Вехи судьбы. 03. Опять Малые Кочки. Война

Нас было несколько любознательных пацанов. Мы лазили по заросшему двору нашего нового дома, проверяя заброшенные щели и землянки, выкопанные вначале войны. Кто-то предложил, а не закурить ли нам? Но что? Табаку и папирос у нас нет, поэтому цигарки свернули из листков отрывного календаря (численника). Цигарки никак не раскуривались, от них шел ядовитый дым, попавший мне в нос, при этом меня как током ударило. Другие, пытаясь закурить, нещадно кашляли. Результатом этой попытки стало то, что я в жизни больше никогда не притрагивался к папиросе.

* * *
Налёты немцев происходили, в основном, ночью. Брат Анатолий дежурил на крыше дома. Их команда боролась с зажигалками, которые немцы сбрасывали с самолётов. Зажигательные бомбы пробивали железные крыши и, попадая на деревянные чердаки, воспламеняли их. Дежурные должны были быстро специальными железными щипцами хватать зажигалки и топить их в воде или сбрасывать с крыши вниз на асфальт. В одну из ночей недалеко от нас упали две фугасные бомбы. Немец - лётчик видно метил в цеха завода «Каучук», да промахнулся. Бомбы упали на барачный посёлок рядом с заводом. Когда утром мы посмотрели на улицу, то весь асфальт перед домом был засыпан битым стеклом, а от посёлка ничего не осталось. Одна бомба угодила в одиноко стоявший красивый частный домик, который мы называли сказочным, очень уж необычный, с резными ставнями, с цветами в окошках и т. д. На месте дома зияла большая яма. Бараки развалились и догорали. Потом, играя на пепелище, мы с Толькой нашли старинную саблю, правда только половинку, зато с ручкой. С остервенением мы ей рубили крапиву, чертополох и лопухи, обильно разросшиеся на образовавшемся пустыре. Одна беда – сабля тяжелая, рука быстро уставала.

* * *
Много времени проводили, играя, у стен Новодевичьева монастыря. Там, у пруда, располагалось, охраняемое огородное хозяйство, куда мы тайком лазили за помидорами, потом за морковкой.
Не помню, насколько часто, но видел машины, на которых привозили хоронить лётчиков, погибших в воздушных боях. Обычно приезжало несколько полуторок с офицерами, сидящими вдоль бортов. Они медленно заезжали в главный вход монастыря.
* * *
Жаркий, августовский день. Мы готовили нападение на огород, когда внимание наше привлекло необычное зрелище. В составе, шедшем к мосту через Москву-реку по окружной железной дороге, вдруг исчез паровоз. Потом стали пропадать один вагон за другим, затем вагоны полезли один на другой! Мы с Толькой помчались к железной дороге, перебежали через мост и увидели следующую картину. Внизу, под насыпью, среди домов, лежал на боку паровоз, весь окутанный паром, там же валялись несколько вагонов. На самой насыпи вагоны сгрудились, некоторые разбиты, другие целые, но сошли с рельсов. Уже раздавались свистки милиции, но хаос царил кругом. Из разбитого вагона вываливались кадушки с солёными огурцами и разбивались. Земля залита рассолом, запах укропа и креозота. Огурцы валялись грудами на щебёнке, среди рельс, колёсных пар и разбитых досок. Брат снял с меня майку, завязал и стал набивать её огурцами. Больше класть их не куда, карманов нет, а за пазуху противно. Мы ретировались вовремя, уже начали оцеплять. Удачно выбравшись, вернулись домой с добычей. Потом болтали, что поезд пошел под откос, из-за переведённой не туда стрелки. Несколько дней мы не появлялись у монастыря, боялись, что нас загребут за огурцы. Об этом происшествии я нигде никогда не слышал. Тогда это было секретно, а сейчас … видно, никому не нужно.
