Сын Дождя и Дочь Ветра

Капельки дождя скреблись в окно, словно никому не нужные уличные котята. Из серой октябрьской дымки выступали жёлтые, коричневые и тёмно-зелёные пятиэтажные дома. Хмурые, нахохлившиеся, они напоминали старух, торгующих возле торговых центров всякой всячиной. Тех, что предлагают прохожим купить тёплые носки, соленья и овощи и чаще всего натыкаются на отказ...

Максимка с тревогой смотрел на дождь за окном. Два года назад его отец умер в больнице. На похоронах Максим плакал так горько, что, казалось, у него вот-вот разорвётся сердце. В тот день так же, как и сейчас, лило как из ведра. И краснели цветы, и всхлипывала мама, и злорадно каркали вороны.

- Успокойся, ну успокойся же, - увещевала мальчика бабушка. - Твой папа просто превратился в дождь. Его душа теперь в каждой капельке. Он станет тебя навещать. Вот увидишь. Только зимой переселится на время в ледяной дворец, чтобы отдохнуть.

Максим поверил в эту придуманную наспех сказку, и теперь с замиранием сердца ждал дождя. «Папе хорошо», - улыбался мальчик, наблюдая из окна за «слепым» июльским ливнем и танцующими в солнечных лучах капельками. «Папа чего-то нервничает», - тревожился Максимка, когда порывы апрельского ветра приносили непогоду, и асфальт становился блестящим и зыбким. Чуть задумаешься и вот уже растянулся, курточку запачкал и ладони ободрал.

«Папе холодно. Он стучится к нам, а его не пускают. Потому что у нас теперь дядя Валера», - впрочем, мысли Максимки были куда бессвязнее и примитивнее. Ведь в свои десять лет он не умел ни читать, ни писать. Клавдия Степановна, педагог коррекционной школы, где уже четвёртый год учился Макс, бросала на него безнадёжно-жалостливые взгляды и снова и снова вступала в битву с коварной болезнью под названием Дислексия, её сестрой Дисграфией и их подругой Умственной отсталостью.

- Эй, ты зачем окно открываешь? - Максим обернулся и виновато улыбнулся сестре Тоне.

Он любил её так же, как покойного отца. Нет, даже больше. Ведь папа превратился в дождь и бросил Макса, а Тоня была здесь. Худенькая, высокая, золотоволосая и любящая.

- Папа один. Там, - пробормотал Максик, потупившись.

- Не говори глупостей, - оборвала его Тонька. - Лучше пойдём погуляем. Мама и дядя Валера спят ещё. А Тимка к друзьям ушёл.

Наскоро одевшись, брат и сестра вышли из квартиры.

Максим с грустью смотрел на то, как отец мечется по улицам, стучит в двери домов и пытается проникнуть в подъезд. Мальчик не сразу заметил старушку в чёрном берете и в очках и девчушку лет шести в розовой курточке, пережидавших дождь под козырьком.

- Ты смотри, Мила, - строгим тоном говорила бабушка. - Индивидуальное обучение чтению и письму. Надо тебя туда записать. Будешь заниматься на дому с репетитором.

- Ну бааб! - протянула маленькая капризуля. - Не хочу учиться!

- Так тебе через год в первый класс. Хочешь в отстающие попасть?

Максу нравился забавный помпончик на шапочке у Милы и запах мятной конфетки, которую она жевала. А Тоня смотрела на благополучную малышку из другого, счастливого и радостного мира чуть ли не с ненавистью.

«Наверное, у неё и отец есть. И игрушки, и дорогая одежда. А она ещё и капризится. Убила бы!» - и Тоня заскрипела зубами от зависти.

Ей вспомнилась мама, с пятницы по воскресенье пребывающая в пивно-водочной стране чудес. Опухшая, растрёпанная, в засаленном халате. Вечно всем недовольный отчим Валерка, переполненное мусорное ведро, от которого шёл отнюдь не конфетный дух, давно не стираная шторка на окне. Старший брат Тимур, ни с того ни с сего впадающий в ярость и крушащий всё вокруг. Тоня перевела взгляд на Максима. Каким-то образом случайно услышанный разговор был связан с её несчастным, худым и бледным братишкой в старой ветровке и рваных кроссовках.

«Мила, чтение и письмо. Ну конечно! Максим не умеет читать. Потому даже у себя в школе он самый худший. А если Максика научить, он сможет перейти к нам в девятую. У него учительница плохая, вот Макс ничего и не может. А здесь, наверное, всё по-другому», - и, как только бабушка с непослушной внучкой скрылись в серебристой хмари, Тоня принялась изучать объявление.

