01. Однажды в Германии

Ja! Natürlich

Впервые на работу в Германии я устроился через посредническую фирму. При заключении договора о приеме на работу служащий конторы что¬то долго говорил, как мне тогда казалось, на чистом немецком языке о правильном моем решении в выборе их фирмы для накопления рабочего стажа на моей новой родине. Допускаю, что, возможно, чиновник говорил о чём¬то другом, а мне, вероятнее всего, хотелось, чтобы он тоже радовался моей удаче в поисках работы со знанием немецкого на очень низком уровне. Мои познания немецкого после окончания языковых курсов были ниже плинтуса. Перед поступлением на курсы, через три месяца после переезда на ПМЖ, мой словарный запас насчитывал не более десятка слов. Проучившись шесть месяцев, я пополнил мои познания «великого немецкого» еще десятком слов, но не более того, особенно хорошо у меня получалось словосочетание «Я! Натюрлих». По-немецки оно пишется «Ja! Natürlich» и обозначает «Да! Конечно». Чиновник прекратил разглагольствовать и внимательно посмотрел на мою обувь, затем что¬то сказал своей коллеге, и та через пару минут принесла в коробке рабочую обувь, в другой руке она держала пакет с рабочей одеждой. Не показывая своего удивления, что чиновник так легко на взгляд определил размеры рабочего обмундирования, я произнёс своё «Я! Натюрлих», на что он, улыбнувшись, ответил «о‘кей», которое, как известно, и в Африке о‘кей… Подписывая договор, я обратил внимание на дату начала действия документа. Оказывается, к работе я должен приступить сегодня, начиная с 14 часов на заводе «Knipex», а вот в качестве кого, это для меня оставалось загадкой. Прощаясь, чиновник показывал на циферблат своих наручных часов и поднимал два пальца, на что я ответил «Я! Натюрлих» и для убедительности повторил ещё раз: «Я! Натюрлих». Выйдя из конторы, позвонил жене, сообщил ей радостную весть и добавил: – Через три часа на работу.

– Куда? Кем? Какая зарплата? Ты диплом свой показывал? – засыпала она меня вопросами.

– Ничего пока не могу сказать, одно определённо знаю: не инженером – это точно. Естественно, о дипломе инженера я даже и не заикался. В приподнятом настроении за полчаса до назначенного времени я протянул сопроводительные документы в окошко проходной. Через десять минут вышел служащий, который должен был сопроводить меня на рабочее место. По пути следования он задавал мне много вопросов, из которых я четко ответил лишь на три: как меня зовут, сколько мне лет и откуда приехал. На остальные я отвечал своим излюбленным »Я! Натюрлих». Иногда, чтобы у собеседника не возникало никаких сомнений в моих умственных способностях, я вставлял международное о‘кей… После очередного моего «натюрлиха» сопровождающий не выдержал и на неплохом русском с небольшим акцентом сказал:

– Послушай, коллега! Твой метод отвечать на всё «да, конечно» не всегда годится. Мой последний вопрос был «Вы когда¬либо работали в кузнице?». И, судя по вашей внешности, я ожидал услышать отрицательный ответ.

– Сам я за молотом не стоял, но лет двадцать с небольшим назад трудился на родине мастером заготовительного участка на одном крупном предприятии, и в моем подчинении был небольшой участок в огромном кузнечном цеху, по территории раза в два больше, чем этот завод. О работе кузнечного производства знаю не понаслышке. Так что метод не метод, а ответил я вам правильно.

Собеседник рассмеялся. Настала моя очередь задавать вопросы сопровождающему. Из его ответов я понял, что работать я буду помощником оператора прессового агрегата, на время отсутствия основного рабочего, находящегося сейчас в отпуске. И что особенно меня порадовало: ввиду постоянного шума в кузнице «обширные» познания в немецком мне не понадобятся. Прощаясь, сопровождающий дал мне на понятном мне языке несколько полезных советов, после чего спросил:

– Ферштеен зи?

И я честно ответил:

– Я! Натюрлих.

