11. История любви. Габриэль

Глава 11

ГАБРИЭЛЬ

- То, что произошло в Париже в последние дни - позор для революции! - голос Дантона звучал резко и отрывисто.

- Я не отрицаю этого, - тёмные глаза Бриссо смотрели, как всегда, немного иронично, - удивляет одно, почему никак не получилось остановить это безумие?

Впрочем, этот вопрос я задаю себе и сам.

Бриссо встал из-за стола, за которым обычно происходили совещания министров республиканского правительства и подошёл к окну.

Дантон вытащил из кармана платок и вытер пот, выступивший на лбу.

- Как так всё-таки могло получиться? - полувопросительно сказал Бриссо, по-прежнему глядя на улицу. - Сейчас мы, конечно, всё это осуждаем, а тогда...

- Чёрт побери! - Дантон ударил кулаком по столу, - остановить то, что творилось было всё равно, что голыми руками бороться с извержением вулкана.

Бриссо иронично поднял бровь.

- Да, я согласен. Но, тогда выходит, что наша Национальная гвардия ни черта не стоит. А всё решают они, эти... - он смолк на полуслове.

- Ну, продолжай, Жак, - проговорил Дантон, - кто они? Народ... да, представь себе, это тоже народ, вся эта озверевшая толпа. Но можно спросить себя - почему они стали всё это делать? Не потому ли, что не верили в настоящее республиканское правосудие и стали творить его сами?

- Если правосудием можно назвать жестокие убийства сотен людей без суда и следствия, - холодно произнёс Бриссо.

Он всё также стоял у окна, заложив руки за спину.

- Народный гнев назрел и он должен был выплеснуться, - отпарировал Дантон.

Бриссо вздохнул и сел обратно за стол. Слегка откинулся на спинку высокого кресла.

- Во всей этой ситуации я, как министр юстиции, вижу только один выход, - произнёс Дантон, - необходимо ужесточить работу временного чрезвычайного трибунала.

Народ не должен бояться того, что находящиеся в тюрьмах враги республики, избегут справедливого, а главное - законного правосудия.

- И в чём же ты видишь это ужесточение?

Ироничный тон Бриссо раздражал Дантона.

- Решения трибунала не подлежат апелляции и кассации. Единственной мерой наказания будет смертная казнь, - отчеканил он.

Бриссо привстал и, как показалось Дантону, даже слегка побледнел.

- Но... чем же это лучше... той же испанской инквизиции? - тихо спросил он.

Дантон грузно поднялся из-за стола.

- А ничем! - усмехнулся он в ответ. - Да, ничем. Но это - крайняя мера, понимаешь, Жак? У нас нет выхода, иначе - гибель. На границах республики - войска интервентов. Эбер во главе Парижской коммуны всячески подбивает санкюлотов к новым восстаниям, обвиняя во всём аристократов и скупщиков.

В армии зреет недовольство. Стране грозит хаос и полнейшая анархия.

И только жёстко действующий революционный трибунал сможет разгрести все это и навести порядок.

- Ну, дай-то Бог... - с улыбкой недоверия протянул Бриссо, - ты говоришь о порядке, но... при таком условии, когда единственная мера наказания - смертная казнь - и само правосудие должно быть идеальным. Ведь, могут быть ошибки.

- Могут, - Дантон склонил над столом свою крупную голову, размышляя. - Но мы будем очень стараться их избежать. И я повторяю, мера эта - временная. Когда обстановка внутри страны нормализуется, трибунал будет заменён на обычные суды.

- Это страшная мера, - всё также тихо произнёс Бриссо, пристально глядя на Дантона.

- А у нас есть выбор? - спросил тот.

Бриссо вздохнул.

- И всё-таки, это чудовищный закон, Жорж.

- А у нас есть выбор? - повторил свой вопрос Дантон. - Жак, я надеюсь, жирондисты поддержат решение об усилении работы чрезвычайного трибунала.

Бриссо провёл рукой по лбу, посмотрел на Дантона.

- Ну... хорошо, - наконец произнёс он, - но ещё будут обсуждения в Конвенте и общее голосование.

И видит Бог, как тяжело далось мне это решение.

Дантон засмеялся и подойдя, дружески хлопнул Бриссо по плечу.

- Бог здесь ни при чём, мой дорогой Жак. Сейчас у нас должен быть Бог, единственный для всех - это республика. Единая и неделимая.

***

- Ну, что без меня делал мой славный Гораций? - Камилл подошёл к колыбели и склонившись над ребёнком, поцеловал его.