- Ну, Максимка, держись! Скоро всё у тебя переменится. Будем с тобой в одной школе учиться, - и Тоня в общих чертах пересказала ему текст объявления.

- Здорово! - заулыбался Максим. - Пошли к титиритору.

Слово «репетитор» оказалось слишком сложным для лексикона Максимки, и он по-обыкновению перекроил его на свой лад.

- Дурачок ты! - беззлобно бросила Тоня. - А деньги? Надо у бабушки попросить.

***

- Странная ты, Тоня. Большая девочка, знаешь, что работать я теперь не могу, а пенсия у меня — слёзы. Чистые слёзы.

И бабушка стала такой сжато-жалкой. Ну чисто обёрточная бумага под ногами у прохожих. Дрожит вся, как окна во время грозы, и вот-вот расплачется. «Как же это бабушке теперь дают вместо бумажек слёзы? И кто их столько наплакивает?» - размышлял про себя Максимка.

- И потом жулики они все. Репетиторы эти. Максим ведь не в лесу живёт, в школу ходит. Года через два научат его читать и писать. Так что выбрось все эти глупости из головы, Тонька, - и губы старушки сложилось в жалкую улыбку. Похожую на слабое и больное солнышко, на мгновение озаряющее города и веси в октябрьские грустные дни.

***

- Ничего, Максимка, прорвёмся. Я работу найду и через месяц получу целую гору. Тебе на десять, на пятьдесят, на сто уроков хватит.

И началось путешествие по магазинам и редким организациям, работающим в субботнее утро.

- Тётенька, вам работница не нужна? - спрашивала Тоня и заискивающе улыбалась.

- Иди откуда пришла! - отвечали ей.

Худенькая и бледная девочка в старой юбчонке и замызганной куртке с чужого плеча никому не внушала доверия. А её братишка с бессмысленными глазами цвета болотной топи вызывал у всех без исключения служащих чуть ли не мистический ужас.

Утро махнуло горожанам мокрой от дождя рукой и уступило место шумному субботнему дню. Где-то выли сирены пожарных и полицейских машин, галдели ребятишки, и звучала легкомысленная эстрадная песенка. Из тех, что так любила слушать мама Тони и Максимки. Дождь кончился, и Макс загрустил. Папа опять покинул его, ушёл в хижину из жёлтых осенних листьев. Тоня тоже расстроилась. Десять попыток найти работу закончились провалом. Опустившись на лавочку у подъезда, девочка задумалась.

«У мамки никогда денег нет. Она почти всю зарплату отдаёт своему Валерке, а на остальное пиво покупает. И сигареты. Ну и поесть нам всем что-нибудь. К Валерию с таким и подступиться не смей! Ну его!» - и вспомнился Тоньке морозный и тёмный январский вечер.

Мать ушла в гости к друзьям и пропала там на всю неделю. Под конец маминых странствий стало совсем тяжело. Холодильник, дрожа и тоскуя, словно тяжело больная собака, предложил Тимуру, Максиму и Тоньке пару ломтиков лимона. Тима убежал куда-то, хлопнув дверью. Максимка заплакал, и Тоня скормила ему жёлто-склизкую кислятину.

Батареи в квартире прямо-таки дышали жаром. Попробуй, коснись, за палец укусят. Но внутри у Тони и Макса было холодно. Дом из крепости превратился в тюрьму, и пошли они на улицу счастья искать. Бабушка попала в больницу, а другие родственники либо умерли, либо уехали.

И встретилась Тоньке одноклассница Саша Кизеревская. Бедовая, рыжеволосая и никому не нужная. Отец у Сашки беспробудно пил, а мать скрылась в неизвестном направлении.

- Вот нашла проблему! - хохотнула Сандра, выслушав печальный рассказ Тони и всхлипывания Максимки. И понизила голос. - Ты гляди, сколько добра кругом. Зайди в любой супермаркет и конфет насуй полные карманы. Или встань в очереди и незаметно у бабки какой-нибудь из сумки кошелёк достань. Или в автобус сядь, если в магазине боишься. Вытащила деньги и сошла на первой попавшейся остановке. Накупила продуктов и брюхо набила себе и брату. А ты сопли распустила! Эх, деревня!

- Так за это тюрьма. У меня папаша там сгинул. Тоже за кражу сел, кстати, - синие глаза Тони от страха стали почти чёрными.

- Дура! Тебе до уголовной ответственности ещё два года жить. Пока тебе за кражу ничего не будет. Вот в четырнадцать лучше такими вещами не заниматься. И правда, опасно.

И весь тот морозный, молочно-чернильный вечер Тоня и Максим толклись в супермаркетах. С завистью смотрели на людей, доверху нагружавших корзины и тележки продуктами и... и так и не смогли последовать совету "мудрой" Александры. На следующий день вернулась мама, пошла в магазин и купила кое-какой еды.

