05. Чистый ключ

«Принять! Конечно, принять!» — «Вы разве знакомы с ним?» — «Катишь, поди сюда!» — «Сейчас…» — «Ах, Господи, ведь как неожиданно!» — «Да, право, ответь: вы знакомы?»

Всё кружилось, голоса матери, Александры Степановны и даже самой Катерины смешивались в путаный клубок, и поднявшаяся суета словно увлекала её куда-то, словно тянула за руку — в неизвестную, темнеющую чащу; что увидит там Катерина, что станет делать, — она не знала, да и времени поразмыслить об этом у неё не было. Успеть бы оправить платье, успеть бы успокоить сбившееся дыхание…

Тихо-тихо, медленно-медленно, — точно время остановилось, — открылась дверь в гостиную: в комнату входил, притягивая к себе пытливые, и встревоженные, и оживлённые взгляды, князь. Катерина отвела взгляд от двери, — боязно было взглянуть туда, — спрятала за спину разом намокшие ладони и только слушала чёткие, негромкие, неспешные, выверенно-правильные шаги.

Она уже составила в воображении портрет гостя — настолько чётко представляла она себе черты внешности князя, что могла бы хоть сейчас взяться за карандаш и бумагу; даже больше — у неё готовы были два портрета: один появился давно, когда она ничего не знала о приезде князя, второй Катерина придумала дня четыре назад. Прежде, правда, князь представлялся ей высоким, чернокудрым, темноглазым, лет тридцати и непременно в венгерке с золотыми снурками; а потом она решила, что он должен походить на мужа тётки, только быть ещё менее привлекательным. Конечно, он толст, и стар, и лысоват, и ходит медленно, переваливаясь, как утка, с одной ноги на другую, и голос у него глухой, надтреснутый, противный… Словом, от идеала он далёк невообразимо, — а впрочем, не всё ли равно? Ведь она-то и не заслуживала лучшего общества: куда ей!

Когда князь наконец вошёл, Катерина бросила на него быстрый взгляд и тут же опустила глаза: ну, как он подумает, что она совсем глупа, раз может в открытую рассматривать гостя?

Странное дело: он оказался совсем не таким, каким ожидала увидеть его Катерина. Не было в нём ни толики не то восточно-горячей, не то демонически-страстной внешности из первого образа, но не было и того, чего опасалась Катерина. Молодой, невысокий, но статный, — сразу становилось понятно, что он превосходный и танцор, и наездник, — уже неплохо… Ах, если б и нрав его тоже оказался приятным!

— Мы польщены чрезвычайно вашим приездом, князь, — говорила мать, пока он подносил её руку к губам.

— Я счёл своим долгом объехать всех соседей.

Должно быть какое-то слово, которым могла бы Катерина описать его; оно вертелось на языке, и, верно, когда она чуть дольше посмотрит на князя, слово это непременно вспомнится. И гордый, и франтоватый, и самоуверенный, — всё это было не то; нужно что-то такое, как канва, вдоль и поперёк исчерченная нитками перед вышиванием.

— Видишь ли, Аннет, — сказала Александра Степановна, улыбаясь и немного искоса взглядывая на князя, — Андрей Иванович очень ответственный. Он считает своим долгом исполнять всяческий долг!

И она улыбнулась ещё веселей: смотрите, мол, какое хорошее слово; только истинно столичному человеку могу я сказать его — а вы и не достойны такого.

— Я не ожидал вас встретить и не признал вас прежде, — ответил князь и поклонился; всё так же спокойно и строго смотрели его светлые глаза, всё так же правильны были его жесты.

Машинальный — вот и слово найдено! Именно оно сгодится, чтоб передать и ровный тон его голоса, и прямые сведённые брови. Как заблуждалась Минодора Ильинична, говоря, что князь обязателен: любезность и князь Ладогин — двух менее похожих вещей Катерина и придумать не могла.

— А я не ожидала встретить вас! Отчего вы покинули Петербург?

— Да так. Не всё же на одном месте сидеть.

