Вечный вальс

Три месяца назад Шофранка и Тамаш были счастливы. Болезнь ещё не подкосила Шофранку, и они могли подолгу гулять по холмам, заросшим виноградными лозами, танцевать на деревенских праздниках, болтать обо всём на свете и смеяться.

Шофранке тогда казалось, что каждый день залит солнечным светом радости — ведь после тяжёлой работы обязательно наступит встреча с Тамашем, и они снова пойдут смотреть на закат, такой же горячий, как и их любовь. Багряные лучи выхватят шпили остроконечных башен, возвышающихся на одном из холмов — но что ей до замка, если и избушка Тамаша-лесничего достаточна велика для них двоих? Когда они поженятся, им вполне хватит там места.

Месяц назад они всё ещё были счастливы. И хотя Шофранка уже почти не вставала с постели, хотя её всё чаще душил кровавый кашель, они надеялись на чудо. А если чуда и не произойдёт, то перед тем как заснуть вечным сном, она сможет ещё раз взглянуть в глаза любимого — каждый день Тамаш приходил к ней, сидел у изголовья кровати, шептал ласковые слова. Его забота успокаивала Шофранку, позволяя той на время забывать о приближающемся конце и думать лишь о тех ясных, солнечных днях, которые никогда — о, как не хотелось в это верить! — не повторятся.

Неделю назад всё изменилось. Тамаш не пришёл к ней — Шофранка списала это на его занятость, ведь скоро в лес на охоту приедет граф Альберт, и лесничему придётся знатно потрудиться. Следующий день она тоже провела вместе со своей старушкой-матерью, а затем наконец пришёл и Тамаш.

Он принёс небольшой букет — лиловые шарики соцветий покачивались на тонких стеблях, когда Тамаш ставил его в стакан с водой. Но Шофранка смотрела не на цветы — лицо Тамаша привлекало всё её внимание.

Как он изменился! Пропал румянец, щёки впали, под глазами появились тёмные круги.

— Что с тобой? — спросила Шофранка.

— Простыл, — коротко ответил он, теребя повязанный вокруг шеи галстух.

Тамаш будто через силу оставался рядом с нею. Лишь изредка — совсем не как раньше — смотрел он на свою невесту, не брал её ладонь в свою.

— Наверно, хорошо на улице… — сказала Шофранка, стараясь разговорить его.

— Чересчур солнечно, — бросил он.

Она закашлялась, прижала платок к губам. А когда кашель прекратился, и она отвела руку ото рта, Тамаш совсем перестал заглядывать ей в глаза, и теперь смотрел не в лицо Шофранке, а на платок, покрытый алыми каплями крови.

Немного времени пробыл Тамаш у Шофранки, да, может, это и к лучшему — проведённые вместе минуты были совсем не такими, как прежде. Он подолгу молчал, всё дальше отодвигался от постели, которую начинало освещать заходящее солнце, и странно, жалко улыбался, обнажая белые острые зубы, когда Шофранка спрашивала, не нужно ли ему чего и почему он такой грустный.

Больше он не появлялся. «Отчего он бросил меня? — думала Шофранка, глядя на почти опавшие цветы. — Или он настолько болен, что не может прийти?» Она попросила мать проведать Тамаша, и когда та только появилась, вернувшись, на пороге комнаты, с нетерпением спросила её:

— Ну, что же с ним?

— Пропал, — пожала мать плечами. — Никто его не видал.

Шофранка расплакалась: значит, он всё же забыл её, да ещё и покинул деревню — верно, чтобы совсем не вспоминать о Шофранке. Чем досадила она ему? Что сделала не так? Или ему просто надоело ждать невозможного, и он отправился на поиски чего-то лучшего?

Она горевала не долго. Вскоре силы оставили её, измождённую тяжёлой болезнью, и Шофранка впала в забытьё, иногда перемежающееся с минутным пробуждением и со снами. Ей грезился Тамаш — такой, каким он был три месяца назад. Они шли по винограднику, а вокруг летали бабочки и мотыльки. «Смотри, Шофранка, — говорил он, указывая на них, — они будто кружатся в вальсе, и мы с тобою могли бы танцевать так же!»

