30. История любви. Мать и сын

Глава 30

МАТЬ И СЫН

Напрасно бедная Люсиль весь следующий день ждала хоть какого-то ответа от Неподкупного. Конечно, он ей не ответил. Зато вечером к ней пришёл некий гражданин, работающий в тюрьме Люксембург и принёс записку от Камилла. В теперешних условиях уже одно это было для Люсиль крупицей счастья.

- Спасибо вам огромное! - Люсиль выхватила из рук посланника записку и прижала к груди.

- Да не за что, гражданка, - немного смущённо буркнул он, - мне всё равно по пути, живу недалеко от тебя, так чего ж не передать.

- Ну, как он сам? - с тревогой спросила Люсиль, вглядываясь в серые, невыразительные глаза мужчины.

- Да как тебе сказать, гражданка, - буркнул он, - в тюрьме каждому будет несладко. А гражданина Демулена ещё вчера перевели в одиночную камеру и контроль ужесточили. Через три дня ведь уже будет суд.

- Да, я знаю... - тихо ответила Люсиль, - она тяжело вздохнула.

Мужчина вздохнул вслед за ней и почесал подбородок, как будто собираясь что-то сказать, но передумал.

Повисло молчание...

- Послушайте, - Люсиль дотронулась до его руки. - Вы не могли бы немного подождать? Я сейчас прочитаю письмо мужа и напишу ответ, это не займёт много времени. А завтра вы отнесёте ему, хорошо? - она умоляюще заглянула в глаза своего собеседника.

- Нет, гражданка, - он как-то виновато отвёл взгляд, - этого у меня не просите. От заключённых ещё можно передавать записки, но им самим передавать что-либо с воли запрещено под страхом смертной казни. А мне моя голова пока ещё дорога.

- Но почему это запрещено?! - воскликнула Люсиль.

- Так мало ли что... а вдруг, побег какой планируется или ещё что... заговор.

Люсиль в отчаянии посмотрела на него.

- Хорошо, - тихо сказала она, - я все понимаю. Вы ведь тоже очень рискуете. Спасибо вам еще раз, что принесли весточку от мужа.

- Бог с тобой, гражданка, - усмехнулся он, - ты уже столько раз сказала "спасибо", что мне совсем неловко. Ну, пойду я...

Он повернулся к двери.

Как только дверь за ним закрылась, Люсиль торопливо развернула сложенный вчетверо бумажный листок.

"Любимая моя! - писал Камилл, - добрый гражданин Пьер согласился передать тебе весточку от меня. Спасибо ему! Надеюсь, сейчас ты читаешь это письмо.

Как ты, моя родная? Мы не видимся уже четыре дня, а мне кажется, как будто прошёл целый месяц. Время здесь течёт как-то особенно медленно...

Я встретил здесь Фабра д'Эглантина и Эро де Cешеля. Наша встреча с Эро была очень трогательной. Он совсем не питает надежд и словно уже смирился со своей участью. Но я так не могу... остаток надежды ещё живёт во мне. Так же думает и Дантон. Вчера вечером нас перевели в отдельные камеры и запретили общаться с остальными арестантами. Вчера же меня и допросили. За всё это время это был первый допрос. Меня вызвали в отдельный кабинет, и члены революционного суда спрашивали, зачем я злоумышлял против республики. Боже, какая насмешка! Конечно, я не стал им ничего отвечать. Что можно ответить на такое нелепое обвинение?

Сегодня я с трудом добился, чтобы мне выдали пару свечей и несколько листов бумаги с чернилами - буду писать речь в свою защиту. Они посмеялись, но всё-таки дали мне желаемое...

Милая моя, любимая, простишь ли ты меня когда-нибудь? Из-за меня тебе пришлось и приходиться переживать столько боли...

Но, послушай меня, Люсиль, что бы ни случилось, ты должна жить.

Живи для нашего малыша, нашего милого Горация, рассказывай ему обо мне. Ты расскажешь ему, как сильно я его любил. Несмотря на страдания, я верю, что Бог есть. И если придётся умереть, моя кровь искупит мои ошибки и человеческие слабости, а за то, что было во мне хорошего – за это Господь мне воздаст.

