06. Цветок померанца

Обитая изрядно потрёпанным штофом козетка казалась Лизавете необычайно неудобной — хотелось поскорее встать и выйти вон из этой душной, нагретой солнцем комнаты. Приходилось терпеть: за вчерашний побег было совестно, а родители сердились на неё, и Лизавета стремилась унять их гнев послушанием. Монотонный голос Петра Ивановича — «Столько-то десятин полей… леса… Столько-то душ… тягл», — гудел, жужжал толстым шмелём, и, наверное, убаюкал бы Лизавету, если б она не думала сейчас о другом.

Плотники снова пришли, и их топоры стучали точь-в-точь как тогда. Только среди крестьян не было Николы: эконом увёл его на конюшню; отец, видно, не позабыл своей угрозы. «Ведь это я во всём виновата, — корила себя Лизавета. — Думаю только о себе, а Никола теперь страдает!» И никак ему не помочь, никак не искупить своей вины — всегда будет тяготить её душу этот грех. Разве такова плата за секунду наслаждения?!

— Что вы, Лизавета Александровна, грустите? — вдруг спросил Пётр Иванович.

Она вздрогнула и отвела взор от окна. Неужели он, такой напыщенный, наконец обратил на неё внимание? Давно пора! Его впервые оставили наедине с невестой, а он всё расписывает своё имение.

— Ведь вы совсем меня не слушаете. Вам неинтересно?

— Очень интересно.

Как бы она хотела сказать сейчас: «Ничуть!», но надо терпеть неприятное общество. Она дала слово родителям — значит, должна сдержать его. Да и, может, Пётр Иванович нарочно послан ей судьбою? Может, её смирение — путь к избавлению от вины? Наконец, может, Пётр Иванович и впрямь любит её — а Лизавета так холодна с ним… Кому, как не ей, знать о неразделённой любви — и о том, какие мучения она приносит!

Он снова заговорил — на этот раз о доходе, который приносят его деревни. Лизавета же задумалась: она силилась найти решение, осознать невнятный образ, появившийся в её сознании. Он стоял перед глазами, точно силуэт в тумане — смотришь на него и не можешь понять, друг ли это или кто-то совершенно незнакомый.

— Пётр Иванович! — вдруг прервала Лизавета расходившегося шмеля. — Вы не откажете мне в небольшой услуге?

— Что вам будет угодно? — Он взглянул куда-то мимо Лизаветиного лица водянистыми глазами.

— Купите у моего отца одного крестьянина и дайте ему вольную… Он очень несчастен здесь!

Пожалуй, ничем другим она не снимет с души тяжкий камень, которым лежит сейчас её вина перед Николой. Отец сердит на него и, должно быть, ни за что не согласится отпустить Николу; да и терять работящего крестьянина он, верно, не захочет. Затаив дыхание, смотрела она на своего жениха. Что, если он откажет ей — сочтёт просьбу странной, глупой или неуместной? Или, того хуже, заподозрит её в постыдной близости с Николой?

— Какие у вас вольтерьянские идеи! — рассмеялся он, и мелко затрясся завитой чуб. — Впрочем, как пожелаете, если, конечно, ваш батюшка не заломит слишком высокую цену.

Он-де однажды хотел купить каретного мастера, да за него запросили столько, что уж лучше выписывать кареты из-за границы. А в другой раз купил он прачку — такая лентяйка оказалась!.. Лизавета опять заскучала и, вздохнув, выглянула в окно.

Ветер перебирал листья деревьев, точно юноша, который нежно гладит локоны своей возлюбленной. Будет ли кто-нибудь так обращаться с Лизаветой? Она хорошо знала ответ: совсем не то, что она давеча сказала матери; короткое слово из четырёх букв — но какою тоскою сжимает оно сердце Лизаветы, какими безрадостными делает оно её дни!

Слёзы застилали её глаза, и рассмотреть, что происходит на дворе, было сложно. Какое-то движение подле окна вдруг привлекло внимание Лизаветы; она сморгнула слёзы — и увидела Николу. Он шёл, с трудом переставляя ноги и придерживаясь за стену; плечи вздымались от тяжёлого дыхания. Никола остановился — наверно, он хотел отдохнуть, но Лизавете подумалось, что его задержало Провидение, чтобы позволить им увидеться ещё раз.

Их взгляды встретились. Морщины на лбу Николы почти исчезли, и улыбка — вымученная, печальная улыбка — появилась на его лице. «Как я люблю вас!» — читала Лизавета в его глазах, и ничего не могло быть приятнее. Он не сердит на неё — она не виновата! И он разделяет её чувства!

А между тем Никола побрёл дальше — совершенно не думая о Лизавете. Улыбка его была лишь знаком уважения, а сердиться на барышню ему не пристало. Хозяйское дело: хотят — целуют, хотят — секут.