Глубоко вздохнув, — тяжело дался ей этот вздох, больше похожий на хрип, — она очнулась. Круглая желтоватая луна заливала комнату холодным светом, а у изножья, куда свет не доставал, едва виднелся чей-то силуэт — полностью чёрный, лишь с двумя красными, будто раскалённые угли, огоньками глаз.

— Шофранка, милая, — слышался до боли знакомый голос.

— Тамаш? — Шофранка приподняла голову.

— Мы видимся с тобою в последний раз, — продолжал он. — Я стал носферату, и я опасен для тебя.

Никогда ещё Тамаш не казался ей таким страшным. Он постепенно обходил кровать, приближаясь к Шофранке. Он скалился — виднелись клыки. Шофранка потянулась к букетику чеснока, и Тамаш отпрянул от неё.

— Прощай, Шофранка! — И он, просочившись сквозь щель в оконной раме, исчез.

Было ли это сном — Шофранка не знала. Она, как и все в деревне, верила в вампиров, но только они казались чем-то далёким, тем, с чем никогда не встретишься. К тому же болезненный жар и спутанное сознание делали всё окружающее похожим на бред — ещё недавно одиноко стоящий стул казался ей живым, покачивающимся и притоптывающим ножкой. Шофранка не успела обдумать это: она заснула — теперь уже навсегда.

Шофранка с трудом открыла глаза. Луна была всё такой же большой и яркой, но освещала не комнату, а могильные кресты — и новые, и покосившиеся старые. Шофранка была здесь не одна — её окружали сотни девушек в белых струящихся одеждах. Казалось, что девушки невесомы — так легко они бегали меж могил, временами подпрыгивая и будто зависая в воздухе. Да, пожалуй, они и впрямь могли летать, ведь у них за спинами виднелись крылья, напоминающие крылья мотыльков. Подолы платьев иногда поднимались, и тогда можно было рассмотреть ноги девушек — не человеческие, а козьи.

Она осмотрела себя: на ней было такое же платье, скрывающее ноги с копытцами. Шофранка, до того лежавшая на каменной плите, встала и подпрыгнула — ей удалось взлететь. Значит, она одна из них, виллис — умерших до свадьбы невест.

Белым облаком взмыли виллисы, кружась в неистовом танце. Они то опускались к земле, то взмывали ввысь, разбегаясь врассыпную и собираясь вместе. Сияли их платья в лунном свете, развевались длинные волосы. Шофранка танцевала вместе с ними — такая же лёгкая, почти воздушная.

Она снова была здорова — как три месяца назад, — но никогда уже не быть ей такой же счастливой. Навечно она разлучена с Тамашем. Если она повстречает его, то не сможет противиться собственной сущности и до смерти закружит его в танце — как явившийся ей во сне Тамаш чуть не выпил её кровь. А если он всё же стал носферату, то, должно быть, покинул деревню и никогда больше не вернётся сюда. Движение позволяло ей забыться, и она летала по чёрному небу, стремительная, будто белая ласточка.

Вдруг танец на миг прервался: виллисы увидали бредущего по кладбищу юношу. Всё: и фигура, и походка — было в нём знакомо Шофранке. Она, опережая своих товарок, стремглав понеслась к нему, не в силах остановиться и уберечь Тамаша от верной гибели.

— Тамаш, беги! — закричала она. — Тебе нельзя быть здесь!

— Беги, Шофранка! — отвечал он, спеша к ней на встречу. — Я опасен для тебя, не приближайся!

Напрасны были предостережения: Шофранка и Тамаш сблизились, схватили друг друга за руки. Его красные глаза смотрели в лицо Шофранке так пристально, что её крылышки затрепетали. Его холодные, неживые пальцы сжимали такие же пальцы Шофранки, но они казались ей как никогда тёплыми и нежными.

Он впивался в её губы страстным поцелуем, прокусывая их острыми зубами. Она — влекла его в безумном вальсе, всё быстрее и быстрее, всё выше и выше.

Они вечно будут вместе, ведь они оба бессмертны. Шофранка и Тамаш всегда будут счастливы.