46. Хрустальное счастье

Адель сжала левую ладонь в кулак, затем медленно разжала пальцы. Длинный глубокий порез, оставленный хрустальным осколком в день её ареста, уже почти зажил. Только на коже оставался широкий розоватый шрам, который со временем должен был стать совсем незаметным. Если бы другие, невидимые раны могли бы зажить также быстро. Но это было невозможно. Вся душа молодой женщины представляла собой одну сплошную рану...

Адель находилась в Ла Форс уже почти две недели. Антуан Рекамье утешал ее, как мог. Пользуясь своим положением депутата национального Конвента, он имел возможность беспрепятственно проходить в тюрьму, и навещал молодую женщину несколько раз в неделю. Он избавил ее и от домогательств Марселя. Адель очень боялась, что тот так и не оставит ее в покое, и Рекамье добился перевода Марселя в другую тюрьму. Кажется, в Консьержери. Адель толком не запомнила, куда именно. Да это было уже и неважно. Главное, теперь она могла не бояться и не вздрагивать каждый раз, когда видела его наглую небритую физиономию. В Ла Форс Марселя больше не было. Несколько раз за эти две недели, Антуан Рекамье приносил молодой женщине фрукты, ветчину, сыр.

- Вы должны нормально питаться, Адель. Тем более, сейчас... - ласково сказал он, передавая ей в очередной передаче немного ветчины с белым хлебом.

Да, он уже знал, что она ждет ребенка.

- Антуан, не знаю, как вас и благодарить, - прошептала Адель, взглянув на него своими черными глазами. На исхудавшем лице они казались огромными.

- Какая благодарность, Адель, о чем вы, - Рекамье дотронулся до ее руки через решетку. - Я делаю это ради гражданина де Сешеля... - он понизил голос, - которого очень уважаю. И... ради вас.

Адель в упор посмотрела на него, и он как-то смущенно отвернулся.

- Да, ради вас, Адель, - повторил Рекамье уже более громко. - Ваша судьба мне небезразлична.

И сейчас, поздним вечером, лежа в камере на грубо сколоченных деревянных досках, Адель вспоминала сегодняшний разговор с Рекамье. Он принес тяжелые вести. Вчера был казнен Жак Катюсс. А Эро из тюрьмы "Люксембург" сегодня утром перевели в Консьержери. Это означало, что надежды больше нет, даже самой призрачной. Тюрьма Консьержери значилась неумолимым преддверием смерти. Путь из нее был только один - на площадь Революции, где осужденных ждала гильотина.

Адель с невольным содроганием представляла мрачные зубчатые стены Консьержери, тянувшиеся вдоль набережной Сены. Две ее башни, возвышающиеся над серым камнем тюремной стены, словно поднятые вверх головы гигантского дракона. Дракона, алчно пожирающего людей. И где-то там, в этих стенах, пропитанных ожиданием смерти, был Эро. Когда Адель думала об этом, она изо всех сил сжимала ладонь в кулак. Ногти впивались в кожу, и физическая боль на какие-то краткие секунды отвлекала от боли, которая выкручивала душу.

Адель узнала также, что несколько дней назад был арестован Камилл Демулен и Дантон. Сначала их, как и Эро де Сешеля отправили в "Люксембург", но сегодняшним утром они также находились уже в Консьержери. Сегодня состоялся и первый день суда. Обо всем этом вкратце рассказал ей Рекамье.

- А что суд? - громким шепотом спросила Адель, сжимая ладонью холодные металлические прутья.

Рекамье грустно посмотрел на нее с той стороны решетки.

- Мужайтесь, Адель, - тихо сказал он. - Дантон рассчитывал поднять народ, и это ему почти удалось. Поэтому заседание революционного трибунала отложили до завтрашнего утра, но... я не питаю на народ никаких надежд. Комитет и Робеспьер найдут способ, как...

Он замолчал, видимо щадя чувства молодой женщины.

Адель взглянула на Рекамье глазами, полными слез.

- Да, да... - прошептала она, опустив голову. И спутанные темные волосы упали ей на грудь. - Я все понимаю, шансов почти нет.