А месяц спустя школьная учительница Евгения Олеговна рассказывала о детях, голодавших во время Великой Отечественной войны. Даже фильм какой-то нецветной и мутно-печальный показывала. А потом сказала: «Ну вам, нынешнему поколению, этого не понять. Вы никогда не испытывали мук голода. В наше время у всех людей холодильники доверху набиты продуктами», - и улыбнулась детям. «Не у всех!» - хотелось закричать Тоньке. Но девочка сдержалась. Только губы у неё побелели и потерялись на бледном лице.

И вот опять вспомнился Тоне голодно-зябкий вечер. И зрела в ней страшная решимость. И вызрела, упала, покатилась, словно переспелое яблоко. Рывком встала со скамейки, Максимку за руку взяла и понеслась к остановке. Сели в первый попавшийся автобус, Максим заулыбался, заглядевшись на улицы, бегущие за окном, ускользающие, юркие.

А Тонька стала изучать лица пассажиров и... И встретилась взглядом не с кем-нибудь, а с упомянутой выше Евгенией Олеговной. «Принесла нелёгкая», - скрипнула зубами Тонька.

А Евгения Олеговна едва заметно кивнула Тоне и отвернулась. Всё дочке своей, девице лет шестнадцати в золотистой куртке, что-то говорила, а та от смартфона оторваться не могла. А у Тони и её братьев не то что айфона, но даже простого кнопочного «мобильника» никогда не было.

«Возьму-ка я ту бабульку на заметку. Спит, глаза закрыла, а из сумочки что-то зелёное выглядывает. Никак кошелёк!» - Тонька пересела на свободное сидение рядом с престарелой спящей красавицей. Цап-царап, и вот уже кошелёк оказался на груди, под курточкой Тони.

А дальше... Дальше последовала сцена в стиле фильма «Место встречи изменить нельзя». Бабулька обнаружила пропажу и раскричалась, заплакал Максимка, начали греметь, сердиться голоса других пассажиров. Тонька с перепугу бросила кошелёк на пол. Его отыскали, но кричать не перестали. А Евгения Олеговна... Она вдруг повела себя очень странно.

Обняла Тоню за плечи и сказала:

- Да что вы кричите, ребёнка пугаете? Это ученица моя. Не брала она у вас ничего, - и принялась всех убеждать, какая Тоня способная, вежливая да честная.

Дочка её от смартфона оторвалась, Смотрела на происходящее во все глаза, даже рот приоткрыла. И произошло настоящее, прямо-таки рождественское чудо. Дело решили, как выражаются сотрудники правоохранительных органов, замять. Старушка дрожащими руками пересчитала купюры и успокоилась, голоса утихли, и покинули Максим и его сестра страшную тюрьму на колёсах. Долго шли вместе с Евгенией Олеговной и её дочерью по мокрым от дождя улицам, поднялись на лифте на восьмой этаж и... И не успела Тоня опомниться, как они с Максимкой уже сидели за столом строгой, непонятливой учительницы и пили чай. И Ксюша, так дочку Евгении Олеговны звали, тоже.

Тоня вдруг поймала себя на том, что рассказывает Евгении Олеговне о маме, дяде Валере, голодном январском вечере и объявлении на подъезде.

- Максика надо читать научить. Он без этого пропадёт, - закончила Тоня свою пылкую речь.

А Максим ни к селу ни к городу рассказал про папу, превратившегося в дождь. Слушая этот рассказ, Евгения Олеговна как-то странно моргала и шмыгала носом. Большой полосатый кот косился на них загадочными изумрудными глазами. Видно, тоже слушал. А щенок рыжий бегал вокруг стола и выпрашивал сладости. Ему были неинтересны человеческие драмы.

- Максимка будет заниматься у меня. Бесплатно. Пусть приходит каждый вечер в половине шестого, - проговорила Евгения Олеговна, немного поразмыслив.

- И он сможет учиться в нашей школе? - глаза у Тони засверкали от радости и стали похожи на сапфиры.

«Не знаю. Очень в этом сомневаюсь, но попробовать стоит. В конце концов, хуже пацану уже не будет», - подумала Евгения Олеговна, а сказала совсем другое.

- Ну конечно, Тоня. Всё у вас будет хорошо.

***

Наступил вечер. Отец опять постучался в окно, и Максим сидел на подоконнике, прильнув носом к стеклу. «Папа, я скоро научусь читать», - прошептал мальчик и засмеялся.

Тимур бродил по городу вместе с друзьями, Тоня рисовала что-то в тетради. А мама и дядя Валера... Эти двое отмечали праздник под названием Суббота.

