38. История любви. Последняя ночь

Глава 38

ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

Заседание революционного трибунала уже давно закончилось, но толпа, собравшаяся перед Дворцом Правосудия всё никак не расходилась. В воздухе висело напряжение. Люди скандировали имена осужденных.

- Свободу Дантону! - раздавались громкие выкрики.

- Долой гильотину! Она нам хлеба не даст!

- Хлеба и Конституции 93-го года!

- Зачем принимали Конституцию, если она не работает?!

Крики становились всё громче и настойчивее. Люди явно не собирались расходиться.

- Долой Робеспьера и его Комитет! - раздался ещё один громкий призыв, и его поддержал одобрительный гул.

- Ну, что будем делать? - к начальнику национальной Анрио, глядевшему на толпу из окна Дворца Правосудия, подошёл Вадье. - Слышишь, что они кричат? Не хватало ещё, чтобы всё это переросло в бунт.

- Да, слышу, - отозвался Анрио.

- Тогда что же ты бездействуешь? - прошипел Вадье, наклонившись к его лицу. - Разгоните их всех к чёрту. Смотри! - он указал рукой в сторону, - вон ещё люди подтягиваются.

Анрио перевёл взгляд в ту сторону, куда указывал Вадье. Действительно, со стороны Нового моста к трибуналу приближалась ещё одна обширная группа возбужденных людей.

- Если они начнут вооружаться, то может повториться то же, что было 14-го июля, в день взятия Бастилии... - проговорил Вадье, - ты слышишь, что я говорю?

Анрио кивнул:

- Гражданин Вадье, здание Дворца Правосудия и так оцеплено усиленной охраной гвардейцев.

- Тогда действуй! - взвизгнул Вадье. - Сейчас же отдай им приказ разогнать всю эту толпу. И если будет необходимо, пусть они стреляют по бунтовщикам.

- Но... стрелять в народ...

- С кем ты споришь? - прошипел покрасневший Вадье, - ты забыл, что я представитель Комитета?

- Слушаюсь, - кивнул Анрио. - Всё будет исполнено, как надо.

- Немедленно расходитесь по домам! - прокричал он, высунувшись из дверей Дворца Правосудия.

Но люди, похоже, не собирались этого делать.

В ответ раздался свист и знакомые уже Анрио требования:

- Освободите Дантона!

- Долой гильотину! Хлеба и Конституции! - прокричал совсем рядом с ним какой-то парень.

- Если не разойдетесь, будем стрелять! - крикнул Анрио.

- Так, приготовиться! - обернулся он к гвардейцам, и они подняли ружья.

- Что, предатели, будете стрелять в народ?! - раздался из толпы пронзительный женский голос.

Анрио сделал знак гвардейцам, и они сделали несколько выстрелов поверх голов людей.

В толпе началась суета. Раздались крики женщин, часть людей испуганно подалась назад.

Анрио ещё раз махнул рукой, и снова прогремели выстрелы.

- Немедленно расходитесь! - прокричал начальник национальной гвардии.

Через некоторое время площадь перед зданием Дворца Правосудия опустела. Гвардейцы сделали еще несколько выстрелов в воздух, а наиболее упрямых и непокорных людей вытолкали в сторону Нового моста прикладами.

- Ну, слава Богу, - отозвался Вадье, когда Анрио доложил ему, что толпа разогнана. - И, надеюсь, Анрио, тебе хватит ума завтра отконвоировать осужденных до площади Революции с усиленной охраной, двойной или даже тройной. Сам видишь, какие настроения царят в народе?

- Так точно! - кивнул Анрио, - к завтрашнему дню мы подготовимся, будьте спокойны.

- Ну, хорошо, - Вадье слегка улыбнулся. - Завтра всё должно пройти гладко. Отвечаешь за это головой.

***

После разгона толпы выждали некоторое время, и только тогда заключённым, находящимся в Консьержери, был объявлен их приговор. Секретарь революционного трибунала зачитал его прямо в камере.