Я верю, что мы ещё будем вместе. Если не в этой жизни, то в вечной..."

Люсиль читала письмо, вытирая платочком слёзы...

В последних строках Камилл подробно описывал местоположение своей камеры, которая выходила окном в Люксембургский сад, на одну из аллей.

"Если ты придешь на эту аллею, моя любимая, - писал Камилл, - я смогу тебя увидеть."

Люсиль знала, что многие родственники заключённых так и делали. Доступ в Люксембургский сад был свободным, и люди простаивали перед зданием тюрьмы, порой, целые часы, в надежде на то, что несчастные арестанты смогут их увидеть.

Конечно же, на следующий день, прямо с утра, Люсиль побежала в Люксембургский сад.

***

Боль с новой силой заполнила её сердце, когда Люсиль ступила за высокие резные ворота Люксембургского сада. Сразу же нахлынули воспоминания о прежней счастливой жизни ещё до революции, когда совсем юной, она прибегала сюда встречаться с Камиллом.

"Словно всё это было в какой-то прошлой, совсем другой жизни, - тяжело вздохнув, подумала Люсиль, приближаясь к зданию тюрьмы. - Или, как будто всё, что происходило раньше - было счастливым светлым сном. А сейчас наступило страшное пробуждение..."

За этими невесёлыми мыслями, она пришла на ту самую аллею, о которой писал в письме Камилл. По ней прохаживалось уже несколько человек - родственники арестантов.

Люсиль села на длинную скамью и устремила взгляд на видневшиеся вдали зарешеченные окна тюрьмы. Где-то там, за одним из этих окон, был её любимый.

Люсиль провела так, сидя на скамье в Люксембургском саду, несколько часов. Вокруг в полной мере вступала в свои права весна. Было уже начало апреля по старому стилю, или середина месяца жерминаля по новому республиканскому календарю. Пригревшись на солнышке, Люсиль неотрывно смотрела на окна тюрьмы, мало что замечая вокруг. Только уже собравшись уходить, она неожиданно заметила, что рядом с ней, на другом конце скамьи, сидела женщина средних лет, богато и со вкусом одетая. Её лицо закрывала темная вуаль. Тем не менее, Люсиль поймала на себе её взгляд. Женщина сидела очень прямо, её руки, затянутые в перчатки, держали на коленях маленькую изящную сумочку, а губы что-то шептали.

"Наверное, слова молитвы... или имена дорогих ей людей, которые арестованы", - подумала Люсиль.

Уже уходя, она обернулась и ещё раз посмотрела на незнакомку. Женщина всё также прямо и неподвижно сидела на скамье, словно само олицетворение скорби.

На следующий день, покормив Горация, Люсиль одела его потеплее и взяла с собой в Люксембургский сад. Она подошла к уже знакомой скамье и села на неё, устроив рядом ребёнка. Гораций притих и сидел очень спокойно, как будто всё понимал. Погруженная в свои грустные мысли, Люсиль вздрогнула, когда приятный женский голос спросил её, обращаясь совсем не по-республикански, "на вы":

- Простите, вы случайно не Люсиль Демулен?

Люсиль как будто очнулась и повернула голову. Рядом с ней на скамье сидела та самая, вчерашняя незнакомка. Люсиль даже не заметила, была ли женщина здесь раньше, или появилась уже после того, как она с ребёнком пришла. Последнее время Люсиль была очень рассеянной.

- Да... это я, - тихо ответила она, вглядываясь в лицо женщины. Впрочем, лицо было закрыто вуалью и разглядеть черты было сложно. - Откуда вам известно моё имя?

Женщина откинула тёмную ткань, и Люсиль увидела лицо с тонкими чертами.

На вид женщине было лет пятьдесят пять, может быть, чуть больше. В прежние годы она, вероятно, была ослепительной красавицей. Да и сейчас её лицо сохранило следы былой красоты. Только была она бледной, а большие серые глаза - печальными.

