02. Евгения Волгина

Поначалу — недели две назад — Аркадий плохо понимал, что с ним происходит. Какая-то непреодолимая сила влекла его в дом Волгиных. Радушие ли хозяйки, хороший ли стол, светлые ли глаза Ольги или всё это вместе тянуло его сюда, он не знал.

Впрочем, вскоре выяснилось, что в Ольге прекрасно всё. Как внимательно умела она слушать! Как улыбалась иногда одними уголками губ! И какою волшебною музыкою звучал её голос!

— Ольга Дмитриевна, если б я попросил вас… — несмело начал он однажды и тут же осёкся.

Ответь она согласием, какую бы они вели жизнь? Её родители небогаты, он беден — обречь Ольгу на прозябание почти в нищете он её мог.

А если бы она отказала ему? Хотя её он считал чуть ли не идеалом, а себя — совершенно заурядным человеком и поэтому думал, что недостоин её любви, такой удар он перенёс бы с трудом.

Пожалуй, ему и впрямь тогда стоило бояться отказа. Только недавно Ольга стала благосклонно относиться к нему — а прежде она была почти так же холодна, как и Евгения. Раньше на его поклон обе сестры отвечали лишь молчаливым реверансом; теперь же Ольга и улыбнётся, и осведомится о его здоровье.

Четверть часа в оранжерее — один из первых разговоров наедине — пролетела, словно мгновение. Увядшие цветы казались Эдемом, голос Ольги — пением райских птиц, а сама она будто сошла со старинной фрески.

А прервавшая это блаженство Евгения показалось Аркадию сущим исчадием ящика Пандоры — и он затаил на неё обиду. Вечером, при прощании, Евгения спросила его:

— Кто, по-вашему, лучше: Рафаэль или Брейгель?

Аркадий не стал рассказывать, что эти художники совершенно разные и потому из никак нельзя сравнивать, — лишь сухо ответил, что хороши они оба. Но вопрос этот поразил его: неужели Евгении нравится живопись? Неужели в ней, а не в Ольге, которая никогда не заводила с ним разговора об искусстве, найдёт он интересного собеседника?

Долго ещё не шёл у него из головы голос Евгении, и никак не забывались её тёмные глаза.

На следующий день он хотел было продолжать портрет Ольги. На бумаге уже появились очертания её фигуры, и лишь лицо Аркадий ещё не успел изобразить.

— Тётушка прислала из Москвы письмо, — говорила Ольга. — Она очень жалеет, что мы уехали… Кузина спрашивает, какие мы здесь носим платья.

Аркадий не перебивал её: он наслаждался её голосом — и только им. Но если б Ольга выбрала иной предмет, он был бы стократ счастливее. Что стоило ей заговорить о художниках, как её сестра?

— Ваш набросок напоминает раннего Дюрера, — вдруг услышал он.

Аркадий обернулся: бесшумно вошедшая Евгения стояла у него за спиной. Слова её разительно отличались от речей Ольги — как свежий ветерок от предгрозовой духоты. Пусть они были очевиднейшее лестью, не это делало их такими приятными. Подумать только, Евгения знакома с творчеством Дюрера — как же она умна!

Она наклонилась, через плечо Аркадия рассматривая рисунок. Развившиеся локоны щекотали его щёку, и прямо над ухом раздавалось дыхание.

Вскоре Евгения покинула их, но в комнате всё ещё витал лёгкий аромат её духов. Казалось, день потерял своё очарование: Аркадий думал лишь о том, как бы подольше поговорить с Евгенией; ему больше не хотелось ни слушать Ольгу, ни рисовать её портрет.
***
Бывал ли Аркадий во Флоренции? Не кажется ли ему пристрастие фламандцев к изображению простолюдинов несколько странным? Думает ли он заняться ваянием — или он считает искусство Микеланджело не достаточно интересным?

Эти и ещё дюжину подобных вопросов задала ему Евгения, когда они прогуливались по парку. Опадали, кружась, золотые листья берёз. Золотом же сверкали волосы Евгении, а тонкий её стан напоминал гибкие стволы деревьев.

Два дня прошло с их последней мимолётной встречи. Двумя неделями, если не годами, показались они Аркадию.

Всё время он сравнивал сестёр, и Ольга сильно уступала Евгении. Разговоры о кузинах и тётушках утомляли Аркадия — а прежде он внимал им с восхищением. Внешность Ольги больше не была такою прекрасною, какою он считал её раньше. У Ольги не было ни покатых, будто высеченных из мрамора, плеч, ни чувственных, словно ждущих поцелуев, губ; Евгения же могла похвастаться не только этим.

Если бы Аркадий был поэтом, Эрато бы непременно ниспослала ему вдохновение. Но бедный артист боялся сказать что-нибудь не так и только воображал всевозможные комплименты.

— Не правда ли, Ботичелли — величайший художник? — спросила Евгения.

— Правда, — ответил Аркадий и прибавил про себя: «Но даже его Венера никогда не сравнится с вами».

Они немного прошли молча, и он уже почти решился объясниться с Евгенией — даже подготовил начало речи. Только что-то тяготило его, будто ему шептали: «Остановись, подумай! Не ошибаешься ли ты?»

Что же тут было неправильного? Даже то, что он близко познакомился с Евгенией только сегодня, не смущало его: Аркадию казалось, что он всегда ездил к Волгиным ради неё — Ольга была лишь предлогом.

Они остановились у перекрёстка аллей.

— Евгения Дмитриевна, — начал Аркадий.

Она, чуть улыбнувшись, взглянула на него и замерла — должно быть, ждала, когда он продолжит. Евгения наверное бы дождалась продолжения, если б из боковой аллеи не вышла Ольга. Она брела, руками вытирая слёзы; Аркадий поздоровался с нею, но она только нахмурилась и зашагала прочь.

Его отношения с Ольгой — вот то, что мешало сейчас Аркадию. Она, верно, напридумывала Бог весть что, вообразила, будто он влюблён в неё. Теперь ему придётся объясняться и с нею — репутацией честного человека надобно дорожить, да и ещё больше расстраивать Ольгу не хотелось: всё-таки она милая и добрая.

Но, пожалуй, Аркадию стоит немного подождать — пару дней, не больше. Так он наберётся духу для обоих разговоров: приятный и неприятный он считал одинаково сложными, и каждый требовал тщательной подготовки.