После знака - налево. 01

– Незабудка, твой любимый цветок, воздушный поцелуй будет самым горьким, – орала качающаяся и прыгающая толпа. Затылки, руки, волосы, запах пота и духов. А где-то там впереди, в десятке парсеков – крохотная фигурка с микрофоном – певец собственной персоной. Что он тут делает. В смысле не певец, а он, Ник. Повелся на уговоры друзей «за компанию». Даже девушку ему какую-то выделили за неимением постоянной своей – подругу подруги сестры подруги. Все что он успел, ей сладкую вату купить. Потом буквально в течение получаса бурные потоки празднующего города унесли и друзей, и «с ватную» девушку, и остатки настроения. Грохочущий гулкий звук, который трудно признать музыкой, крики, гам, детский плач, пьяные разговоры за спиной и крохотный участок асфальта под ногами, не заполненный чужими ногами.

– Ты любишь говорить, что тебя я не люблю, что любить могут одни девчонки, – хрипло орала рядом крепко принявшая на свободно прыгающую в майке грудь деваха, дирижируя сигаретой.

Какая-то песня бесконечная. Таким же обещается быть и этот дурацкий вечер. Небо было предательски светлым и темнеть не собиралось. А дома. А что дома? Ничего дома. И никого. Кроме отца и его очередной надувной куклы, младше даже чем сам Ник. С отцом отношения были напряженными – отец мечтал, чтобы именно старший унаследовал бизнес и делал все, чтобы его сбыча мечт произошла. А «именно старший» ни о чем ни мечтал и плыл по течению спокойного четвертого курса, отложив какие-либо решения на через год после диплома. Отца, естественно, это умиротворенное плавание не устраивало. Тем более, что младший зубами, отточенными о гранит всех мыслимых наук, вырывал глотки всем подряд на всех подряд школьных олимпиадах. Но младший был копией матери – темненький и худой, с писклявым голосом и повадками. А та самая стать, грудеволосатость, окладистобородатость и спелопшенистость в волосах, которой сам отец любовался в зеркало каждое утро, досталась «пловцу». Отсюда недопонимание, ссоры, общение в виде «привет пока» и прочие «отцы и дети». Мать с ними не жила, умотав в Италию и выведя все свои активы туда. Сейчас она какая-то там Алуффи, то ли Бонелли. Детей поздравляет с днями рождениями и рождеством. Ну и алименты, само собой, которые отец ничтоже сумняшеся, выдавал им, поделив пополам, как карманные расходы. Дети, кстати, единогласно остались с отцом. Бабушка же их по материнской линии, оставшаяся в России, когда вылезала из своих арт галерей и спа, изредка вспоминала, что у нее где-то есть внуки. «Вспоминания» эти все кончались тяжелым моральным ударом по детскому сознанию. Какие уж там «к бабушке на блины» – светский стол с прислугой, чашами для омовения рук, фруктовыми вилочками и сменами блюд в «имении». Скука смертная. Пару раз пыталась устроить даже порку розгами для внуков, «порочащих отсутствием манер род Болеславских», но отец не дал. Бабушка по отцовской линии, была классической бабушкой. Была. Ник помнил ее как какое-то светлое облачко с теплыми ладонями. Вместе с отцом они ездили на старое кладбище и молча стояли у мраморной плиты.

Грохот немного поменялся – началась новая песня. Ник, погрузившись в меланхолию, воткнув в уши наушники, но не включая ничего, качался в толпе, так и не приняв решения, что делать дальше. Люди вокруг двигались, как чаинки в чашке с порвавшимся пакетиком. Только что он стоял в тесноте, вот почти один, а вот снова вокруг одежда с людьми в ней. Он качался в такт приливным и отливным движениям людской массы, как большая водоросль.