«Я ведь Валерку этого почти и не люблю, - размышляла про себя Маргарита, мама Тони, Тимура и Макса. - А что делать? Без мужика бабе смерть. Смерть... Нету их, моих мужей. Не воротишь. Ребят мне оставили и свалили. На тот свет».

И вспомнилось Маргарите июньское утро семнадцатилетней давности. Она была тогда такой красивой, счастливой и беззаботной. Примеряла перед зеркалом свадебное платье и что-то напевала себе под нос.

- Эй, гляди, Марго, что у тебя на подоле! - воскликнула Нинка Белова, её лучшая подруга. - Паук!

- Паук! - ужаснулась Лизка Крылова, рыжеволосая вертлявая девушка. - Это ведь не к добру. Такое у чёрных вдов бывает. У них потом все мужья и любовники помирают.

- Ой да не пугай ты Ритку. Ерунда это всё, - осадила Лизу Нинка.

Рита выбросила паука в унитаз и поспешила перевести разговор на другую тему. А потом... потом пророчество Нинки сбылось. Её муж Борис погиб в пьяной драке. Маргарита тогда была беременна Тимуром. И чем дальше, тем больше Тимка напоминал отца. Такой же черноволосый, смуглый и психованный.

Потом появился Илья Ветров, отец Тони. Худощавый нервный блондин с удивительными синими глазами. Из-за фамилии друзья называли его Ветром. Вскоре после рождения дочурки он сел в тюрьму за кражу. Потом вышел и снова сел. И в итоге сгинул, исчез, обосновался на тюремном кладбище.

Серёжка... Глуповатый молодой человек с болотными глазами и растрёпанной темно-русой шевелюрой. Он был на пять лет моложе Риты, но её это не смутило. Как не смутила и его наркотическая зависимость. В какой-то момент Маргарита и сама пошла по его стопам. В угаре и безумии был зачат третий ребёнок Риты — Максимка. Ритка смогла отказаться от запретно-разрушительного рая, а Сергей продолжил опускаться на самое дно и в один печальный осенний вечер умер в больнице.

«Максим весь в отца. Тот тоже всегда дураком был. И такой же мутный, болотноглазый», - и Маргарита скривилась. Совсем как облачко в незабвенной трагедии Маяковского.

Небо плачет

безудержно,

звонко;

а у облачка

гримаска на морщинке ротика,

как будто женщина ждала ребенка,

а бог ей кинул кривого идиотика.

«И что у меня за жизнь? Торгую в палатке овощами. Зимой они такие же мёрзлые, как и моя душа. Вечная, вечная вдова с тремя недоносками. Скоро буду с четырьмя», - затушив окурок и отхлебнув пива из кружки, она провела рукой по округлившемуся животу.

***

А Евгения Олеговна беспокоилась, бродила по квартире, не находила себе места. «Надо заявить на эту мамашу куда следует. Что же это получается? Она бродит по гостям, а дети сидят одни да ещё и голодные. И все выходные ходит пьяная. Да такую мать мордой об стол, как сказала бы моя бабушка. Но что тогда их ждёт? Детский дом, злые, равнодушные воспитатели? Дилемма, дилемма... Усыновить этих троих? Ты с ума сошла! Сама же недавно ругала Ксюшу за то, что она притащила в дом третьего питомца с улицы. И заставила отдать его соседке. Нет-нет. Пусть люди из органов опеки навестят маму Тони и Максима. А там посмотрим. Может, девочка преувеличивает и всё не так страшно? А пока... пока буду учить Макса читать и писать. Каждый вечер с половины шестого и до восьми» - так размышляла Евгения Олеговна. И ругала себя за то, что не заметила несчастья Тони раньше. Гораздо раньше, когда девочка ещё не успела переступить черту.

Ксюша периодически отрывалась от смартфона, подаренного тётей, и с беспокойством смотрела на мать.

***

Бесприютный осенний Дождь и холодный Ветер, прильнув к окну, наблюдали за своими детьми.

- Как ты думаешь, Макс научится читать? - проговорил призрак Сергея. Смерть даровала ему мудрость и любовь к сынишке.

- Конечно, научится. И у Тоньки всё образуется, - заверил его Илья, превратившийся в ветер. - Теперь у ребят начнётся новая, светлая жизнь. Евгения Олеговна просто чудо.

Наверное, до Максима долетели обрывки этого разговора, так как, спрыгнув с подоконника, он подбежал к сестре, обнял её и прошептал:

- Всё изладится, изладится, вот увидишь.

По своему обыкновению мальчик перепутал приставку в слишком сложном для него слове...