- Нас приносят в жертву честолюбию нескольких подлых разбойников! - воскликнул Дантон. - Но им недолго осталось! Я потащу за собой Робеспьера и всю его свору. Он взойдет вслед за мной на эшафот, так и передай ему это!

Эро же казался совершенно спокойным. Он лишь слегка побледнел и сказал с лёгкой усмешкой:

- Я ожидал этого приговора. Это было решено раньше...

- Слава Богу, всё закончено, - проговорил Фабр д'Эглантин. Он отошёл в сторону и устало сел на грязный матрац у стены.

- Как?! - воскликнул Лакруа. - Вы казните нас, даже не выслушав?

- Приговор окончательный и апелляции не подлежит, - отчеканил секретарь, отводя глаза от подошедшего к нему вплотную Лакруа.

- Убийцы, - пробормотал Филиппо. - Боже, во что превратилась республика...

Демулен молчал, не в силах что-либо говорить. С тех пор, как он узнал, что Люсиль арестована и находится в Консьержери, ему казалось, что его сердце придавила огромная каменная плита. Он изо всех сил сдерживал слёзы, но это всё-таки не получилось, и он заплакал.

Эро, увидев волнение Камилла, взял его за руку и прошептал:

- Друг мой, держись. Мы должны показать им, что умеем умирать.

- Я всё понимаю, Эро... - также тихо ответил Камилл, - и я уже приготовился умереть. Но когда я думаю, что эта же участь ожидает Люсиль, мне не сдержаться...

Он отошёл к стене и сел на матрац, обхватив голову руками.

- Сейчас вас переведут в другую камеру, - сказал секретарь. - Там вы и проведёте ночь. Если хотите написать последнее письмо, оставить какие-то пожелания, вам передадут перо и бумагу.

Камилл покачал головой.

- Я всё написал в последнем письме матери ещё в "Люксембурге", до перевода сюда, - заметил Эро.

Дантон также отказался от этого права.

Бумагу с чернилами попросили только Лакруа и Филиппо, и вскоре они их получили.

***

Новая камера, где осужденным предстояло провести последнюю ночь, оказалась более благоустроенной. Там было даже довольно большое окно, забранное двойной решёткой и стол со стоявшими вокруг табуретами. Вместо кроватей у стены по-прежнему лежали матрацы, но солома на них была почище.

- Почти райские условия, - усмехнулся Эро, присаживаясь за стол. Он провёл ладонью по щеке.

- Сегодня я побрился, теперь можно и умереть.

- Хочешь быть красивым и на эшафоте? - рассмеялся Дантон, грузно меряя шагами камеру. - А мне уже всё равно. Жаль только, я не увижу, как туда же потащат этого шакала Робеспьера и его дружка Сен-Жюста.

Демулен сидел за столом совершенно подавленный, держа в руках медальон с портретом Люсиль.

- Держись, Камилл, - проговорил Эро, - её ещё не судили. По крайней мере, есть ещё несколько дней...

- Ах, Эро! - Камилл с отчаянием посмотрел на него, - ты ведь сам прекрасно понимаешь, что если Люсиль сразу же перевели в Консьержери - это конец.

Отсюда путь только один... на эшафот.

Де Сешель промолчал, отвернувшись. Возразить на это было нечего.

В восемь часов вечера к осужденным зашёл один из тюремщиков поинтересоваться, желают ли они, по устоявшейся традиции, воспользоваться правом последнего ужина.

- А что ты можешь предложить? - весело поинтересовался Дантон, словно он спрашивал меню в ресторане, а не находился в камере смертников.

- Жареная курица, сыр и хлеб.

- А выпить есть что-нибудь?

- Красное вино, - кивнул головой тюремщик. - Но его мы даем не много - не более кружки на человека. Таков порядок.

- А, ладно! - махнул рукой Дантон. - Тащи всё это сюда!

