47. Хрустальное счастье

Последующие четыре месяца нахождения в тюрьме Ла Форс стали для Адель де Бельгард тяжелым мрачным сном, от которого почему-то никак не получалось проснуться. Или она уже просто перепутала сон и явь... Антуан Рекамье все также продолжал навещать молодую женщину несколько раз в неделю. Это было возможно, благодаря его депутатским полномочиям. Каждый раз он приносил ей что-нибудь из еды и трогательно следил за тем, чтобы Адель сразу же что-то съела, поскольку тюремный рацион был очень скудным.

- Вы должны думать о ребенке, Адель, - говорил он, ободряюще сжимая ее исхудавшую руку. И в глазах Рекамье было искреннее сочувствие.

Адель чувствовала, что этот человек действительно хорошо к ней относится. И сейчас он оставался единственной ниточкой, которая еще как-то привязывала ее к этой жизни. А ребенок... Адель почти не думала о нем. А порой чувствовала даже раздражение, что это маленькое, еще не родившееся существо лишь продлевает ее мучения. Дни, мрачные и монотонные тянулись, окутывая сознание вязкой паутиной. Но один день врезался в память Адель навсегда. Был уже почти вечер 5-го апреля, когда Адель, находившаяся недалеко от тюремной решетки, увидела высокую фигуру подошедшего к ее камере Антуана Рекамье. Он сделал ей знак, и молодая женщина приблизилась. Один из сидевших в коридоре охранников снисходительно посмотрел на них, но ничего не сказал. Он уже привык, что гражданин Антуан Рекамье периодически навещает молодую женщину. Как обычно, Рекамье достал из-за пазухи плоский бумажный сверток и протянул его Адель боком, с трудом протиснув сквозь узкие прутья решетки.

- Возьмите, Адель, - негромко сказал он. - Здесь сыр и ветчина.

- Благодарю вас, - кивнула молодая женщина, принимая передачу.

Их руки соприкоснулись, и молодая графиня почувствовала, как Рекамье сильно сжал ее ладонь. Она посмотрела в его темные глаза и... сразу же все поняла.

- Держитесь, Адель, - прошептал он.

- Эро... - проговорила она, уже заранее предчувствуя страшный ответ. - Его...

Она боялась продолжать дальше.

Рекамье молча кивнул головой. На несколько мгновений повисла тяжелая пауза.

- Да, - ответил Рекамье, - гражданина де Сешеля казнили сегодня утром.

Бумажный сверток выскользнул из рук Адель, и она сжала ладони, обхватив прутья. И холодное прикосновение металла почему-то показалось ей обжигающим.

- Боже мой... - она закусила губы, а ее большие черные глаза наполнились слезами.

- Он держался очень мужественно, - приглушенным голосом проговорил Рекамье, приблизив к ней лицо.

Адель молча слушала, и на какой-то миг ей опять показалось, что все это только страшный сон. Надо только проснуться и...

Рекамье добавил еще, что вместе с Эро был казнен Дантон и Камилл Демулен. Но его слова долетали до Адель как-то приглушенно, словно сквозь густой вязкий туман.

Позже Адель часто вспоминала этот день. Страшный день, когда она узнала, что ее любимого больше нет. Он один стоял особняком в веренице тюремных будней.

И еще известие о казни Люсиль Демулен, хрупкой белокурой женщины, обожавшей своего мужа и которую Адель всегда считала немного глуповатой. Она никогда не была близка с Люсиль, но в тот день, когда узнала о ее смерти, молодую графиню словно ранило в самое сердце.

***

Время шло. Закончилась весна, и в свои права вступило лето 1794-го года. В этот год оно было необычайно жарким, словно сама природа гневалась на людей, творящих чудовищный произвол и беззаконие. Тюрьма Ла Форс была уже переполнена. Каждый день кого-нибудь переводили в Консьержери, откуда дорога вела только на эшафот. А освободившиеся места занимали вновь арестованные. И, казалось, конца-края не будет видно этому кровавому конвейеру. Адель была уже на пятом месяце беременности. Иногда она думала о той судьбе, которая ожидает ее малыша. Это была судьба сироты. Его отец был уже казнен, а мать ожидала та же самая участь после его рождения. И в такие моменты Адель, лежавшая на грубых жестких досках, отворачивалась лицом к стене и беззвучно плакала. Надежд на перемены не было и казалось, что страшные дни террора не закончатся никогда.

Время шло...

Одним жарким и душным вечером месяца июля, который по новому республиканскому календарю именовался термидором, до Адель дошли слухи, что в тюрьму Ла Форс была помещена некая Тереза Кабаррюс.

- Кто это такая? - спросила она вечером у навестившего ее Антуана Рекамье.

- Сейчас это довольно известная женщина, - ответил тот, - подруга гражданина Тальена. И скорее всего, участь ее будет печальна, если он не вмешается.

- Но... разве это возможно? - Адель с тревогой посмотрела в глаза Рекамье, подумав про Эро, Камилла, Люсиль Демулен, Дантона и многих других людей, которые были казнены.

Рекамье перехватил ее взгляд, и его лоб прорезала сосредоточенная морщинка. Он наклонил лицо к прутьям решетки, и прошептал в самое ухо Адель:

- Тальен не находит себе места. Он безумно влюблен в Терезу и если... - Рекамье на мгновение смолк, бросив взгляд на сидевшего поодаль охранника. Но тот мирно дремал, свесив голову на грудь.

- Если что? - переспросила Адель.

- Если у него... у нас все получится, то и вы, Адель, очень скоро выйдете отсюда.

"Любимая" - мысленно продолжил Рекамье, но вслух он это, конечно, не сказал.

Взволнованная Адель переспросила, что все это означает. Но Рекамье лишь прижал палец к губам, дав понять, что пока им следует молчать.