* * *
Жаркое лето. Сижу на берегу пруда и гляжу на водную гладь, затянутую зелёной ряской. Стрекозы стремительно пролетают или неподвижно висят над водой. Жуки – плавуны деловито ныряют туда – сюда. Пруд зарос, много пиявок. Купаться в такой воде страшновато. Пересел на мостик, поболтал ногами в воде. Противоположный берег пруда крут и высок. Эх, зимой! Как мы с него катались! На санках, конечно. На лыжах попробовал один раз, долго – долго не решался, всё стоял наверху и смотрел, как съезжают другие. Многие падали. Наконец, решился, оттолкнулся и … Уже, где-то на середине горки не мог удержаться на ногах. Перевернувшись несколько раз, потеряв одну лыжу, оказался в самом низу, растянувшись на льду. Лыжу потом еле нашёл в зарослях сухой череды.
Новодевичий монастырь возвышается справа серой громадой. Стены облуплены, Все постройки внутри неухоженные. Там же стоит двухэтажный дом, похожий на барак с жильцами. У наружных стен монастыря беспорядочно раскиданы черные, мраморные саркофаги, на некоторых есть надписи старославянской вязью. Редкий кустарник, заросший сорняками. Здесь хорошо играть в прятки, что мы и делаем целыми днями. Иногда переходим играть во внутренний двор монастыря, тут ещё интереснее: склепы с побитыми цветными витражами, за которыми тёмная жуть, каменные кресты, покрытые зелёным мхом, ангелочки на могилах и всё это заросшее буйной порослью сирени и черёмухи.
* * *
Наконец, мне удалось взять у брата коньки с ботинками, правда, они на несколько номеров больше, чем требовалось, но выбирать не приходилось. Сколько я не одевал носков, нога всё равно болталась в ботинке. Стоять на коньках одно мученье, ноги вихлялись без тренировки, но эти неудобства меркли перед сознанием того, что я стою на льду на настоящих коньках с ботинками!
В ночной темноте прожектора прорезали мглу, ища фашистские самолёты, гул которых слышался в небе. На бомбёжки мы уже не обращали внимания, даже в убежище не ходили. Вдруг, все лучи собрались в одно место, и в этом светящемся шаре, ярко блестел, как бы игрушечный самолётик, вокруг которого вспыхивали кудрявые облачка взрывов. Я стоял и смотрел на движущуюся картинку, пока она не скрылась за крышами домов. Проехав несколько раз туда-сюда, споткнулся на что-то и упал. «Что-то» оказался осколком снаряда. Мы часто находили эти зазубренные, рваные куски металла, даже собирали коллекции из этих железяк. Целый посылочный ящик был набит стальными, латунными, бронзовыми…..
Заглянув под кровать, я увидел что-то железное и непонятно-интересное. Оказалось, Толька ходил с ребятами на окружную железную дорогу, где стоял состав с разбитой нашей и немецкой техникой, сняли там пулемёт с танка и притащили домой - защищаться, если придут немцы.
* * *
Слева от дома проходила железная дорога к хлебозаводу №6. По одну сторону дороги располагались склады со стройматериалами, обнесенные дощатым забором, с другой, лежали горы торфа. В жару торф загорелся и стал дымить. Приезжали пожарные машины, лили воду. Через некоторое время, кучи снова начинали дымить. Короче, к зиме от торфа осталась одна зола.