Через некоторое время на столе появилась жареная курица, порезанный на ломти сыр с хлебом, кувшин с вином и бокалы.

- Слишком слабое, - хмыкнул Дантон, сделав глоток вина. - Как будто разбавленное... Или они это специально, чтобы мы не напились?

- Вероятно да, - согласился с ним Эро. - Знаешь, Жорж, я как раз вспомнил про Эбера.

- Эбер сейчас в своем санкюлотском раю, - усмехнулся Дантон, откусывая курицу, - ну... или в аду. Последнее более вероятно.

- Как ты вообще можешь есть, Жорж? - слабым голосом спросил Камилл, сидящий в углу на матраце, - мне кусок в горло не полезет. Как представлю, что уже завтра...

- Ну и напрасно, Камилл, - ответил Дантон, - а я вот не собираюсь подыхать голодным.

Он откусил еще один кусок курицы и запил его вином.

Филиппо, Лакруа и Вестерман тоже сели за стол. Ужинать не стали только Демулен и Фабр д'Эглантин. Эро де Сешель почти не ел, но сидел за столом напротив Дантона, внимательно слушая его.

Наконец, налив себе немного вина, он сделал пару глотков.

- Да-а, - протянул Эро, - вино могло бы быть и получше, но уж что есть.

- Да уж, Эро, - засмеялся Дантон. - Это тебе не Версальские вина.

В этот последний вечер своей жизни он смеялся и шутил гораздо больше обычного.

Когда ужин был закончен, в камеру вошел тот же тюремщик с подносом в руках.

- Всё съели? - поинтересовался он.

Дантон кивнул ему, и тюремщик стал собирать со стола тарелки, бокалы и остатки пищи.

- К чему такая спешка? - спросил Лакруа.

- Посуду мы убираем сразу же, - ответил тюремщик, ставя на поднос последний бокал.

- И отчего же? - поинтересовался Эро, - или вы боитесь, что мы разобьем их и осколком вскроем себе вены?

- Да всякое бывало, - буркнул тюремщик, - сделаете чего такое, а отвечать-то потом нам.

Он наконец собрал всю посуду, а затем потянулся к стоявшему на столе подсвечнику с тремя свечами и, также поставив его на поднос, направился к двери.

- Эй! - окликнул его Дантон, - мы что, свой последний вечер должны сидеть в темноте, как кроты?

- Извините, - обернулся к нему тюремщик, - но свечи мы тоже забираем.

- Видимо, чтобы мы не устроили самосожжения? - иронично спросил Эро.

- Таков порядок, - ответил тюремщик, открывая дверь.

Перед тем, как закрыть её с противоположной стороны, на пороге, он обернулся:

- Сейчас десять часов вечера. За вами придут в восемь утра.

Он вышел, и тяжелая дверь с грохотом закрылась.

***

Камилл лежал на матраце, положив руки под голову. Глаза постепенно привыкли к темноте, а вскоре за окном появилась луна, и её мягкий белый свет заполнил камеру. Арестованные лежали на матрацах и переговаривались.

- Как всё-таки странно... - сказал Эро. - Раньше, когда я был моложе, ещё до революции, я почему-то довольно часто думал о том, как умру. Но никогда бы не догадался, что это будет вот так... как в мясной лавке. Нам просто отрежут головы, как телятам, уготованным для господского стола.

- Ты же сам учился умирать, Эро! - бросил Камилл. - А я... я так и не могу поверить... всё это кажется мне дурным сном.

- Увы... - ответил де Сешель.

- Будь мужественным, Камилл, - протянул Дантон. - Да, ведь и я раньше думал о смерти. Но всегда любил и жизнь. А сейчас подумал... что такого в том, что смерть ожидает меня завтра! Я хорошо пожил. Много славных минут пережил во время революции. Я порядком покутил, много промотал денег и обнимал красивых женщин. Довольно с меня! Теперь пора отдохнуть и заснуть вечным сном.