Внезапно, среди одинаково летнемаечных спин – голубое простое платье. Крашеный хлопок вокруг крепкой, но хрупкой девичьей фигурки. Неподвижно стоит, посреди моря людей, скрестив руки впереди, где ему не видно. А видно нежную молочно-розовую кожу шеи и кусочек спины в вороте с розовыми прыщиками, которые он зачем-то начал рассматривать. Все вокруг отступило и растворилось – только эта чарующая шея неземного цвета, аккуратные ушки с слегка розовыми кончиками, непослушный хвост жестких на вид каштановых волос с обгоревшими на солнце секущимися концами, красивые плечи, полоска простого бюстгальтера за полупрозрачной вставкой на спине. Он, наверное, слишком пристально смотрел, что она почувствовала. Она лишь немного повернула голову. Щеки, нет, ланиты все того же ангельского цвета с оттенком рассвета и пушистые длинные ресницы. Еще. Ему нужно еще её. Больше, пожалуйста, умоляю. Еще движение головы. Прямой породистый носик, чуть пухлые губы, похоже, без помады – слишком естественно. Сердце стучало прямо в мозг. Снова только хвост напротив его глаз. Как будто солнце за тучи зашло. А оно и правда зашло. Сразу налетел вечерний порыв прохладного ветра – его немного отпустило марево наваждения, а она зябко повела плечами. Согреть! Обнять, прижать, уткнутся носом между шеей и плечом, вдохнуть ее запах, не отпускать. Он сжал руки в кулаки и снова разжал. Ладони вспотели. Спокойно, просто девушка, наверняка с кем-то из тех парней рядом с ней. Его кратко прошило ознобом, как током. Он глубоко вдохнул, успокаиваясь, отпуская, отталкивая. Но какая же, а… Глаза упорно не желали отрываться от ее шеи, абриса щек, скул. Вновь поворот ее головы. Почувствовала его жадный взгляд? Снова пушистые ресницы. Если сейчас упустит момент, будет выть на ее образ, как волк воет на Луну? Да не с ней эти вокруг.

Снова порыв ветра треплет ее хвост и пронзает ее платье и его рубашку. Она снова зябко поводит плечами. ДА ПОШЛО ОНО ВСЕ. Как с моста вниз головой в синь.

Обнял за тонкий стан, прижал к себе, зажмурившись от нахлынувшего всего, уткнулся в шею. Как же она пахнет! Никак. Как родной человек она не пахнет ничем. Лишь мозг дорисовывает разнотравье с синими оттенками колокольчиков.

Он что-то говорит он чувствует, но почему не слышит. Черт, наушники, срывает. Что, извини?

– Говорю, думала уж не решишься.

И накрывает руками его руки. Они молчат, вокруг толпа, грохочет музыка и сердца.

«… наша жизнь одна на двоих» со сцены как-то внезапно в тему.

– Поехали отсюда, – прямо в ушко, еще сильнее зарозовевшее от его дыхания.

– Куда?

– Пока не знаю.

Ветер из приоткрытого окна треплет волосы на макушке. Мимо бесконечной зеленой стены. Благослови бог того, кто придумал коробку автомат – можно не отпускать ее руку.

«Зацепила, заманила, заарканила. Красотой своей шальной сердце ранила».

– Что со мною я не знаю, просто кругом голова. Зацепила, заманила, заарканила меня – пропел Ник в голос.

Наташа ухмыльнулась. Ее босые ноги лежали на торпеде, постоянно отвлекая его от дороги, а сама она, развалившись в кресле, подставляла лицо теплому набегающему потоку воздуха, довольно щурясь.

– Как ты с твоей любовью к РетроФМ на Белорусских то попал?

– Ну это не совсем ретро уж, – Ник смутился и быстро переключил на Русское.

– Да оставь, – она сама ткнула пальцем на первую кнопку.

Он снова отловил ее руку. Дорога яркой разметкой бежала вперед. Небо над вершинами высоченных сосен уже теряло лазоревую глубину и приобретало теплый оттенок включенной лампочки накаливания.

Небольшой сквозной городок. Ей на колени – полулитровая бутылка воды, пачка эмэндэмса, который с арахисом с надписью «Красотка» и неряшливый букет крупных ромашек. Она, счастливо улыбаясь, утыкается в букет. Божья коровка взлетает с ромашки и улетает через открытое окно в теплое небо прямо к оранжевому солнцу.

– Ты с чем будешь? С сыром или с картошкой?

– А почему «или»? – она улыбнулась ему, торчащему из двери пекарни «Хлеб из тандыра» на перекрестке двух дорог, и послала воздушный поцелуй.

– Вкуфнятина.

– Ммм.

Солнце уже не висело над машиной и освещала их сзади. Небо на востоке наливалось черносливной синевой и розовые кудрявые облачка, стайкой испуганных овечек, спешили от нее подальше, вслед заходящему солнцу.

