Зима на двоих 05

Односельчанки, которые и раньше, ещё до войны не понимали и недолюбливали Марусю, сейчас и вовсе ополчились на неё. Теперь они не здоровались с ней, лишь презрительно плевались в спину: немецкая подстилка! «Ишь, хитрюга, хорошо устроилась, под немца легла – зато теперь при харчах» - завистливо, по-змеиному шептались они. Им было невдомёк, что на свете могут быть совершенно иные отношения между женщиной и мужчиной.

У Маруси ещё до войны совсем не было подруг, была она всегда сама по себе. Её отвращали эти малограмотные деревенские бабы, которые ничего не знали в жизни кроме тяжёлой крестьянской работы в поле и бесконечных беременностей, чуть ли не каждый год выдавливающие на свет Божий детей из своих толстых задов. Чтобы потом положить новорождённого младенца голеньким на холод – авось помрёт - и не придётся кормить лишний рот. Было в этом что-то неправильное, зловещее, бестолковое и вместе с тем, совершенно злободневное и обыденное. Конечно, они были не виноваты в этом, а просто жили по привычке, точно так же, как жили их матери, бабки и прабабки испокон веков. Маруся всегда чувствовала их завистливую агрессию за то, что дерзнула быть другой. Она с детства не хотела быть как они, именно поэтому каждый день, несмотря на непогоду и усталость, шла в школу за семь вёрст, прижимая к груди книги и тетрадку, а дорога была непростая, через лес.
Карла Фридриховича ей послала сама судьба, чтоб выжить в это сложное военное время. Помимо душевных разговоров, кормил он её вполне физической пищей - блюдами, что приносил из немецкой полевой кухни, где готовили очень хорошо. Он трогательно заботился о ней, как о родной дочери.
Между тем их общение продолжалось, им всегда было о чём поговорить, как и всем, истинно близким по духу людям.

- А что ты будешь делать после войны? - как-то спросил он её.
- Мне учиться охота, вот переберусь в город, пойду на вечернее отделение в институт или техникум какой, а днём работать буду, чтоб прокормиться. Я привычная, не боюсь работы никакой.
- В СССР жизнь тяжёлая, ну какие у тебя тут перспективы – со вздохом сказал он. Я думаю, Мари, что ты достойна лучшего! Ты настоящий самородок, но тебе нужно развивать свой дар, а не закапывать его в землю.
- Где уж тут до дара, тут бы прокормиться, выжить - угрюмо пробормотала Маруся.
- Да, война изменила привычный уклад жизни. И после неё мир уже не будет прежним. Война меняет людей. И теперь уже не осталось и следа от того весельчака Карла, офицера, который считал себя человеком чести, патриотом и наивно хотел служить своей Родине. И вот как всё обернулось… Теперь я совершенно сломлен и считаю, что у меня нет Родины – признался он. Я не хочу возвращаться в Берлин, тем более, что после советских авиационных бомбардировок там не останется ни одного целого здания. Моё сердце разрывается от тоски, потому что я не хочу видеть в руинах город, который долгое время был мне родным. Хочется поскорее забыть все эти ужасы войны и начать жизнь с нового листа.
- Родина? А что такое Родина? – сказала отрешённо Маруся. Наверное, это то место, где тебе хорошо и вольно, где ты можешь говорить вслух всё, что считаешь нужным, где не придётся каждый день бояться, что в твою дверь постучат и заберут последнее.