- Держитесь, Адель, - Рекамье через решетку слегка сжал ей руку. - Вы должны выжить. И гражданин де Сешель очень хотел бы этого. Вы должны...

Адель молча смотрела на него, не зная, что ответить.

Возникла небольшая пауза.

- Ладно, я пойду, - Рекамье опять успокаивающе дотронулся до руки Адель.

- Расскажите мне, как пройдет завтрашний суд. Хоть пару слов. Вы сможете? - молодая женщина умоляюще посмотрела на Рекамье.

- Хорошо, - он вздохнул. - Я постараюсь. Но, боюсь, новости будут плохими...

- Я готова к самому худшему, - Адель старалась говорить спокойно.

Она как-то механически произнесла эти слова, в то время, как внутри все кричало от боли.

Рекамье еще раз кивнул и, повернувшись, быстро пошел по тюремному коридору. Поглядев ему вслед, молодая графиня вернулась на свое место и легла на жесткие деревянные доски, обхватив себя руками.

Но на следующий день Антуан Рекамье так и не пришел. Адель напрасно ждала его, с тревогой вскакивая каждый раз, когда в замке поворачивался ключ, или когда к решетке их камеры кто-то подходил. А вечером этого дня, 4-го апреля, Адель узнала исход суда над Эро, Дантоном и Камиллом и без Рекамье.

Она услышала об этом в беседе двух охранников, переговаривающихся с той стороны тюремной решетки. Был уже вечер. В коридоре горели прикрепленные к стене факелы, освещающие лица с нахлобученными красными колпаками на головах. Один из охранников жевал кусок хлеба с луковицей, и эта мелочь почему-то особенно сильно врезалась в память Адель, когда она потом вспоминала этот вечер. И эти слова.

- Ну что там с Дантоном-то? - бодро поинтересовался красный колпак, жующий луковицу, когда к нему подошел другой охранник.

- Отправится к мадам Луизон, - ответил тот, но как-то невесело и присел рядом. - Трибунал признал их вину. Всех казнят завтра утром.

Его собеседник ел луковицу и молчал, также безрадостно глядя перед собой.

- Если уж и Дантон теперь- враг республики, то я не знаю, что и думать...

- А ты меньше думай! - оборвал его второй, поднимаясь. - Много думать - вредно.

Похолодевшая Адель слушала их, затаившись в полумраке с другой стороны решетки. Она опять изо всех сил сжала ладонь в кулак, ногти впились в кожу. Но физическая боль уже не спасала. А в голове яркими вспышками пульсировали только что услышанные слова: "Всех казнят завтра утром"...

***

Париж, площадь Революции,

5 апреля 1794 года.

Большая площадь почти вся была заполнена народом. В воздухе разлилось напряженное ожидание, притихшие люди смотрели на возвышающийся на деревянном эшафоте высокий темный силуэт с поднятым наверх треугольным ножом - гильотину. Затем, переводили взгляд влево, где из-за поворота обычно показывались въезжающие на площадь тележки с приговоренными.

Сильный порыв ветра сорвал с волос какой-то молоденькой девушки трехцветную ленточку и, подхваченная ветром, она полетела вдаль, над толпой. Девушка испуганно схватилась рукой за свои вьющиеся каштановые волосы и встала на цыпочки. Проследив взглядом за улетающим от нее символом "республиканской добродетели", она в тот же самый момент увидела, как на площади появилась первая тележка. Это сразу же отвлекло ее от утерянной ленточки.

- Едут! - воскликнула девушка, и ее возглас подхватили сотни других голосов. Люди вытягивали шеи, а глаза их были прикованы ко въехавшей на площадь скорбной процессии. Тележек было две, в каждой находилось по шесть человек. Вот, первая из них остановилась у подножия эшафота...

Эро де Сешель первым спрыгнул с тележки на каменную мостовую площади. Он слегка качнулся, руки за спиной были связаны, и веревки больно врезались в кожу. Но лицо его оставалось абсолютно спокойным. Вслед за ним стали спускаться и остальные... Дантон, Фабр д'Эглантин, Камилл...