Не зная броду…

На первую свою работу в Германии я устроился почти с нулевым знанием немецкого. Через неделю из кузницы завода «Книпекс» меня, к великой радости, перевели в цех закалки слесарного инструмента, попросту говоря, плоскогубцев, гаечных ключей и т.д. Всего¬то и заботы, что загрузил на движущуюся ленту заготовки да посматривай в глазок печи за процессом… Но деталей было очень много, двух рук было маловато, и поэтому иногда ко мне в помощники приставляли напарника. Однажды рядом со мной оказался Уве, немец из Восточной Германии, в школьные годы изучавший русский язык и потому немного на нём говорящий. Я человек контактный, хлебом не корми, дай пообщаться… Мой знакомый, Миша Балакирский, как¬то написал стихи, строчку из которых я сделал своим жизненным девизом: «Только в общении наше спасение…» У нас с напарником был взаимный интерес. Он вспоминал свой школьный русский, я же практиковался в немецком, который в своё время ленился изучать на языковых курсах. Однажды зашёл разговор о великих и известных немцах, и я не преминул ввернуть, что среди таких «немцев» было немало евреев.

– Можешь назвать их фамилии? – спросил Уве.

– Легко! Например, Альберт Эйнштейн, Генрих Гейне, – начал я, загибая пальцы, но был остановлен собеседником.

– А это кто?!

Я остолбенел. Выйдя из оцепенения, попытался на своём хилом немецком объяснить, кто такие Эйнштейн и Гейне. Надо было видеть, как я изображал великого учёного! Усевшись на стул и приняв позу «Мыслителя» Родена, то есть, подперев рукой подбородок, несколько раз произнёс:

– Теори, теори…

Как будет по¬немецки «относительности» я не знал, поэтому сказал на русском, считая, что умный человек и так догадается. Потом резко приподнялся, взлохматил свою шевелюру и высунул язык.

Уве помотал головой, мол, не узнаю. Из творчества Гейне я знал лишь первые четыре строчки его знаменитой »Лорелеи», которые продекламировал моему напарнику, естественно, в переводе.

Не знаю, о чём я тоскую.

Покоя душе моей нет.

Забыть ни на миг не могу я

Преданье далёких лет.

В ответ все то же мотание головой… Я был обескуражен. Неужели немец, закончивший школу, не знает таких великих людей своей страны?! Это все равно, что услышать отрицательный ответ от россиянина, кто такие Гагарин или Пушкин? Во мне шевельнулось нечто вроде чувства превосходства над необразованным аборигеном. Правда, вслед за тем волной накатило сомнение – не напутал ли я чего сам?

Дома бросился к компьютеру. И, увидев немецкое написание имен и фамилий великих людей, о которых поведал Уве – Heinrich Heine и Albert Einstein, я вдруг даже с моими скромными знаниями языка понял, в чем дело. Мы ведь говорим, как привыкли: Генрих Гейне и Альберт Эйнштейн, а они – Хайнрих Хайне и Альберт Айнштайн, что для чуткого немецкого уха совсем не одно и то же… На следующее утро после обычного обмена приветствиями Уве в точности повторил мою вчерашнюю пантомиму и членораздельно произнёс: – Аль¬берт Айн¬штайн... Хай¬нрих Хай¬не... И, улыбнувшись, добавил: – Такие у нас есть! Я выдавил из себя ответную улыбку и вспомнил народную мудрость: «Не зная броду, не суйся в воду!»

А вы?

В мае 2001¬го работал я на пуговичной фабрике, куда меня послало руководство посреднической фирмы «UPMeyer», в просторечии «ляйка».

– Только три недели, – уговаривал меня менеджер из бюро, – после вернётесь на прежнее место (т.е. на станок с программным управлением, откуда меня внезапно отозвали).

Отработав первый день, я понял, почему так усердно уговаривал меня чиновник. Работа оказалась очень тяжёлой: в течение дня нужно было загрузить в бункер более шести тонн химического вещества в виде гранул и постоянно следить за приборами, показывающими температуру и давление, да ещё всю смену носить респиратор, который у меня на родине называли более лаконично «намордник». Позже я узнал, что больше двух недель на этом месте мало кто выдерживает. Я бы не запомнил эту отнюдь не короткую и не самую лучшую командировку, если бы не пара забавных историй, случившихся там. Одна из них, как я просветил молодого итальянца, которому открыл иудейское происхождение Христа. Когда мой собеседник про это услышал, его изумлению не было предела! А я¬то наивно полагал, что только у нас в СССР об этом мало кто из простых верующих знал… Собственно, этим сюжет с итальянцем и исчерпывается. А вот о другом случае, хочу рассказать немного подробнее.

В соседнем помещении пуговичной фабрики на точно такой же установке трудился местный рабочий. Была пятница, обеденный перерыв, у меня прекрасное настроение не только оттого, что конец трудовой недели, но не менее было приятно, что срок моей командировки уменьшился на одну треть. Сейчас в это трудно поверить, но тогда обеденный перерыв длился 45 минут, да ещё в восемь утра была пятнадцатиминутная пауза. Так вот, подходит ко мне этот местный рабочий и почти на чистом русском спрашивает:

– Как дела, коллега?