К осени стало плохо с топливом. Мы жили в доме, жильцы из которого эвакуировались, поэтому отопление не работало. Из квартиры на втором этаже перешли жить в полуподвал, сырой и прохладный, почти полу могильная атмосфера. Здесь располагалась контора отца, рядом клуб, библиотека. Все помещения под замком, окна завалены мешками с песком, а там, где мы жили, закрывались деревянными щитами по полметра толщиной. Для тепла топили буржуйку, которую достал отец, но для неё требовалось топливо. Всё что может гореть, мы с братом тащили домой. В помещении клуба, от бывших праздневств, лежали и валялись всякие коробки, маскарадные маски, просто бумаги-всё пошло в печь. Досталось и библиотеке, часть книг ушло на растопку. Однажды попалась книга Неверова «Ташкент-город хлебный». Брат стал её читать вслух несколько вечеров. Нам было очень жалко героя повести. Он с таким трудом всё- таки достал зерна для посева, но за это время, все его родичи в деревне умерли от голода. Мы слушали, глаза блестели от слёз. Тогда ещё мы не знали, что ждёт нас в скорости. Буржуйка раскалялась докрасна, но тепло быстро улетучивалось, стоило только кончить топку.
Света часто не было, сидели при коптилке. Работало только радио, черная тарелка в кабинете отца, и телефон. Самая частая передача того времени—левитановское «Граждане, воздушная тревога» и «Отбой воздушной тревоги». Передавали концерты Козолуповой, наводившие тоску виолончелью, письма с фронта, песни, сводки Совинформбюро, что один колхозник по фамилии Головатый внёс большие деньги для фронта, и такое же сделали некоторые знаменитые артисты.
Мебели, кроме стола, стульев и кроватей, больше никакой. На стене висела картина, портрет Клима Ворошилова, которая мне очень нравилась. Маршал изображен красавцем, с орденами и холодным оружием. Мне тогда казалось, что Ворошилов и Сталин большого роста. Но много лет позднее, увидев Сталина в мавзолее, я удивился его росту и тщедушности.
От общей слабости и недоедания, а также наследственной предрасположенности (мать тоже в детстве страдала этим, потом проявилось и в старости), у меня начался энурез. Как забудут разбудить меня ночью в туалет, то утром просыпаюсь мокрым. Ясно, что ругань, а то и серьёзней, потому что сушить негде, стирать нечем и т. д. Проявления энуреза продолжались, правда, всё реже и реже, а ж до 10 лет.
* * *
После того, как нас обокрали, нам нечего было продать или обменять на еду. Случилось это так. Когда перешли жить в контору к отцу, то вещи остались в квартире на втором этаже. К одному окну квартиры поднималась крыша выхода из подвального помещения дома. Воры проникли в комнату по этой крыше и вынесли всё до последней нитки, даже мешок со старой обувью прихватили. Дядя Герасим и дядя Саша, уходя на фронт, оставили нам свои вещи. Их тоже украли. Родители сразу не заметили пропажи, а когда пошли за чем-то, то и открылось. Мать плакала, отец ходил хмурый. Кое- что из белья нам дали, приехавшие на побывку офицеры, но учитывая то, что мы остались только в том, что на нас одето, все трудности нас ждали впереди. Воров через некоторое время поймали, это оказались ребята с соседнего дома. Судили, посадили, но нам ничего не вернули.
* * *
С наступлением холодов доски с заборов стали пропадать, вскоре от забора остались одни столбы, но и их к концу зимы спилили. Далее история повторилась и со складами. Кто-то оторвал одну доску, другой - другую. В образовавшиеся щели лазили , кому не лень, смотреть на горы унитазов, умывальников, светильников и другую сантехнику. Из озорства стали бить приборы. Интересно было смотреть, как падали со стеллажей «Люцетты», «Шары» и разбивались вдребезги. Стены редели, упала крыша. Всё растащили, дерево ушло на топку. Летом пни от столбов откапывали из земли.
Железная дорога оканчивалась тупиком, на котором хранились тюки сена для лошадей, складированные в большие прямоугольные скирды. где раздолье для игры в войну. Где-то недалеко находились кавалерийские казармы. Там проживали отцовы знакомые и мы, приходя к ним, видели тренировки кавалеристов. Всадники неслись на конях и рубили шашками лозу и «головы», прикрепленные на столбиках.