***
Советские войска всё продолжали наступление, немцы же стали спешно отступать. Маруся зашла в избу и застала Карла Фридриховича суетливо собирающим свои вещи в дорожный солдатский мешок. «Мари,- он развернул её за плечи к себе лицом и посмотрел в глаза, - я срочно уезжаю, наши бегут, но и тебе нельзя здесь больше оставаться. Я планирую заехать в Лейпциг, забрать Сабину и отправиться в Америку, там, в Нью-Йорке мне предлагают место врача. Поедешь с нами?» Маруся опешила от этого внезапного предложения: «За-зачем я вам? - от волнения она начала заикаться, - вы же говорили, что вам не нужно…» - он не дал ей договорить, и, приложив палец к губам, произнёс: «чтобы жить и любить!» Только прошу тебя, принимай решение скорей, сейчас совсем нет времени на раздумья. Если ты решишь остаться на своей Родине, я пойму тебя, а если поедешь со мной, я буду самым счастливым человеком на свете. Но оставаться в деревне тебе нельзя: я слишком хорошо знаю своих – они сожгут деревню дотла - все избы, вместе с жителями, которые не захотят покинуть свои дома и уйти в лес к партизанам. Маруся ни минуты не сомневалась: всё ей опротивело здесь, она устала жить в страхе, устала от вечного голода и нищеты, но больше всего она устала бояться страшного человека с усами, чей портрет в рамке висел в те времена в кабинетах и чьё имя нельзя было произносить всуе; тот, кто любого невиновного мог назвать кулаком, врагом народа и смолоть его в муку в жерновах системы. Но что ждёт её, простую русскую крестьянку, там, в далёком Нью-Йорке? Сумеет ли она найти общий язык с Сабиной – как её примет эта чужая немецкая девочка? Сможет ли привыкнуть к новой Родине с чужими для неё обычаями? И вообще, каковы шансы, что они с Карлом сумеют добраться живыми до места назначения? С Карлом Фридриховичем она чувствовала себя в безопасности, но теперь больше всего на свете она боялась потерять его, боялась, что его убьют по дороге и тогда она останется совсем одна, среди врагов… Отбросив в сторону страхи и сомнения, Маруся наскоро собрала свои вещи в дорогу и вышла следом за Карлом Фридриховичем в снежную неизвестность. Ветер утих, они шли, держась за руки, а вокруг падал снег, снег, очень много снега…

Эпилог.
Нью-Йорк. Наши дни.
Город радостно мерцал предрождественской сказочной атмосферой, в воздухе кружились хлопья снега, зажигались уличные фонари и праздничные гирлянды. Весело щебеча, с освещённой огоньками улицы выбежали парень и девушка, что держались за руки и смеялись. «Давай зайдём ко мне: погреемся и выпьем чаю» – щебетала весёлая голубоглазая блондинка. Раздался звук открывающегося ключом дверного замка, и они вошли внутрь, весёлые и порозовевшие от мороза. «Ты тут располагайся у камина, а я заварю нам чай» – крикнула девушка, выбежав на кухню. Парень протянул свои озябшие руки к камину и его внимание привлекла старинная пожелтевшая от времени фотография, что стояла на каминной полке, облачённая в красивую золотистую, с вензелями раму. На фото был одетый в старинную военную шинель, высокий седовласый мужчина, а за руку его нежно обнимала круглолицая светловолосая женщина с заплетённой тугой косой. Подпись в правом нижнем углу фото гласила: «На долгую память, Нью-Йорк, 1945» Парень повертел в руках старинный раритет.
- Эй, Мари, а кто это на фото? – спросил он у девушки, зайдя на кухню.
- А, это мои любимые бабушка и дедушка. К сожалению, их уже нет в живых. Но они вместе прожили долгую жизнь, были очень счастливы и любили друг друга - рассказала она.
- А ты похожа на бабушку – парень, прищуривши глаза, посмотрел на неё – такая же светловолосая и светлоглазая.
- О, нет, это невозможно! - засмеялась Мари. Потому что бабушка и дедушка мне были не родными, а приёмными. Своих детей у них не было и они удочерили мою маму сразу после окончания второй мировой войны, когда переехали в Нью-Йорк. Она, будучи ещё совсем малышкой, потеряла во время бомбёжки Лейпцига своих родителей и из всей родни у неё остался только её родной дядя – это он на фото. Дедушка после войны работал хирургом в Нью-Йоркском госпитале, а потом открыл свою частную клинику. Кстати, моя бабушка была русской и вообще очень мудрой и самобытной женщиной. После войны она стала известной нью-йоркской художницей и её работы сейчас находятся во многих частных коллекциях. Меня назвали в честь неё. Я очень скучаю по ней – прибавила девушка с теплотой в голосе.
- Ого, русская, и как же она очутилась в Нью-Йорке? – заинтересованно спросил парень.
- У них с дедушкой была вообще необычная история знакомства. Они познакомились в России, во время войны. Это отдельная история, идём, расскажу. И молодые люди отправились на кухню пить чай.