- Дайте сейчас спать! - пробурчал из своего угла Фабр д'Эглантин, страдающий от лихорадки.

На мгновение все смолкли.

- Ладно, друзья, - сказал Дантон, - попробуем немного вздремнуть.

- Я уже не засну до утра! - с отчаянием прошептал Камилл. - Последние чаcы жизни уходят, а вы будете тратить их на сон...

Белый лунный свет всё также мягко лился сквозь тюремную решетку. Чувствуя невыносимую тоску, Камилл встал и подошёл к зарешеченному окну, прижавшись лицом к холодным металлическим прутьям.

Он сам не заметил, как из глаз потекли слёзы. Демулен старался сдерживаться, но его всхлипывания вскоре услышали остальные арестованные.

- Демулен, перестань рыдать, как девчонка! - резко бросил генерал Вестерман, - или я попрошу, чтобы меня перевели в другую камеру.

- Ну же, Камилл! - успокаивающим голосом протянул Дантон. - Где твоё мужество?

- Не знаю, Жорж, - вытирая слёзы честно произнес Демулен, - если бы я мог, я умер бы прямо сейчас. Это ожидание... оно просто невыносимо.

Он вздрогнул и обернулся, почувствовав на своем плече чью-то руку. Рядом с ним стоял Эро.

- Поплачь, Камилл, - тихо сказал он, обняв его, - лучше поплачь сейчас, чтобы утром быть сильным.

Демулен уткнулся ему в плечо.

- Мужество совсем покидает меня, Эро, - ответил он, - я не думал, что будет так тяжело...

Де Сешель внимательно посмотрел на него. На его лице, освещенном лунным светом, не было заметно ни тени волнения.

- Знаешь, Камилл, - начал он, легко проведя рукой по решётке, - когда я был ребенком, мне часто снился один и тот же сон. Очень красивый.

- Какой сон? - спросил Демулен.

- Лунный свет... широкая полоса волшебного лунного света, целое море. А я стою на борту прекрасного парусника, и он плывёт по этим лунным волнам, поднимаясь всё выше и выше. И все это было настолько красиво, Камилл, что дыхание перехватывало...

А потом я просыпался и какое-то время чувствовал себя совершенно счастливым, ещё не понимая, что это был только сон. А потом я вырос, и он совсем перестал мне сниться, - улыбнулся де Сешель.

- Оказывается, ты настоящий романтик, Эро, - усмехнулся Камилл.

- Кто знает... возможно, завтра мы тоже поднимемся на палубу этого таинственного корабля. Паруса уже подняты. И он полетит по этим прекрасным лунным волнам, а земля подернется дымкой и останется далеко позади. Скроется от нас навсегда. Это будет немножко больно и, конечно, очень грустно... Но только поначалу. А потом... потом будет свобода. А грусть... что ж поделаешь, все мы здесь лишь гости и только на краткое время посещаем нашу прекрасную планету.

- Сешель, в тебе умер поэт, - вдруг подал голос Фабр д'Эглантин, присаживаясь на своем матраце.

- Возможно, Фабр, - усмехнулся Эро, - возможно... а через несколько часов во мне умрет и все остальное.

- Какой там волшебный корабль, Эро, - продолжал Фабр, - утром все мы сядем в грязную тележку и отправимся... известно куда.

- Фабр, я вижу, твой жар уже прошел? - спросил Камилл.

- Да, - кивнул головой д'Эглантин, - мне стало получше тогда, когда мне объявили приговор.

- Послушайте, дайте мне спать! - рассерженно сказал генерал Вестерман.

- Ладно, Камилл, нам надо тоже прилечь, - прошептал Сешель, - иначе к утру совсем не оcтанется сил. А они нам ещё будут нужны.

- Хорошо, - согласился Демулен.

Как ни странно, спокойствие Эро передалось и ему. Он лёг на матрац и закрыл глаза. А камеру с обреченными людьми продолжал заливать мягкий лунный свет...