Из ворот хлебозавода времени от времени выезжали машины-фургоны с хлебом. В один из дней от сильного взрыва взлетела на воздух проходная. Въездные ворота упали, будка охранников развалилась. Упавшими воротами насмерть задавило парня- инвалида с соседнего дома, работавшего на проходной, и унесшего в могилу разгадку взрыва. Предполагали разное. Самое вероятное, наверно, следующее. Он принёс неразорвавшийся снаряд и хотел его разобрать. Кончилась попытка плачевно.
Выезжавшие машины с хлебом тащили за собой ещё одноосные прицепы, иногда до 3-х штук. От проходивших мимо машин пахло таким ароматом, что дух захватывало. Однажды я шел по улице, впереди меня двигалась компания ребят разного возраста, были и взрослые. До перекрёстка оставалось метров 50, когда нас стала обгонять хлебовозка с прицепами. Скорость небольшая, да ещё поворот, машина еле двигалась. Вдруг один из парней кошкой вскочил на раму последнего прицепа и выдернул шкворень. Прицеп отсоединился, но не перевернулся, а встал на дыбы. Другие ребята молниеносно сбили замки с боковых запоров и выдернули пруты, которыми закрывались дверцы фургончика. Дверцы распахнулись и из них горохом посыпались лотки с буханками прямо на дорогу. Все, кто рядом, хватали буханки и бежали в разные стороны. Я тоже схватил и побежал, не оглядываясь. Буханка ещё не остыла и была мягкой.
* * *
Осенью 41 поперёк нашей улицы соорудили баррикаду. Она протянулась от школы до противоположной стороны, к стене дома. Составлялась из мешков с песком, которые клались ряд за рядом до второго этажа. В середине улицы остался только узкий проезд для машин. Перед баррикадой расположили ежи, сваренные из отрезков рельс. Баррикада простояла до следующего лета. Мешки сгнили, песок из них высыпался весёлыми ручейками.
Из школы, где брат окончил 4 класса в 1941 г и, в которой я начал бы учиться, вынесли все парты. Они громоздились горой во дворе. Зимой их растащили на топку. Школу превратили в госпиталь. Мы туда заглядывали, но правила строгие и, абы как, туда не пускали. Мы жалели дядей-раненых, а они нас, даже угощали, чем придётся. Некоторые, глядя на нас, видно вспоминая своих, пускали слезу.
* * *
Мать пришла с работы встревоженной. В Москве объявили осадное положение, началась паника. Начальство срочно уматывало из города. На ЗИСе, где работала мама, рабочие разгромили несколько магазинов. Прошел слух, что на корешки продовольственных карточек, дают в магазинах продукты. Побежали с матерью в магазин, но нам досталось только несколько кило отрубей.
Наступала голодная осень. Насчёт еды промышляли как могли. Однажды брат меня взял за город, куда мы отправились собирать остатки с полей ближайших сельхозугодий. Ехали трамваем, потом долго шли. Вот и колхозное поле, на котором убрана капуста. Стоят одни кочерыжки, на некоторых выросли, уже после уборки, крохотные кочанчики, да валяются зелёные листья. По грязи, еле передвигая ноги, бродили, такие же как мы, голодные люди. Часа два ходили по почти пустому полю. Набрали четверть мешка. Сил больше не было. Начали выходить на дорогу. Тут откуда не возьмись верховые объездчики. Подъехали, обругали, отобрали мешок. Хлестанули кнутом, мне, правда, не попало. Пришлось вернуться не солоно хлебавши, хорошо хоть не забрали. Уже в трамвае заплакали от обиды.
Выпал снег, начались морозы. Мы вспомнили, что недалеко располагалось огородное хозяйство, и решили его проведать, с целью набрать капустных кочерыжек, но когда раскопали снег, то ничего не нашли, видно рубили капусту под корень.
