Однокурсники или ни слова о политике

Через много лет после окончания наш курс стал собираться на встречи не раз в пять лет, как раньше, а каждый год, а то и чаще. Вот только почему? Что тянуло нас встречаться и говорить, говорить, пить, есть, петь? Мы прожили такие непохожие жизни. Кто стал профессором, а кто и по профессии-то не работал. Что тянуло нас на эти встречи? Посмотреть, что не только ты стала похожа на…, но и другие не лучше. Хотя некоторые, честно скажу, очень даже неплохо сохранились. Однако это можно один раз увидеть и успокоиться. Нет, тянуло увидеться и поговорить о том давнем, почти невероятном прошлом. Необходимость ощутить, что было что-то другое, удивительно яркое, и оно стоило того, чтобы его вспомнили. Поделиться фотографиями, рассматривая которые, часто спрашивали:

– А это кто? Не узнаю.

– Да это же…

– Неужели?

Мы сидели и весело разливали наливочку или что покрепче, с удовольствием закусывали шашлычками и другими вкусностями и говорили, перебивая друг друга. Фраза, которая звучала чаще всего: а ты помнишь? Помнили не все и не всё, но кивали головой и делали удивленные глаза, потому что удивляться было чему.

Вспоминали события, которые произошли сразу после окончания университета. Парни почти все прошли Чернобыль. Военная специальность была подходящая для того, чтобы оставить там здоровье, а для некоторых и жизнь. Они вспомнили, как стояли под блоком, сколько кто ренген получил, как лечился потом и какую мизерную пенсию им за это дали (1600 грн). Как нахватался по полной Вовка Андреев. Вадим взахлеб рассказывал, как они с Вовкой руководили соседними ротами, и он случайно встретил его с ведром сорванных в зоне еще зеленых яблок. Что просил его выбросить их, а тот махнул рукой, и как всегда, сказал:

– Пронесет…, туалет рядом, – и весело засмеялся.

Вовка всегда был пофигистом, авантюристом, приколистом. Не пронесло, он не прожил после Чернобыля и двух лет. Сидящая рядом Танюха, слушая рассказ, толкнула меня в бок и сказала:

– А ведь он был в меня влюблен.

Я удивилась:

– С чего ты взяла?

– Он выставленные мне пятерки на тройки в ведомости возле деканата исправлял, представляешь?

– Ужасное преступление и, конечно, от неразведенной любви.

– Теперь, однако, не спросишь. Не у кого.

Переглянулись и опять выпили. На этот раз за тех, кто уже навсегда не с нами. Это оказался каждый седьмой человек с курса. Страшновато. Курс-то был небольшой, и десять человек – много.

Вспомнили нашего старосту Аркашку, который прошел Даманский.

В самом начале учебы он рассказывал, что, когда вернулся со службы, готов был порвать руками любого китайца, которого встретит на улице. Помню его слова:

– Девчонки, вы не поверите, что они делали с нашими ребятами. Звери.

Я знала, что китайцы всегда были невероятно жестоки, а теперь Даманский – это их территория, границу спрямили. Что бы сказал Аркашка и те ребята с выколотыми глазами и отрезанными частями тела? Но и Аркашки уже нет – он простудился, попав в прорубь, спасая кого-то. Кто теперь помнит про тот остров Даманский? Китайская территория – остров Чжэньбао дао.

Вспомнили Андрюшку – мальчика с невероятной шевелюрой, музыкальными руками и утонченным, аристократическим лицом. Он писал песни и стихи. Но жизнь не играет на гитаре. Он стал профессором, доктором наук – и всю жизнь улучшал породы свиней. Доулучшался. Сердце. Возможно, от несоответствия мечтаний молодости и внутреннего стремления с действительностью.

«Десять поросят пошли купаться в море. Один из них утоп, ему купили гроб….». Как и всем остальным десяти, впрочем.

Вспомнили Толика. Он схлопотал двойку на госэкзамене по-научному коммунизму и не получил диплом вместе со всеми нами. ОНИ тогда могли многое. Но Толик, комсорг курса, умница, на следующий год пересдал этот «важный предмет», не бросил науку, а вскоре защитил и кандидатскую, и докторскую, стал профессором и успешно заведовал кафедрой биофизики, пока их с женой не убил собственный сын. Расчленил тела, сложил в сумки и привез прятать трупы в родной поселок. Говорят, связался с сатанистами. Суд признал его вменяемым. Пишу и думаю – это ведь вам, ребята, не мистика.

Но мы опять выпили, было за что. Вадим читал свои стихи. Очень неплохие, к слову. И говорили, говорили, перебивая друг друга. Говорили обо всем, что было в прошлом, совсем немного о детях и внуках, но только не о том, что было вокруг, не о предстоящих выборах президента, не о политике. Негласный запрет. Никто его не устанавливал, но мудрость приходит с годами или не приходит вовсе. Мы не знали взглядов друг друга на то, что твориться вокруг в настоящий момент и не хотели знать. Было достаточно, более чем достаточно прикоснуться к прошлой жизни и в реальности удостовериться, что она была. Для чего и нужны были свидетели. Что она была, та жизнь, веселая, шебутная, с приколами, арбузами и картошкой. Сборами трав на практике по ботанике и очень ранней утренней практикой по орнитологии. Все зевали, а нас заставляли узнавать птиц по голосам. У меня точно не получалось.

Потом выпили за тех, кто в море, то есть далеко и очень далеко. Как в стихотворении Цветаевой:

Рас-стояние: версты, мили…

Нас рас-ставили, рас-садили,

Чтобы тихо себя вели

По двум разным концам земли.

