услышал, как открылась входная дверь. Отбросив недобрые мысли, он прошёл в коридор и увидел, что к ним в квартиру входит Кощев – худой, длинный как жердь, выпуклые скулы, лысая голова, чёрные глаза. Этот человек вообще был довольно жутковатого вида, но, когда надо, он мог выдавить из себя такое море красноречия, что его бы с лихвой хватило паре президентов каких-нибудь банановых республик.

- Здравствуй, Цернабок. Ну как, устроился на работу? – ехидничал Кощев, снимая свои чёрные лакированные ботинки, измазанные глиной.

- Тебе бы лишь хихоньки, да хаханьки, дорогой друг. Не пристало тебе, - говорил Цернабок, назидательно помахивая пальцем, - быть таким весёлым. Как-никак, ты теперь работаешь в церемониальных услугах, я прав?

- Как догадался? – лукаво улыбаясь, спросил Кощев.

- По твоей роже всё видно издалека. Однако у меня есть сразу две новости, - пожимая освободившуюся руку Кощева, говорил Цернабок, - одна плохая, а вторая…

- Дай угадаю, хорошая? – прямо-таки светясь лучезарной энергией, которая совсем не вязалась с выбранным родом занятий, попытался угадать Кощев.

- А вторая просто омерзительная, что хоть на стену лезь. С какой начать? – докончил Цернабок, сложив вместе руки у груди. Он всегда так делал, когда у него было дерьмовое настроение. Последнее время, правда, его настроение можно было охарактеризовать только этим словом.

Лицо Кощева помрачнело от этих известий, но он произнёс.

- Начинай с плохой.

- Вийкова схватили и избили полицейские. Дальше сам не знаю, - сохраняя положение тела, глухо объявил Цернабок. Его глаза сверкали в полумраке коридора, несмотря ни на какие мешки.

- Это печальная новость. Он в участке? – присаживаясь на пуфик в прихожей, спросил Кощев.

- Не угадал, он в своей комнате, грустный и побитый.

- А что же не выйдет в коридор? Надо зайти к нему! – вскочила жердь.

- Сиди дальше, не скачи и слушай, - осадил его Цернабок. - Вторая новость совсем плоха. Она почти так же плохая, как новость, которую преподнесли императору Японии, когда американцы сбросили бомбу на Хиросиму.

Кощев молчал, продолжая сидеть на пуфике, в ожидании дальнейшего.

- Мне прислали письмо из Сената Трёхсот. Этот выскочка вызывает меня к себе на ковёр. Меня! На ковёр! – возмутился Цернабок, взмахнув руками.

Кощев побледнел больше обычного. Этот давний боевой товарищ и кровный брат, который в своё время вселял в сердца врагов неподдельный ужас, теперь затрясся и побледнел от страха. Цернабок всё понял, побежал на кухню, достал из-под стола железную бочку с водой, налил полный стакан и быстро отнёс его Кощеву. Тот схватился за стакан трясущимися костлявыми руками и, судорожно глотая, осушил его залпом. В то же мгновение, как стакан опустел, Кощев поменялся лицом – оно вновь вернуло привычный цвет аристократичной бледности без перегибов, руки перестали трястись и окрепшим голосом он проговорил:

- Как же хорошо! Выпей я три ведра, так и Сатанова убить смогу!

- Я бы не стал уповать на силу этой чудесной водицы. Помнится, ты раньше тоже кичился, что всё сможешь, а тебя какой-то дурак вокруг пальца обкрутил, - с упрёком проговорил Цернабок.

- Я же просил не вспоминать об этом случае! – возмутился Кощев. – Ты ведь тоже не всё идеально в этой жизни делал, а теперь вот сидишь тут с нами, с теми, кого ты привёл в этот мир и что, считаешь, что чем-то лучше нас? О нас хотя бы говорят, нас помнят, мы и то больше можем сделать, чем ты со всей своей былой властью.

Цернабок молчал, хмуро глядя на Кощева из-под бровей. Этот разговор давно назревал, однако сейчас было явно неподходящее время и, в подтверждение этого, Кощев не выдержал и выпалил:

- Прости, погорячился. Просто по больному режешь, напоминая про тот случай.

- Я тебя прощаю, – ответил Цернабок. - Впредь не забывай, кто дал тебе такую жизнь.

Тут, из-за спины Цернабока послышался шепелявый голос.

- А помнишь ли ты сам, что тогда сделал и как привёл нас?

Кощев подскочил со своего места и завалил друга вопросами:

- Вийков! Как ты, брат?! Что с тобой сделали? Почему отпустили? Чего хотели?