– Пусть в твои окна смотрит беспечный розовый вечер, пусть провожает розовым взглядом, смотрит вам в след – громко, перекрикивая друг друга, они подпевали Шатунову. Радио уже не брало и в ход пошла коллекция с флешки. Там был совершенно невообразимый микс всякой музыки, от Кофе и Цоя до Лободы и диких песен с Фаршмака. Почти все песни шли на ура. Ему не верилось, что ей нравится та же музыка, как и ему. Так просто не бывает. Он счастливо вопил вместе с ней «Подруга подкинула проблем, сука! Подруга, подкинула проблем, шлюха» и ему было очень очень хорошо.

– Ник, а куда мы едем? – снова спросила Наташа.

– А куда бы тебе хотелось? – Ник посмотрел на указатель топлива – чуть больше половины бака, – топлива еще километров на 300 хватит.

– Пока прямо, – она нежно погладила ему руку.

Он снова провалился в ее глаза и чуть не выпустил руль. Она, рассмотрев что-то в его взгляде, смутилась, оправила платье, а потом уставилась в окно. Ее щеки и краешки ушей вторили закату.

Дорого мягко стелилась под колеса. Встречный грузовик, весь увешанный фарами, ярко дважды мигнул дальним…

По сторонам дороги тянулся выгоревший еще прошлым летом лес, частично уже расчищенный. Сосны с черными стволами внизу только кверху приобретали привычный охровый цвет с укропной зеленой редкой вершинкой. Как-то внезапно кончились веселые песни. Иван Кайф «Бомбардировщик». Тальков «Чистые пруды». БГ «Та которая». Ник быстро выключил режим RD, видя, как Наташа погружается в какие-то свои явно тяжелые мысли. Вот сейчас включится Инфернал Фак и они опять поорут. Но.

«Дорогие мои старики, дайте я вас сейчас расцелую…» проникновенно пел Игорь Саруханов. Теперь уже и Ник погрузился в пучины самокопаний и черно-серых путанных воспоминаний.

– А у тебя дедушка с бабушкой живы? – вдруг спросила Наташа.

Ник, подумав, сказал:

– Бабушка только. Но она не настоящая бабушка.

– Это как?

– Как Ротару.

– Ам… – Наташа не нашлась, что сказать и отвернулась к окну.

За окном все также тянулся выгоревший лес с рваной раной пропаханного противопожарного рва, который выкопали, как обычно, уже после пожара.

– А у тебя?

– Нет. Еще до моего рождения… Я только на кладбище хожу, на памятнике читаю ее имя и годы жизни.

Они молчали, думая о своем. Очередной поворот вывел их из страшного леса на простор. Ник вдохнул тяжелый маслянистый воздух, принесенный с цветущих полей рапса. Жизнь продолжалась и что было, то осталось в прошлом.

Темное небо начинало придавливать сверху закатывающееся за горизонт светило, пытаясь ускорить его исчезновение. Окна уже прикрыли от прохладных порывов приближающейся ночи. Бесконечные поля и луга с перелесками затягивались еле видной дымкой будущего тумана.

Ник внезапно даже для себя проговорил:

– Я свою помню, как светлое облачко с теплыми руками.

Вопросительный взгляд Наташи.

– Ну бабушку, которая настоящая, по папиной линии.

Наташа кивнула.

– Ни лица, ни чего, кроме образа, – Ник тепло улыбнулся воспоминаниям, – там мне было хорошо. По-другому хорошо, не как с тобой. Там другое хорошо, я не знаю, как объяснить.

Наташа тяжело вздохнула и отвернулась, пряча лицо.

Некоторое время они ехали молча. Музыку выключили и только шорох шин составлял им компанию. Ник ковырялся в телефоне, посматривая на прямую как стрела дорогу, потом отложил его.

– Наташ, – Ник решительно посмотрел на девушку, – ты спрашивала куда мы едем? Так вот, я решил – мы едем к бабушке.

– К какой?

– К нашей.

Предупреждая следующий вопрос, Ник улыбнулся, притормозил и, включив поворотник, ярко мигнувший в сумерках, повернул сразу после синего широкого знака с белыми буквами налево, на дорогу, идущую через поля.