Что за человек! Александра Степановна так рада увидеть его, а он хмурится и отвечает коротко, словно собачонке бросает остатки еды со стола! Решительно, нрав его — хуже некуда; хорошо, что Катерина ещё не успела очароваться наружностью князя.

— Вы прямо из Петербурга? — спросила мать. — Вам, верно, непривычно здесь, в деревне?

— Нет, почему же? Я прежде жил и под Псковом. А здесь я бывал ребёнком, и, поверите ли, помню очень многое…

Он оживился, глаза его заблестели, а голос — голос потерял былую правильность, чуть дрогнул, но от этого сделался глубже и ниже. Может быть, когда беседа приятна князю, он совсем и не похож на шестерёнки часового механизма?

Катерина читала в каком-то романе, что бывают люди, разочаровавшиеся в жизни, несчастные и холодом своим делающие несчастными всех, с кем только не повстречаются; но стоит таким людям встретить юную, прекрасную, очень добрую девушку, как сердца их смягчаются. Вдруг, — если судьба послала ей такое маленькое изменение в жизни, — существование Катерины всё же не однообразно, а очень похоже на книгу, и князь именно благодаря ей станет человеком милым и общительным?

Глупости, конечно, — но почему бы не занимать себя глупостями, когда больше нечего делать?

— Вы не знаете, что с Н-скими?

Тётушка всё хотела разговорить его, перебирала всевозможные предметы для беседы, но ни один из них, казалось не занимал князя. Он снова нахмурился, снова потерял всякое желание хотя бы казаться расположенным к общению, — словно и не было в нём этого проблеска чего-то человеческого.

Верно, беседу стоило бы оставить матери Катерины, но, кто знает, что принято делать в Петербурге: Александре Степановне лучше знать, и стоит благодарить её за помощь; мало ли, какие оплошности можно допустить, не зная всех тонкостей столичного обращения! Только Катерине всё равно казалось неправильным, что хозяйка дома опять молчит, а два гостя болтают — или по меньшей мере пытаются болтать.

Неприязнь к тётке смешивалась с появившейся и секунда за секундой растущей неприязнью к князю, и вот уже они оба казались Катерине если не врагами, то недругами, от которых ожидаешь только чего-нибудь дурного.

Кто бы мог подумать, что она сделается такой раздражительной? Это наверное от плохой погоды, и замкнутой жизни, и её скуки и одиночества; а они ещё и разговаривают про Петербург! Ужасно, право.

— Здоровы и живы, — ответил князь после недолгого молчания.

— А помните, князь, К-овых? Представьте себе, К-ова обещалась писать мне, но я покамест не получила ни строчки!

— Сожалею.

Если маменька ещё не оставила своего решения женить князя на Катерине, то, надо думать, вместо роз Гименей приготовил сущие цепи и кандалы. И зачем только приехал князь? Зачем Катерина тешила себя чепухой, зачем на что-то надеялась?

— А правду ли говорят, что Л-овой пожалован шифр? А брат её теперь камер-юнкер?

— Если так, я счастлив за них обоих.

Князь уже поглядывал на часы, вертел в руках шляпу и перчатки, и, когда прошла четверть часа, поспешно откланялся и вышел, обещавшись как-нибудь заехать к обеду.

Катерина едва успела вздохнуть чуть свободнее, как опять раздались шаги, — быстрые, но такие же чёткие, как стук часов, и вскоре вернулся князь.

— Я всё хотел сказать: ведь в деревне скучно, так я думаю, что нужно устроить что-нибудь сродни вечера, для бала гостей не хватит.

Он странно переменился, — сколько мог перемениться столь сдержанный человек: говорил быстро, и голос его вновь обрёл глубину, и нахмуренные прямые брови поднялись; и глаза его, светло-карие, искрящиеся, обрамлённые густыми ресницами, смотрели не на Александру Степановну, не на мать Катерины, — на саму Катерину, и ей отчего-то делалось неловко.

— Ах, это просто прелестно! Сделайте милость! И моя протеже, — тётка кивнула на Катерину, — должна же наконец посмотреть, как всё делается в большом свете.

— Да-да, конечно, — холодно бросил князь, поклонился и вышел вон.