Бедный Камилл, уже во время суда он узнал, что и его жена, очаровательная Люсиль, также была арестована. Это совершенно лишило его душевного равновесия. Он так кричал и вырывался, когда ехал сюда, что гвардейцы пригрозили, что прикуют его к тележке. Лишь после этого он немного успокоился.

- Друг мой, покажем, что мы умеем умирать, - тихо сказал ему Эро де Сешель.

И Камилл как будто услышал его.

Ветер на площади в этот апрельский день был действительно сильный. Он развевал неизменную трехцветную ленту, прикрепленную наверху, над перекладиной гильотины. Оглянувшись, Эро посмотрел в толпу. Люди стояли притихшие, сотни жадных любопытных глаз были устремлены на него... И он невольно вспомнил тот августовский день, не прошло еще и года с того дня. Тогда, на этой самой площади он был национальным героем, которому бросали цветы, кричали восторженные слова, а женщины посылали ему воздушные поцелуи. Праздник братства в честь принятия конституции. Казалось, это происходило вчера, так свежи были воспоминания. Эро перевел дыхание, и повернул голову направо, где, напротив зловещего силуэта гильотины возвышалась Она. Та, на которую возлагалось столько надежд. Та, чье имя он запечатлел в той самой конституции, которую мечтал передать людям. Чтобы они жили под ее сенью, и она вела бы их к новой, справедливой и достойной жизни. Она - Свобода. Ее огромная статуя, сделанная по проекту художника Давида, равнодушно и надменно возвышалась на площади. Как и в тот день, когда праздновали принятие конституции. Также равнодушно-спокойно смотрела она сейчас на острый треугольный нож и столпившихся у эшафота людей. И Эро заметил, что складки ее белоснежной тоги уже успели почернеть. Она сильно обветшала за прошедшие десять месяцев, и уже не сверкала первозданной чистотой...

- Ты жди пока здесь! - Эро почувствовал, как гвардеец грубо взял его за руку и толкнул к подножию эшафота, где уже стоял Дантон.

- Вы будете казнены последними! - снисходительно бросил он им.

Двенадцать раз опускался треугольный нож. После каждого удара помощники палача оттаскивали в сторону обезглавленное тело. Эро спокойно стоял, не отводя глаз и ожидая своей очереди. Он уже простился с Фабром д'Эглантином, кивнув ему головой. Кивнул прошедшему мимо него на эшафот Рене Эспаньяку, с которым вместе они выпили ни одну бутылку хорошего вина.

С Камиллом... Несчастный Камилл... в последний момент он успел крикнуть имя своей любимой жены, затем нож опустился.

"Адель, - подумал Эро. - Только бы ее миновала эта участь. Только бы..."

Все падал и падал треугольный нож. И вот, у подножия эшафота остался только он, Эро и Дантон.

Эро де Сешель почувствовал, как его грубо взяли за плечи.

Он потянулся к стоявшему рядом Дантону, собираясь поцеловать его на прощание. Но его сильно рванули назад и толкнули в сторону возвышающихся деревянных ступенек, ведущих на эшафот.

- Пошел! - крикнул гвардеец, как будто чего-то испугавшись. - Давай, поднимайся!

Эро усмехнулся...

- Это не делает чести республике, - успел быстро сказать он. - Отказать приговоренному в его последнем желании.

Дантон поддержал его.

- Глупец! - крикнул он своим мощным голосом прямо в лицо гвардейца. - Все равно ты не помешаешь нашим головам поцеловаться в корзине!

Эро де Сешель быстро поднялся по узким деревянным ступеням. Здесь, наверху, ветер казался особенно сильным. Он ударил в лицо холодным порывом. А небо, ясное до этого, неожиданно затянуло низкими свинцовыми тучами. Эро посмотрел на него в последний раз. Затем сам спокойно лег на скользкую доску, всю уже залитую кровью и дал себя привязать.

Палач дернул за веревку, и треугольный нож с глухим стуком упал вниз.