Вехи судьбы. 11. Армия. Елец. Харьков

В последние дни августа прибыл домой, где меня ждала повестка в военкомат. В военкомате сказали, жди до осени. Я уже подумывал уехать опять в Москву, когда пришла новая повестка, явиться с вещами на сборный пункт, на станцию Данков. Проводы были скромными.

Прощай, края родные,
Звезда победы нам свети.
До свиданья, мама, не горюй, не грусти,
Пожелай нам доброго пути!

Выпили в семейном кругу и с отцом поехали на телеге в Данков. Территория станции вся запружена повозками, на которых лежали на смерть пьяные допризывники или их знакомые. Море плачущих провожающих, орущих, поющих, пьющих. Только мы выделялись на этом фоне своей трезвостью.
Подошел поезд, стали грузиться, многих заносили. Отец поцеловал по-русски, троекратно, уколов меня своей щетиной. Паровоз гуднул и повёз нас в пугающую неизвестность.
Сгрузили нас в Ельце, где мы ждали своей команды, формировавшейся из людей со средним образованием, около трёх суток. Здание вокзала стояло разрушенным ещё с войны. Во дворце железнодорожников второй раз прошли медкомиссию и стрижку под ноль. Пьянки продолжались, и за два дня ни у кого не осталось ни денег, ни продуктов, что дали в дорогу. Сотни людей ждали своей отправки, шатались без дела вокруг дворца, вытоптали все клумбы. Один раз повели в кино, смотрели «Даму с камелиями». Фильм трофейный, с титрами, малопонятный для многих. Впечатление от картины под наше настроение – тягостное.
Познакомился с Анатолием Лазуткиным (то же с Берёзовки), учителем средних классов, недавно окончивший Рязанский учительский институт, помешанный, как все рязанские, на Есенине. Знавший его все стихи чуть ли не наизусть. Анатолий хорошо пел под аккордеон или гитару и рвал наши души проникновенными танго. Вот попурри его выступлений:

Вам возвращаю ваш портрет,
И о любви вас не молю.
В моём письме упрёка нет,
Я вас по прежнему люблю.

Мне бесконечно жаль,
Своих несбывшихся мечтаний.
И только боль воспоминаний,
Гнетёт меня.

Татьяна, вспомни дни золотые,
Кусты сирени и луну в тени аллей.
Татьяна, вспомни грёзы былые,
Тебя любил я и не забыть мне этих дней!

Наш уголок нам никогда не тесен,
Когда ты в нём, то в нём цветёт весна.
Не уходи, ещё не спето столько песен,
Ещё звенит в гитаре каждая струна.

Эй, ребята, выходите, я вас жду.
Будь вы даже впятером,
В серых шляпах и с пером.
Лучше вам со мной покончить дело, добром.

Десять лет, мужа нет,
Но Марина родит сына.
Чудеса, чудеса,
Чудный мальчик родился!

Вокруг него мгновенно собиралась толпа.
Вечером третьего дня нас, наконец, покормили в столовой ПТУ, что рядом с дворцом. Первые ночи мы ночевали на улице, но вдруг похолодало и нас отвели ночевать в восстанавливаемое здание на станции недалеко от вокзала.. Ни окон, ни дверей, правда, полы деревянные, на который мы и улеглись, прижавшись друг к другу. Утром зуб на зуб не попадал.
Пришло военное начальство нашей команды – офицер и два сержанта. Подъём - и мы уже в поезде. Куда едем – военная тайна. По станциям замечаем, что движемся на юг. Ночью приехали в Валуйки. Пересадка. Вокзал в развалинах ещё с войны, его заменяют вагоны – теплушки, забитые полностью людьми. Кое-как перебились до утра и опять едем, теперь уже в Харьков. На вокзале нас ждут несколько грузовиков. Погрузка, час езды и мы на территории военного городка на Холодной Горе. Здесь нас помыли и обмундировали. Одев робу, стали все одинаковые, как китайцы, не можем узнать друг друга. Погоны чёрные с эмблемами связи. Потом пригляделись. Здесь мы месяц проходили, так называемый карантин. Кормёжка сносная, но, как говорится, нормальное состояние солдата – голодный, поэтому, когда шли в баню, старались забежать в булочную за французской булочкой. Сержанты гоняли нас, как собак. Отбой, подъём по нескольку раз, пока за 40сек не научились вставать в строй с постелей. Зарядка, строевая, политзанятия весь день, дыхнуть некогда.
На завтрак и обед шагали под заунывную «Гитану», раздававшуюся из радиоузла.