Следующий поход состоялся к хлебозаводу. Там около котельной возвышалась гора шлака и мы заметили, что люди ищут что-то в шлаке. Оказалось, что там попадались подгоревшие отходы от выпечки. Вооружившись кочерёжками, мы с Толькой двинулись на штурм шлаковой горы. Но счастье улыбалось редко, всё перелопачено ещё до нас. Полдня трудов и мы набрали три четверти ведра. Мать замочила улов, чтобы шлак и песок осели, потом переложила в кастрюлю, посалила и поставила на огонь. В итоге получился клейстер, который благополучно съели всей семьёй, хотя и хрустело на зубах.
Отец, видя такую ситуацию, отвёз позднее Анатолия в деревню к старшему брату Акиму, в Кудрявщино, на вольные хлеба. Но к лету он вернулся. Двоюродные братья его там не очень жаловали. Он был меньше их и по возрасту и по росту, а пойдут в лес за хворостом, то вязанку ему навьючат большую, и всю дорогу (3км.) потешаются, мол, хлеб надо зарабатывать, это тебе не Москва и т. п.
В дальнейшем братьев забрали на фронт и трое там погибли.
* * *
Отец и мать на работе. Я один сижу взаперти. Скучно, игрушек никаких нет. Мать приносит с работы шпули с перепутанными нитками (это им дают вытирать руки), а моя задача распутать их и смотать в клубок. Потом мать в три нитки вяжет нам носки и варежки. ,Конуснообразные трубочки от шпуль -это мои игрушки. Читать я не умею и учить некому. Достал из библиотеки два фолианта с картинками «Дон Кихот» и сочинения Гоголя. Иллюстрации малопонятные, но занятные, а гоголевские вообще страх и ужас. Полистал историю СССР за 4-ый класс, что осталась от брата, ничего, хорошая книга. Только в конце учебника несколько страниц замазаны чернилами, это портреты маршалов-врагов народа.
* * *
На улицах процветал бандитизм. Напротив нашего «военного» дома, стоял »гражданский». Ребята этих домов враждовали между собой, нередко происходили разборки. Однажды, я предупредил наших о нападении и, один из «гражданских», пригрозил мне расправой. Но я успел убежать. Потом знакомые ребята уехали в эвакуацию. На весь дом остались мы да дворник. Зимним днём я возвращался домой с гульни. Из-за поворота навстречу мне двигался тот - «гражданский». В руке у него - ножовка (видно он пилил что-то на разбитом складе). Бежать поздно, но я был с Минчиком и смело пошёл навстречу 15-летнему оболтусу. Поравнявшись со мной, он взмахнул пилой и ударил ребром по моей голове. Хотел ещё ударить, но Минчик залаял и храбро бросился на моего врага,, и тот отстал от нас. Особой боли я не почувствовал, но быстро что-то горячее потекло из-под шапки на глаза и за шиворот. Кровь! Обычная ватная шапка спасла мне жизнь. Оказалась пробита кожа на голове в нескольких местах. Дома раны обработали йодом и они быстро затянулись.
* * *
По приезду из деревни Анатолий, по знакомству, устроился помощником водителя хлебовозки, и ездил с ним целыми днями в кабине, за что получал иногда по пол буханке хлеба. Эти полбуханки разрезались пополам и прятались на животе, иначе через проходную не пропустят. Буханка хлеба тогда уже стоила на рынке около сотни рублей. Раз, после удачного дня брат повёл меня в кино. Зашли сперва на Усачёвский рынок, продали четвертушку хлеба. Купили сразу, только успели показать. Тогда случались нередко обманы, если покупали целую буханку. Каким-то образом выбирали сердцевину, заполняя пустоту чем-то по весу. Такие трагедии случались часто. Продавцы моментально исчезали, а обманутые покупатели оказывались в шоковом состоянии.
В кинотеатре шёл фильм «Свинарка и пастух». Мне кино не понравилось, за исключением момента, когда пастух боролся с волками. А так, то поют, то целуются – ерунда, вот если бы на танках! или пикирующих ястребках!