Курва си ер

– Курва си ер. Курвасиер.

– Сам ты курва. Курвуазьё! Франция, деревня.

Я сделал осторожный шажок в сторону полки и настороженно прищурился на очень, даже на вид, дорогую золотисто-фиолетовую коробку. Охранник тоже сделал шажок и тоже настороженно прищурился на меня.

– Пять тыщ!!! – просипел я через сведенные в улыбке зубы в ухо знатока французских коньяков за пять тыщ, изо всех сил имитируя платежеспособного состоявшегося молодого человека с толстым бумажником, набитым золотыми картами. Пять тыщ. Пять. Мне хотелось взять его за грудки и встряхнуть.

– Сашенька – улыбнулся в мою перекошенную рожу Игорь, ты же Юленьку хочешь?

Корзинка. Коробка. Касса. Уверенный, полный внутренний силы взгляд на охранника, уже демонстративно рассматривающего в углу крымские вина в тетрапаках. Свежий воздух. Чувство облегчения на душе и карте.

– Деньги – брызги, – похлопал меня по плечу друг.

Я глазами рыкнул на него, с любовью и нежностью прижимая к груди фирменный пакет, как будто это и была Юлия.

– Расскажешь потом, – с отеческой заботой напутствовал Игорь, высаживая нас с бутылкой и пакетом разносолов около моей однокомнатной девятиэтажки.

– Пошел ты, – добродушно я послал я и скрылся в подъезде.

«И че ты в ней нашел», – думал я про себя, нарезая тончайшими ломтиками твердокопченую колбасу. Не потому, что купил только сто грамм, а потому что ее и режут тонкими ломтиками, чтобы просвечивало. «Обычная же самая бухгалтерша… Хотя нет. Все-таки необычная. Да блин, ну да да, самая лучшая девушка на свете». Маринованные корнишоны тонкими изящными полупрозрачными листиками ложились на тарелку с наименее облупленной золотистой каемкой. «Почему только я на нее смотрю, открыв рот с гулко бьющимся сердцем? Как могут все остальные просто ходить мимо нее с пустыми безразличными взглядами? Слепцы! Она же воплощенный идеал, ожившая мечта Пигмалиона». К огурцам присоединились помидорчики. «Все еще не замужем. Даже не в отношениях. Почему? Вроде была какая-то мутная история про любовь всей жизни, пришедшая слишком рано, ушедшая нежданно и оставившая незаживающую рану в юном девичьем сердце. Нет, ну вы меня простите, но где юное девичье сердце, а где двадцать восемь лет?» Батон уже нарезан, только распаковать. Вилки, нож, салфетки. «Ну что-то же она во мне нашла, согласившись после года общения, переписывания, хождения в кино и музеи, посетить мою холостяцкую берлогу. Ах, как трепещет сердце! Как и все остальное, впрочем – просто так двадцативосьмилетние юные девичьи сердца по мужским тридцатилетним берлогам не ходят». Кстати. Я полез в холодильник, аккуратно отодвинув повесившуюся мышь, которой мне, после всех трат, еще питаться минимум неделю, если не смогу втиснуться на ночные дежурства в Приемнике, и бережно достал кусок сыра. Вернее, вот так: СЫРА. Голубая благородная плесень на мраморных гранях с этикеткой без русских букв… ММММ… Еще и по акции. Идеальный сыр для идеального коньяка.

Я признаться, коньяк и не пил никогда. А из напитков, больше сорока градусов, только кофе, да какао с чаем… Я как-то все больше по пиву…
«Оба коричневые – разберешься по пути» – напутствовал меня еще в машине Игорь, когда я красивую тяжелую бутылку крутил в руках, – «ты ей, главное, потихоньку, подливай, может по закону Архимеда, одежду с нее и выдавит».

На плите уже стояла кастрюля с вкусной рассыпчатой картошкой, а под крышкой сковороды аппетитно пахли вкуснючие домашние котлеты. Коньяки с сырами, это конечно хорошо, но кушать растущим молодым организмам тоже нужно.

Ну что я могу сказать… Как я инфаркт микарда с вооот таким рубцом не получил, не знаю. Под шапкой с помпоном, огромным шарфом и пуховиком, скрывалась моя Юля и короткое для моего низкого дивана и моей фантазии платье. Я аж пошатнулся, вызвав ее удивленный взгляд.

– А ббвы а вы б ммм? – ткнул осоловелыми глазами на новые женские тапочки, а потом просмаковав процесс их надевания на безупречные ноги, мотнул ватной шеей на ванную с намеком мол «Мойте руки перед едой».

Знатокам срочно требовалась музыкальная пауза.