Вот как бывает на свете:
Парень был дерзкий и смелый,
Но вдруг цыганку он встретил.
А цыганка песню пела.

А при обратном марше - «Абарая, Бродяга я»

Муштровали нас сержанты последнего срока службы. Попались все какие-то малограмотные и злопамятные. Один, объясняя устройство и работу телефона, выдал: «Алектроны бегуть, бегуть по проводам…». Другой, на строевой командовал: «Три государственных, шагом марш. В носу не ковырать!» и т.п. Если, на вечерней прогулке, никто не хотел петь, то гонял до тех пор, пока кто-нибудь не затягивал:

Дальневосточная, опора прочная.
Стоит Союз, стоит несокрушим.
И всё, что кровью нашей завоёвано,
Мы никогда, врагу не отдадим!

Стоим на страже, всегда, всегда,
Но если скажет страна Труда,
Прицелом точным врага в упор,
Краснознамённая даёшь отпор!

Пол взвода - липецкие, пол взвода со Сталино. Сталинские выпендривались, им не нравилась кормёжка, строгий режим, отсутствие увольнений и свиданий. Срывались в самоволки. Люди они были денежные, у некоторых ( успевших поработать перед армией в шахте) имелись даже сберкнижки, о которых мы, липецкая голытьба, и понятия не имела.
Особенно выделялся Сергей Постников – детина килограмм на 100, преподаватель физкультуры в техникуме. В Сталино, у него осталась малолетка, которую он совратил. Посему очень переживал и рвался домой. Однажды, выпив с друзьями, устроил дебош, чуть не убив сержанта армейской табуреткой, если бы в него попал. Табуретка, зацепив кровать, разлетелась в щепки. Затем, такую же участь постигла гитару, на которой один из воинов бренчал на досуге. Сергея связали, потом повели к начальству, но так как в карантине арестами не наказывают (это бывает после принятия присяги), он отделался несколькими нарядами и возмещением ущерба.
Его товарищ, Зураб Сахвадзе, длинновязый, носатый грузин, уникальный обладатель члена, головка которого выглядывала из - под трусов, был постоянным объектом насмешек насчёт «ишачек» и его историй с женским полом. Он до армии работал горным мастером, а в шахтах тогда работали и женщины. В Донбасс Зураб сбежал из Грузии, где его насильно женили, но он удрал от невесты в брачную ночь. За что родственники невесты поклялись его найти и зарезать.
Меня назначили в наряд, в хлеборезку на целую неделю, это большая удача, можно подкормиться хлебушком, но только серым. Сержант – хлеборез, мой наставник, увидев мои новые сапоги, предложил махнуться с ним не глядя (ему предстояла демобилизация и он к ней таким образом готовился). Его сапоги тоже не плохие и я согласился. Одного я не заметил, что в каблучных дырочках вставлены шарики из подшипников и, когда идёшь по булыжной мостовой, летят искры из-под ног, как от точила.
Старшина роты заметил и стал пытать, где это я раздобыл такие «салютные» сапоги? Я отнекивался, и он отстал.

После месячного карантина, нас передислоцировали, то - есть, перевели на Пушкинскую улицу, 62, недалеко от главной площади Харькова, самой большой в Европе, им. Дзержинского.
Здесь мы на октябрьские праздники приняли присягу.
После присяги нас, кто имел среднее образование или выше, вернули на Холодную Гору, где зачислили курсантами в армейскую школу операторов радиолокационных станций ( РЛС ). Предстояло учиться год.
Занятия начались с декабря. Учили основательно, кроме общевойсковых дисциплин, были специальные: радиотехника, матчасть, тактика. Все конспекты после занятий сдавались в секретную часть. В 4-х км находился полигон, где велись практические занятия на РЛС.
Каждое утро построение на плацу, развод и парадное прохождение перед трибуной с начальством.