Кто живет в Канаде, кто США, кто Германии. Израильская диаспора прислала привет и наилучшие пожелания. Многое живут в России и побоялись приехать. Вспоминали и спрашивали кто, как и с кем общается. Как им там живется, намного ли лучше чем нам. Пришли к выводу, что не намного. Подруга рассказывала, что пока не устроилась на нормальную работу, целый год шила трусы на фабрике. Кто мыл полы, кто до сих пор ухаживает за пожилыми. Кто просто потерялся в чужой стране.

– Ой, как там Рудик? – спросили Татьяну, которая приехала из Израиля.

– Говорят, ты с ним общаешься, переписываешься?

Рудик был с курса постарше, но личность яркая, и его знали все. Герпетолог, умница, доморощенный «философ».

– Да, пожалуй, зря он уехал, – сказала Татьяна, – ухаживает за мышами в институте генетики в Сан-Франциско. Там он просто технишен. Но я с ним перестала переписываться после того, как поздравила с Днем Победы и прислала открытку с георгиевской ленточкой, а он…

Ленка перебила ее и начала быстро говорить:

– А помните, как они Бартом забрались под перевернутую лодку и подплыли под ней прямо к пляжу, где девчонки купались… ну, не совсем одетые купались. Испугали нас.

Все смеялись. Тема с ленточкой замялась, и пошел другой разговор. Все знали, что стоит зацепиться за тему о власти, георгиевской ленточке или о чем-либо подобном, пойдет сыр бор, дискуссия, склока. Разговор, где никто уже никому ничего не докажет. Каждый в свои годы уже утвердился в своих взглядах. Переубедить трудно. А если кто-то разочаровался в них, то переживал это тихо, самостоятельно, в крайнем случае – по-семейному. Редко кто рвал тельник и кричал: «Я был не прав, заблуждался – или трагично каялся – они, сволочи, обвели меня вокруг пальца».

Лучше поговорить о Шаолине, серфинге, помидорах, бывших преподавателях.

Выпили еще раз, и моя соседка справа, которая почти совсем не употребляла, а тут под общим влиянием выпила лишку, вдруг стала рассказывать, что им удалось, наконец, поменять отопительный котел и много чего в доме подправить потому, что дочка решилась на своеобразный поступок. Врач высшей категории, получает сейчас на руки после вычетов 2, 5 тыс. гривен, а у нее дочка и мужа нет. Поэтому решила стать суррогатной матерью для какой-то пары в Чехии. Соседка явно гордилась дочерью и никакой сопливый, слезливый кинематограф со страстями о потерянном ребенке не повлиял на решение ее дочери. Продолжила:

– Это только в сериалах дева исстрадалась, после того, как родила ребенка для богатой пары. У нее по сценарию нервный срыв. А у нас зимой температура в доме ниже двенадцати градусов, внучку в школу отправлять надо. Живем, считай, на мою пенсию. Короче, сама знаешь, как. Горжусь.

Тихо шепотом, голос сдавил спазм, я проговорила:

– Я тоже.

Всплыли немного перефразированные строки Блока: «Я не только не имею права, я ее не в силах осудить за мучительный их за лукавый нашим женщинам сужденный путь». И думала про нашу страну, которой стоит то ли гордиться, то ли проклинать, за то, что в ней рождаются такие девушки.

К соседке подсела еще одна однокурсница, а мы с Татьяной вышли немного размять ноги и, как красиво выражаются, припудрить носики.

– Пока мы вдвоем, скажу, что за столом недоговорила про Рудика, – и продолжила тихо, – не только ты разругалась с ним, не только ты. Он и мне сказал, что одобряет национализм и действия батальонов типа Айдар и представляешь – произнес: «Лес рубят – щепки летят».

Спросила его:

– А то, что щепки – это твои родственники, друзья, однокурсники, просто люди, тебя не смущает?

Ответил:

– Отдельных людей, может, и жалко, но нация важнее. Да, для меня Украина превыше всего (а сам, к слову, двадцать лет в США живет). Мы не должны поддаваться имперским желаниям ватников. А смерти только очистят и сплотят нацию».

Танюха вздохнула и добавила:

– Хорошо нам за тысячи километров рассуждать о вашей войне. Я считаю, он не вправе судить. Двадцать лет – это много. Я помню, как ты писала в свой книге: «Кому ветер перемен, а кому вихри враждебные!» И что, «когда дует ветер перемен, земля и всё вокруг часто покрывается яблоками раздора. А когда ветер перемен достигает ураганной силы – много унесённых ветром».

– Поэтому, Танюха, мы и не разговариваем за столом о настоящем и о политике. Мечтали о тихой старости, но:

«Что же делать, если обманула

Та мечта, как всякая мечта,

И что жизнь безжалостно стегнула

Грубою верёвкою кнута?»

Будем мудрее, наш курс – это наше прошлое. Отличное прошлое, и мы в этой памяти не по разные стороны баррикад. Пусть так и останется. Не хочу знать, кто жег покрышки на Майдане, верю, что тут таких нет. Я не пофигистка, поверь. Они для меня ОДНОКУРСНИКИ, и это главное сегодня.

– Как-то это неправильно.

– А как правильно?

– Кто знает?

Мы вернулись за стол, а там вовсю пели « Старость меня дома не застанет…» и разливали вино.

(PS: Дама́нский - ныне Чжэньбао дао — (досл. драгоценный остров) — небольшой 0,74 км² на реке Уссури. До 1991 года был советским).

PS: –М. Цветаева – Б. Пастернаку.

Который уж, ну который — март?!

Разбили нас — как колоду карт!

Стих написан так давно, а мне кажется, что это про март 2014 года.