14. История любви. Террор и добродетель

По новому, принятому теперь, республиканскому календарю был уже месяц фример II-го года республики, единой и неделимой. В прежней жизни это означало ноябрь 1793-го года. Впрочем, фример - месяц заморозков, вполне соответствовал своему новому названию. На каменной мостовой уже лежала изморозь, а на небольших лужицах блестели хрупкие льдинки. Сегодня было как-то особенно холодно, может быть потому, что дул сильный пронзительный ветер.

Камилл Демулен зябко поёжился, поднял воротник плаща и засунул руки в карманы. Он возвращался домой с очередного заседания Конвента, и мысли его были совсем не радостными. Сильно задумавшись, он сам не заметил, как свернул на площадь Революции.

За последние месяцы она стала одним из самых оживленных мест в Париже.

Место публичной казни. Гильотина, почти не применявшаяся в дни правления жирондистов - Бриссо и Ролана, работала теперь на полную катушку. Осуждённых, со связанными за спиной руками в специальных тележках, отвозили на смерть уже целыми партиями. "Связками" - как окрестили их "вязальщицы". Эти старухи в красных республиканских колпаках, которые со своим неизменным вязанием всегда устраивались в первых рядах перед бритвой равенства, чтобы не пропустить интересное зрелище.

Камилл посмотрел на часы. Без десяти шесть. Сегодняшняя казнь уже закончилась, площадь почти опустела. Сейчас с неё расходились последние остатки зевак.

- О, сам гражданин Демулен! Добрый вечер! - узнал Камилла какой-то санкюлот в красном колпаке, радостно кивнув ему.

- Добрый, - кивнул ему Камилл.

Подняв воротник выше, он быстрым шагом пошёл вперёд. Сильный порыв холодного ветра ударил в лицо. С неба посыпалась колкая снежная крупа.

Первый снег в этом году. Камилл поднял голову и посмотрел на белое небо, тяжело вздыхающее над площадью. На какой-то миг ему показалось, что оно нависло совсем низко. Вот-вот, сейчас опустится и поглотит всё, накрывая собой серые булыжники мостовой, тёмные силуэты отдельных людей и гильотину. Луизетту - как окрестили ее в народе, или бритву равенства, стоящую в центре.

Камилл прошёл мимо орудия казни, бросив быстрый взгляд на острый треугольный нож, который один из помощников палача сейчас затягивал чёрной тканью.

До завтрашнего утра.

- Пошла отсюда! - спрыгнув с эшафота вниз, он пинком ноги отогнал вертящуюся внизу тощую собаку, которая жадно слизывала с земли свежую кровь.

Собака заскулила и отскочила назад.

Две других стояли чуть поодаль, помахивая хвостами и ожидая, когда люди уйдут.

Тела казнённых оттаскивали на стоявшую рядом телегу. Всех их ожидала одна участь - на одном из кладбищ они будут брошены в общую яму и засыпаны гашеной известью. Отдельных могил "врагам республики" не полагалось.

Снег повалил ещё сильнее. Демулен на мгновение остановился и зачем-то обернулся. Помощники палача несли на телегу последний труп - обезглавленной женщины.

Судя по изящным кистям рук, которые бросились в глаза Демулену, скорее всего, это была аристократка.

- Ну, всё там? - грубо крикнул один из помощников, накрывая свой страшный груз куском грубой ткани.

- Да вроде всё! - откликнулся другой.

- Тогда поехали!

***

"Террор и добродетель" - вспомнил Камилл одно из выражений, которые последнее время так любил употреблять Робеспьер и горько усмехнулся. -

"Террор - да, вот он, пожалуйста, смотрите и любуйтесь, граждане и гражданки "свободной" республики. А добродетель... в чём она состоит, в таком случае?

И как вообще можно совмещать эти два понятия?"

Впрочем, для Максимилиана Робеспьера, как оказалось, не было ничего невозможного.

- Террор - это срочная и непреклонная справедливость, а следовательно, его применение - проявление добродетели, - так он говорил на своём выступлении в Конвенте. И в этом, казалось бы, абсурдном заявлении, была холодная, железная, беспощадная, как нож гильотины и только ему одному постижимая логика.

Впрочем, как оказалось, не только ему одному.

- Мы должны поставить террор на повестку дня! - холодно и четко произнёс в Конвенте Луи-Антуан Сен-Жюст, этот красивый двадцатишестилетний мальчик, ставший ближайшим соратником Робеспьера за последние полгода. И Конвент встретил его предложение бурными аплодисментами.

Не аплодировали всего лишь несколько человек, которых можно было пересчитать по пальцам. В их числе был и Камилл Демулен.

А последние месяцы Демулен часто думал о том - как же получилось, что Максимилиан Робеспьер, тот самый Робеспьер, которого он знал ещё с детских лет, со времён их совместной учёбы в колледже Луи Ле Гран, Робеспьер... который ещё в Учредительном собрании в 1789-ом году выступал против смертной казни и говорил, что "нет ничего превыше соблюдения законности и сохранения человеческой жизни"... как получилось, что сейчас этот же самый человек устраивал в стране такое? И чем это можно было объяснить?

Под ножом гильотины скатилась уже и голова бывшего короля Людовика XVI, и менее знатные головы самых простых людей, и головы двадцати двух депутатов-жирондистов, в числе которых был и Жак Бриссо, прежний друг, а после - язвительный оппонент Камилла Демулена. Но почему же он совсем не испытал радости в тот день, когда в Конвенте, уже в конце заседания, объявили, что трибунал приговорил Бриссо и остальных жирондистов к смерти?

Депутаты дружно зааплодировали. Робеспьер удовлетворённо кивнул, сверкнув своим неизменным пенсне. А Демулен, встав со своего места, быстрым шагом вышел из зала...

Через несколько минут заседание закончилось и к нему, стоявшему в коридоре у окна, подошёл Робеспьер.

Демулен отвернулся, но Робеспьер успел увидеть слёзы на его глазах.

- В чём дело, Камилл? - сухо спросил он, - не ты ли сам осуждал Бриссо? Достаточно вспомнить твой разгромный памфлет, который внёс в дело падения жирондистов немалый вклад. За это мы тебе благодарны, но сейчас твоё поведение меня удивляет.

Сзади к Робеспьеру подошёл Сен-Жюст. Его темные глаза скользнули по Демулену, он слегка нахмурил брови.

- Я знаю, - сказал Камилл, - и не отказываюсь от своих прежних слов в адрес Бриссо, но...

- Что "но"? - перебил его Робеспьер, - Камилл, порой, ты ведёшь себя, как незрелый мальчик или как сентиментальная барышня. Бриссо получил то, чего он заслужил.

Враг республики должен быть наказан со всей строгостью революционного времени.

- Да-да, конечно, - Демулен вытер рукой глаза и, отвернувшись, вскинув голову, быстро пошёл прочь.

Робеспьер скрестив на груди руки, смотрел ему вслед. По красивому непроницаемому лицу Сен-Жюста пробежала тень презрения.

- Истеричка Демулен, - проговорил он, - сначала пишет яростные статьи, а потом льёт слёзы по тем, кого он ещё вчера осуждал.

- Камилл, порой, бывает непоследователен, - ответил Робеспьер, - но он искренний человек и хороший республиканец. По крайней мере, я хочу верить в последнее.

- Ладно, - небрежно пожал плечами Сен-Жюст, - время покажет.