Судя по одежде и манере держаться, женщина была аристократкой, причём, из довольно высших кругов.

- Я Мари Элен де Сешель, - ответила незнакомка.

- Вы - мать Эро де Сешеля? - воскликнула Люсиль, почему-то сразу догадавшись.

Женщина кивнула, и Люсиль, подавшись невольному порыву, крепко обняла её.

Это было какое-то спонтанное, но совершенно естественное выражение сочувствия. Ничто так не сближает прежде незнакомых людей, как одно большое и страшное горе...

- Да, я мать Эро, - тихо сказала Мари Элен. - А вас, Люсиль, я сразу узнала. Эро упоминал о вас в письме, его камера соседняя с камерой вашего мужа.

Люсиль посмотрела вдаль, на зарешеченные окна.

Какой у вас чудесный малыш, - мадам де Сешель улыбнулась, глядя на Горация. - Просто ангелочек.

- Спасибо, - поблагодарила Люсиль, - многие сравнивают его с ангелочком. Наверное потому, что блондин.

- Да, - опять улыбнулась Мари Элен, - волосы у мальчика светлые, как и у мамы.

Знаете, Люсиль... - начала она, сцепив пальцы в замок, - я прихожу сюда уже две недели, каждый божий день. С раннего утра. И ухожу поздно вечером, когда ворота уже закрывают.

Люсиль слушала её, прижав к губам платочек.

Она почувствовала, что женщине необходимо выговориться.

- Я приехала из Ливри, как только узнала об аресте Эро, - продолжала она, - вот, здесь, в Париже, снимаю жильё.

- Вы и раньше жили в Ливри? - спросила Люсиль.

- Да, - ответила мадам де Сешель, - там у нас поместье. Боже мой... - она вдруг прерывисто вздохнула и стала вытирать побежавшие из глаз слёзы, - я так виновата перед собственным сыном... Видно, Бог сейчас меня и наказывает.

- Но за что же?! - воскликнула Люсиль, успокаивающе дотронувшись до руки своей новой знакомой.

- Мы ведь отреклись от него, - мадам де Сешель печально посмотрела на Люсиль. - Не желали знать его все эти пять лет. Мы - это я и бабушка Эро. Сейчас ей уже восемьдесят. В своё время она вообще его прокляла.

- За то, что он поддержал революцию? - спросила Люсиль.

Мари Элен кивнула.

- Да... и все наши родственники расценили это, как страшное предательство с его стороны, - мадам де Сешель вздохнула. - А Эро все эти годы пытался помириться, приезжал в Ливри.

Но я не желала с ним даже говорить... даже видеть его, - женщина отвернулась, и опять вытерла слёзы. - Мы помирились лишь месяц назад. Он приехал в очередной раз и просто умолял принять его.

- Мы помирились, - продолжала женщина, - правда, бабушка так до конца его и не простила. Я раньше сама находилась во многом под её влиянием. Боже мой... если бы можно было вернуть назад эти пять лет... Я бы вела себя совсем по-другому. А сейчас... как мало сейчас осталось времени... Бог наказал меня за мою гордыню и жестокость тем, что забирает единственного сына.

Мари Элен де Сешель тихо заплакала, и потрясённая Люсиль обняла её.

- Держитесь, - прошептала она. - Пожалуйста, держитесь. И не вините себя так. Вы же не знали, что его арестуют.

- Я могла бы догадаться, - грустно ответила мадам де Сешель, - а теперь... теперь уже ничего не изменишь.

- Вы знаете, что через два дня будет суд? - спросила Люсиль

- Да, - Мари Элен вытерла платочком покрасневшие глаза, - но Эро не возлагает на него никаких надежд. В последней записке он так и написал, что обречён.

- Всё-таки будем надеяться, - проговорила Люсиль.

Она шептала слова утешения, но чувствовала, что и по её лицу потекли слезы.

И чтобы Мари Элен не увидела их, накинула на лицо вуаль.