Я слегка опешил, мне не раз приходилось наблюдать, как он свободно общался с турками на их языке. От неожиданности из меня автоматом выскочило немецкое «ви битте?», что можно перевести как «извините?» – так говорят, когда не поняли собеседника и желают, чтобы он повторил или уточнил вопрос.

Рабочий бросил взгляд на стол, где лежала русская газета, и, удостоверившись, что не ошибся, переспросил:

– Как дела, коллега?

– Все нормально, – бодро ответил я.

Познакомились. Али оказался турецким курдом. Много лет жил во Франции, учился в Сорбонне на факультете русской словесности. Я вкратце рассказал о себе, делая упор на то, что в России большую часть пребывал на инженерных должностях. Что греха таить, в то время я стеснялся своей неквалифицированной работы.

– У вас великая литература! Что вы о ней думаете? – ошарашил меня новым вопросом Али.

– Вы знаете, если честно, я в этом деле небольшой специалист, а вернее сказать, я в литературе – ни бум¬бум.

– Что такое «ни бум¬бум»? – поинтересовался Али.

– Ну это когда хотят сказать, что совсем не разбираются в предмете разговора, в нашем случае – в литературе.

– Я подумал, раз вы читаете газету, то можете разбираться и в литературе…

И тут я вспомнил и процитировал строчки из Маяковского:

«Газета – это не чтенье от скуки…, газета – наши глаза и уши…»

– Красиво сказали!

– Увы, к сожалению, не я. – И назвал первоисточник.

В ответ в оставшееся до окончания паузы время Али провел со мной мини¬ликбез по Федору Михайловичу Достоевскому, который я с удовольствием выслушал.

– Только изучив творчество Достоевского, – резюмировал Али, – можно понять такую загадочную страну, как Россия, и душу русского человека… Восхищённый своим собеседником, я воскликнул:

– Вы такой человек! Сорбонна, Достоевский, знание нескольких языков… Что вы здесь делаете?! – и кивнул в сторону наших с ним рабочих мест.

– А вы? – отозвался Али, и мне почудилась в его голосе нотка обиды. Впрочем, почудилась ли?...

Не может быть!

– Можно задать тебе вопрос? – обратился ко мне Тони, лаборант, который каждые два часа подходил ко мне, чтобы взять пробу массы для изготовления пуговиц на химический анализ.

– Слушаю тебя, коллега.

– Я видел у тебя газету, которую ты читал во время паузы. На каком она языке?

– На русском.

– Так ты русский? – удивленно воскликнул Тони, пристально вглядываясь в мои семитские черты.

– Не совсем так. Я приехал из России. Точнее сказать, я – русский еврей.

– Очень хорошо.

– Я тоже думаю, что неплохо.

– Скажи, а как зовут твоего Б¬га? – и добавил для ясности: – еврейского Б¬га.

– У него «тысячи» имён, но вслух произносить имя Всевышнего моя религия не рекомендует, – ответил я молодому итальянцу.

– Нет¬нет, ты, наверное, не понял, например, когда я молюсь, я называю своего Иисус Христос.

Я вспомнил анекдот на эту тему.

Католический священник говорит раввину:

– Чего я не понимаю в вашей религии, так это отсутствия стимула для карьеры. Вот ты раввин, всю жизнь будешь раввином и умрёшь в том же звании. А я могу стать епископом, даже кардиналом, а если повезёт, то и самим Папой!

– А если будешь хорошо служить, Б-гом можешь стать? – спросил раввин.

– Глупости! Как человек может стать Б-гом?

– Вот видишь! А наш мальчик вашим Б-гом таки стал!..

Но моих скромных знаний немецкого было недостаточно, чтобы этот анекдот доступно перевести. Вместо этого я сказал:

– А знаешь ли, Тони, и тот, кому ты молишься, ведь тоже из евреев.

– Вы шутите?! – изумился итальянец.

– Нет, конечно.

Тони посмотрел на часы и сказал:

– Я скоро вернусь.

Минут через десять он появился вместе с мужчиной, достаточно было одного взгляда, чтобы определить, что сопровождающий – старший брат моего оппонента. Тони, жестикулируя, что¬-то говорил ему на родном языке.

Старший выслушал, перевел взгляд на меня, затем на Тони, что¬-то коротко ему ответил и пошёл к выходу. А лаборант остался стоять в растерянности.

– Что вам сказал ваш брат? – поинтересовался я.

– Брат сказал: «Он прав!»