«А ну соберись, тряпка!!! Ты же хирург!!! Ты и не такое видел в своей практике!». Я все еще стоял в коридоре, не в силах уйти. Ее стройная фигурка наклонилась за мылом, и я машинально скрестил ноги. «Фу, лежать!!! Лежать, я сказал!». Почему-то мне показалось, что она сейчас улыбается.

Подотпустило.

– Ну привет, – она, стоя на пороге комнаты, приветливо мне улыбнулась и тряхнула светлой челкой, – подготовился на, пауза, твердую, пауза, пятерку.

«Точно в зеркало видела, блин».

– Привет, – я прям само обаяние и делаю вид, что покраснел от жары дома, – дык я… А, как же еще. Ты очень прекрасно выглядишь. И тут не все еще. Просто…

Она остановила мой словесный поток, пихнула меня на диван за стол с пустыми тарелками и взяла все в свои руки…

Есть что-то в этом, когда женщина за тобой ухаживает. Вроде мелочь – положила тебе самую большую котлету. А вот теплеет на сердце – заботится. Вроде всего лишь передал ей соль, с которой вечно промахиваюсь, а в ее глазах что-то такое, будто дракона изрубил. Взяли одновременно один кусок хлеба и рассмеялись. Оба не захотели, чтобы кто-то еще пришел, когда я уронил вилку. Каждая деталь первой трапезы, как Великое Географическое открытие – все в первый раз, все волнует и тянет дальше, в еще неизведанное.

Я уже минут пять мучительно придумывал повод, притащить Бутылку.

«Я у тебя там коньяк видела» – внезапно прозвучало в голове. Я подпрыгнул и метнулся на кухню. По-моему, ей нравится надо мной смеяться.

– Курвуазье? Екселёнш шва мон шер ами! – и она послала мне воздушный поцелуй.

Ниче не понял, но улыбаемся и машем. Теперь добиваем козырями. Сыр. Шоколад. Нарезанная груша.

– ООО Дорблю! Ту саве! Жадор се фромаж!

Пробка была тугая, но поддалась моим усилиям. Хороший знак. По комнате поплыл аромат, в котором было очень много дубовых и фруктовых ноток, градусов и надежд.

Мы пили, много смеялись и говорили, говорили, говорили. Коньяк был похож на пиво только цветом. И то, как можно сравнивать горный ручей и воду из-под крана… Концентрированное солнце вливалось внутрь, чтобы вновь расправить уже там свои горячие лучи. Ничего вкуснее я не пил. И ни на кого красивее я не смотрел. Уже не стыдно прямо глаза в глаза. Ничего такого, если поправить ей прядь за ушко. И нарисовать пальцем прямо на бедре в тонких чулках различие между интракутанным и корректурным швом. И нет запретных тем. Да. Была любовь. Но в шестнадцать лет. Нет, не забыла. Но отпустила. Да, сердце открыто. И что-то в ее глазах, что открыто именно МНЕ. МНЕ МНЕ МНЕ УРА! Я хочу тебе подарить это Солнце, купаться вдвоем в его обжигающем свете. Последние капли чудесного любовного эликсира мы пьем из одного бокала, согревая его теплом наших ладоней. Губы так близко и пахнут дикой смесью духов, коньяка и желания. Руки, как птицы, отпущенные разом из силков и воспарившие над миром. Мне так хорошо и легко. И мы летим прямо навстречу сияющим небесам…

Уууу, я че уснул вчера?! Да не может быть. Вскидываюсь. Рядом точно кто-то спал – отпечаток еще хранит форму. На стуле ее платье. Ничего не помню… НЕУЖЕЛИ. Я. ВСЁ. ПРО… Пытаюсь выдергать волосы. С кухни приходит она. В моей рубашке. Слегка помятая, но улыбающаяся. Я с ужасом смотрю на нее. Она опять начинает смеяться, садится на кровать рядом со мной и ерошит мои волосы:

– Не помнишь ничего, да?

«ААААААААААААААААААААААААА». Но какой же у нее чудесный смех.

– Да не было ничего – ты не забыл, – она целует меня в нос, – не переживай ты так.

Хорошо, когда тебя понимают.

– Ты ж открытая книга – у тебя все на лице написано, – заливисто смеется, – и нет, я не ведьма, и мысли я читать не умею.

Усиленно думаю. Она не поддается на провокацию и скрывается на кухне, а вслед за ней рассыпаются мелкими колокольчиками смешинки.

– Иди умывайся – завтрак остывает.

Иду. Умываюсь. Вижу пустую бутылку темного стекла. Улыбаюсь. И че я так рад, что ничего не было? Видимо, потому что, будет. И уж теперь то я точно не усну. И ей не дам.