Со мной учились в одном взводе мои одноклассники: Фомин и Виноградов, уроженцы Берёзовки и учитель литературы в школе Данкова А. Лазуткин, то же берёзовский.
* * *
В ночь на Новый 1955г нас подняли по тревоге, погрузили в машины и повезли спасать от пожара склады со стратегическими запасами бразильского каучука. Пожар уже полыхал во всю ивановскую.
Пакхаузы - трёхэтажные, и большой длины. С одного конца склад горел, а с другого мы вытаскивали неподъёмные стокилограммовые тюки каучука прямоугольной формы, которые не за что было ухватить. Мы их таскали, как муравьи, облепив со всех сторон. Нас меняли через два часа для 10-ти минутного отдыха. Задействованы были курсанты военных училищ Харькова.
Огонь такой силы, что плавились кирпичи и металлические балки превращались в сосульки. Полно понаехало пожарников. На моих глазах, уже днём, одна стена треснула и стала медленно валиться. Пожарник, бросив шланг, пулей вылетел из - под этой стены. Стена же всей мощью шлёпнулась в лужу, вытекшей из здания вязкой массы от горения каучука. Эта мазута полетела во все стороны и заляпала некоторых офицеров – зевак. Чему мы, как ни странно, были очень довольны.
* * *
К майским праздникам школу стали готовить к парадному шествию. Целый месяц тренировали на ближайших улицах. Перед 1 Мая выдали новую робу и белые перчатки, оружие – автомат ППШ.
Начальство заботилось о нашем эстетическом воспитании. Каждое воскресенье, после лекции о международном положении, давался концерт силами местной филармонии или показывался фильм. Часто посещали и театры: русской драмы им. Пушкина, украинский театр оперетты, цирк, разные выставки – всё бесплатно. Один раз, правда, за деньги, попали во дворец офицеров на концерт Игоря Ильинского, который тогда находился в опале.
Устраивались соревнования по физкультуре. Я получил 3 разряд в беге на 3км ( по пересечённой местности в сапогах за 11 мин). А вот 100-метровку так и не осилил за 13 сек.
В нашем военном городке учились на операторов РЛС военнослужащие из стран народной демократии: поляки, венгры, чехи, румыны, болгары, албанцы. Человек по двадцать от каждой страны. Венгры, румыны и албанцы носили форму аналогичную нашей. Чехи и болгары ходили в ботинках, но самые шикарные - поляки: ботинки, брюки и на голове фуражки ромбиком – конфедератки с огромным орлом. Учили их с помощью переводчиков. С нами они не общались, видно был запрет. Доходили слухи, что они недовольны питанием. Служили в своих странах они малые сроки, год, 1,5, от силы два. А мы – 4 года. Это только через год службы, Хрущёв, при сокращении армии, уменьшил срок службы на 1 год в войсках ПВО. Министр обороны Жуков, побывавший с Хрущёвым в Индии, издал приказ о повышении физической боеспособности армии, в котором увеличил время утренней зарядки до часа, отменил дневной сон, а ночной увеличил на час, баню назначил на 7 день, вместо 10-го, сделал обязательной зарядку для всего офицерского состава ( а то ожирели) и обязал начальствующий состав добираться на службу и с неё только общественным транспортом (чтобы видеть, как отдают честь). Наша школа считалась армейской, поэтому её даже Чуйков (маршал, командующий войсками ПВО ) контролировал. Зимой приехала целая куча генералов. Ходили по казарме, заглядывали по углам. Все такие упитанные. Один хотел посмотреть, что хранится в тумбочке у курсанта, да застрял между двухъярусными кроватями. А нам хватало места четверым в этом проходе одеваться по тревоге!
* * *
Постникову невмочь служить 4года и он решил перейти в стройбат, там 3 года. Официально разрешить перевод – дело долгое, поэтому Сергей стал придуриваться недоумком ( мол, эта электроника ему в голову не идёт, ему бы лопату в руки ). На занятиях филонил, ничего путного не отвечал офицерам - преподавателям. Заработал 10 суток «губы», через некоторое время ещё 10 суток. Вызвали к «бате», подполковнику Чепиге на беседу. Месяца через два, его отправили в стройбат. Но он зря дурака валял. Нам вскоре объявили, что служить 3 года.
Разные кадры во взводе. Два харьковских еврея, Бланк и Хромов, хотя ещё пацаны, но уже женатые. Их направили служить в Прибалтику, а когда набирали в школу закончивших десятилетку, то на их счастье, вернули в Харьков. Их жёны часто торчали под окнами казармы за забором со своими отпрысками. Естественно, они рвались в самоволки и после того, как их застукали пару раз, чуть не попали под трибунал. Понимая их положение, мы уступали им очередь в увольнение. Бланк и К* выдавали себя за рабочий класс, официально до армии они работали, но это не вязалось с их внешним обликом; узкоплечие, худосочные, руки пианистов. В конце концов, выяснилось, что они работали в какой-то артели, где клеили абажуры, что стало предметом насмешек.
Были во взводе ещё два чудика, белоруссы - Цветков и Мандровский. Эти косили под блатных. Цветков похож на Леонова – бандита из «Джентльменов удачи», Мандровский - вылитый Хмырь. Цветков постоянно пререкался с начальством, за что раз 5 сидел на гауптвахте. Цветку «губа» нипочём, оттуда он выходил ещё более пополневшим и посвежевшим. Если посылали работать в прачечную, то возвращался в новом обмундировании, если на кондитерскую фабрику, то с полными карманами карамелей ( его там очень жалели женщины !). Но вообще-то, Цветков - подонок. Во время марш-броска на 10 км., после 5-и км бега, стал симулировать обморок, но так как зачет идет, если к финишу приходит весь взвод, то этого, сукина сына, пришлось спасать остальным. Сначала забрали у него автомат, потом скатку с противогазом, затем самого несли последний километр. А на финише он мгновенно выздоровел. Ребята хотели тут же его отмудохать, да сержант не дал. А зря. Уже осенью, когда нас на две недели отправили на практику в Овруч, что на границе с Белоруссией, он уговорил сержанта отпустить его домой в Гомель на один день. Цветков убыл и, гад, приехал только в последний день командировки. Сержант а ж поседел за это время. Хорошо, что мы жили в палатках, а не в казарме, и во время утренней поверки, которую проводил командир Овручской радиотехнической роты, сержанту приходилось врать, а за беглеца, кто-то отвечал в строю.
Цветков явился, как ни в чём не бывало, и на возмущение ребят и сержанта заявил: «Молчите, падлы, а то вместе пойдём под трибунал!»