- Сейчас речь не обо мне, - устало потирая красные распухшие веки, отвечал Вийков. - Пусть Цернабок ответит на мой вопрос, ибо это очень важный вопрос.

Цернабок задумался. Он имел твёрдую уверенность, нет, он даже обладал знанием истины о том, что привёл в этот мир своих братьев. Однако, Цернабок чувствовал лишь красный туман на месте, где должна была быть память об этом. Впрочем, сейчас Цернабок и не хотел об этом говорить так же, как и о том, что его никто не помнит и не уважает.

- Я тебе не мальчик, чтобы отвечать на любой твой вопрос, – ответил Цернабок, вновь потянувшись за сигаретой. Открыв пачку, Цернабок обнаружил, что она пуста.

- Значит, Яров был прав и сказал правду… - многозначительно прошептал Вийков.

- Ты говорил с этой мразью, да ещё и поверил его словам?! – рванулся к старому другу Цернабок.

Кощев, чувствуя, что произойдёт далее, постарался перехватить Цернабока, крича ему в ухо:

- Брат! Отец! Стой, не горячись!

Разум Цернабока заволокла ярость. Горячая, пышущая, липкая и омерзительная. Такое происходило всё чаще. Где-то на краю сознания ему говорил собственный холодный голос, что зло, ради одного зла – суть есть хаос. Однако Цернабок не мог себя контролировать, полностью отдавшись охватившему его чувству. Несмотря на окрики Кощева, несмотря на собственный голос разума, в следующее мгновение рука Цернабока оказалась погружена в мягкую плоть Вийковской щеки. Вийков отшатнулся от удара, потерял равновесие и тяжело упал на пол.

После удара, который вместил в себя всю силу и злость, рука Цернабока безвольно повисла, а разум начал постепенно очищаться от скверны.

- Яров говорил правду о тебе, Цернабок, – отплёвывая тёмную кровь, повторил Вийков.

Цернабок не выдержал и резко спросил:

- Как мог ты говорить, а главное слушать нашего врага? Как можно было поверить в его лживые речи?

- Я с ним не говорил, но и уши не закрывал, ибо тот мог сказать лишнее, - приподнявшись на одной руке, объяснял Вийков. - Он так и сказал, что имеет сведения о том, что ты не можешь, или не хочешь помнить о тайне нашего происхождения.

- Закрой рот, - сквозь зубы процедил Цернабок. - Твой гнилой рот повторяет те же лживые слова, которые придумал для тебя Яров. Ты отравляешь себя и нас, произнося здесь всё это.

Кощев помог Вийкову подняться с пола и ответил за того Цернабоку:

- Послушай, может всё же стоит отбросить предрассудки и прислушаться к тому, что хочет сказать наш старый друг?

- Я не намерен слушать этот ядовитый бред, - уже успокаиваясь, однако возражал Цернабок, - и считаю данную тему закрытой. Более я не намерен разговаривать с вами на тему нашего происхождения, а насчёт этой змеи, притворяющимся святым, мы поговорим позднее. Знайте своё место.

В подтверждение его слов, раздался звонок входной двери. Все трое переглянулись, однако дверь пошёл открывать Цернабок. За открывшейся дверью стояла Чили, держа в руках большое блюдо с пирожками. Она была одета в лёгкий домашний сарафан в цветочках, на ногах были стёртые и смешные голубые тапочки. На ней не было ни грамма косметики или украшений, но её природная красота осветила собой всю квартиру тройки.
Тем больше был контраст между этой девушкой и сценой за её спиной, ибо прямо под ногами у неё валялись чёрные окурки, залитые чем-то похожим на фасолевый суп.

Чили, улыбаясь, обратила внимание на Вийкова, находящегося за спиной Цернабока, и уже с грустной интонацией произнесла:

- Не умеете вы жить спокойно. Мирно течь подобно тихой равнинной речке. Не приду больше, - и стала разворачиваться, чтобы уйти обратно к себе в квартиру.

Тут Кощев начал извиняться, просить выбросить всё это из головы, уверял, что ничего серьёзного не произошло. Вийков старательно убеждал своим шепелявым ртом, что просто упал в метро, выбил пару зубов, получил пару ушибов. И казалось, что даже молчавший Цернабок виновато опустил к полу глаза, признав поражение перед красотой и мудростью этой девушки. Чили, всё это время внимательно следившая лишь за лицом одного человека, смягчилась и сказала:

- Так и быть, прощаю вас. А теперь давайте есть пирожки, - вновь с расцветшей лёгкой улыбкой закончила Чили, и легко протекла весенней речушкой на кухню.


Продолжение следует.