- Гулял с мамочкой в Люксембургском саду, потом кушал, потом спал, - видишь, сколько важных занятий, - засмеялась Люсиль, стоявшая рядом.

Камилл обнял её, целуя в висок.

- А как ты, Камилл? - спросила Люсиль, - сегодня мы тебя заждались.

- Заседание Конвента было очень бурным. Жорж внёс поправки в усиление работы чрезвычайного трибунала. Жирондисты поначалу сопротивлялись, что всё это незаконно и нарушает права свободного гражданина. Но всё-таки сдались, и решение было принято. И знаешь, я согласен с Жоржем. Ну а как иначе бороться с хаосом? - Камилл прошёл в столовую и сел за накрытый стол.

Люсиль, поставив перед ним изящную тарелку с тушёным мясом и гарниром, присела рядом, подперев щёку кулачком.

- Трибунал? - рассеянно переспросила она, поправив выбившийся из причёски белокурый локон.

- Э... - засмеялся Демулен, - прости, любимая, я знаю, что тебе это всё не очень интересно. Но мои мысли только этим и заняты.

- Конечно, я понимаю, это твоя работа, - прощебетала Люсиль, - просто я иногда теряю нить разговора, прости.

- Потому что думаешь о своём, - улыбнулся Демулен.

- Да, может и так. Но я так рада, что ты теперь депутат Конвента. Ты ведь так этого хотел.

- Да, - кивнул Камилл, - и надеюсь, я смогу принести там хоть какую-то пользу.

- Милый мой, - Люсиль нежно провела рукой по щеке мужа. - я в этом не сомневаюсь.

- А знаешь, сегодня днём заходила Габриэль, - голос Люсиль стал тревожным, - она так располнела... и жаловалась на боль в сердце.

Сказала, что вчера ей приснился нехороший сон.

Какой-то темный страшный сад, в котором она совсем одна. Заблудилась и не может выйти... И вот этот сон Габи теперь не выходит у меня из головы.

- Мой ангел, ты слишком впечатлительна, - Камилл дотронулся до её руки, - а Габриэль... ну, как известно, женщины, ожидающие ребенка, бывают тоже слишком впечатлительны.

- Ещё бы, - улыбнулась Люсиль в ответ, - мне ли этого не знать.

Она встала из-за стола, поправив пышную юбку.

- Милый, сейчас принесу тебе десерт.

***

Юная Французская республика, единая и неделимая, несмотря на раздиравшие её внутренние противоречия и борьбу с войсками интервентов, умудрялась вести и завоевательные войны.

Зимой 1793-го года Жорж Дантон, неутомимый оратор и один из организаторов победы республиканских войск с крупной армией интервентов в местечке Вальми, был удостоен чести реорганизовать завоеванные Бельгийские территории. Однако, бельгийский народ не спешил поддерживать французов и сбрасывать с себя иго "угнетателей". Во многих местах Дантона встречали холодно, а кое-где - и крайне враждебно. А в окно кареты, в которой он проезжал по бельгийской земле, доносились громкие крики:

"Французы, убирайтесь обратно!"

Порой, в карету летели и камни.

"Чёртова Бельгия", - думал Дантон, уже собираясь обратно. Похоже, операция по "несению свободы другим народам" проваливалась с громким треском.

А в один из февральских дней его мрачное настроение усугубило полученное из Парижа письмо. Нетерпеливо вскрыв конверт, он вытащил листок бумаги и, развернув его и приглядевшись к строчкам, увидел изящный почерк Люсиль Демулен.

"Почему пишет она, а не Габриэль?" - мелькнула в голове страшная мысль.

"Жорж, приезжай как можно скорее", - прочитал Дантон, - "Габриэль очень плохо, мы все боимся за её жизнь и молим Бога, чтобы всё обошлось"

***

Дантон переступил порог своей парижской квартиры и сразу же понял, что случилась беда. Горничная Мари, открывшая ему дверь, отвела покрасневшие глаза, её подбородок дрожал.

В конце-концов, девушка не выдержала и заплакала.

- Что случилось, чёрт побери! - прохрипел Дантон, - что с Габи?

Но Мари не отвечала, а её плач перешёл в рыдание.

- Держись, Жорж, - из комнаты вышел Камилл. Вслед за ним выглянула Люсиль, державшая за ручку пятилетнего сынишку Дантона, Антуана. - Габриэль умерла.

- Тяжелые роды, сердце не выдержало, - тихо сказала Люсиль, вытирая слёзы.