Во взводе был ещё один представитель с Кавказа, кроме Сахвадзе, азербайджанин Мамедов. Скорей всего, аттестат зрелости Мамедов купил, и , попав в школу понял, что он ни в зуб ногой. Какая там электроника с электротехникой, когда он писать ни по своему, ни по-русски, почти не умел. Самое страшное наказание для него – остаться на второй год. Он отмучился вместе с Постниковым, их отправили в стройбат.
Были ребята с образованием выше среднего: один, закончил сельскохозяйственный техникум, работал в яблочном с/х «Гигант»; двое, после учительского института, директор семилетки и А. Лазуткин. Анатолий выделялся своей артистической натурой. Знал много стихов Есенина, отлично пел, декламировал, ну, в общем, прирождённый артист. Он после окончания нашей школы, устроился при штабе в Василькове в агитбригаду и оставшиеся 2 года службы разъезжал с концертами по точкам. Приезжал и к нам, когда я попал в Скоморохи под Житомир.

Платили нам, солдатам, 30 руб. в месяц на всё про всё. На такие деньги особенно не разгуляешься, если билет в кино стоил 5 руб. Довольствия хватало только купить зубной порошок, асидол, гуталин да полкило пряников.
Курить я не курил, поэтому старшина выдавал мне вместо моршанской махорки сахар в пачках.

В конце октября зачитали приказ о трагедии в Севастополе. Взорвался и, перевернувшись, затонул линкор «Новороссийск». Погибло более 600 моряков. Причина трагедии, загадка до сих пор.

По окончании учёбы прошли экзамены. Отличникам, в том числе мне, дали 3 класс. Званий не присваивали. Весь взвод отправили для распределения в штаб полка, в г.Васильков под Киевом.